Не серебро, не золото отшельника пленит, А писанной иконы, суровый, строгий вид. И он чужою кровью растоптан и распят, К иконе направляет свой невесёлый взгляд. И пусть о нём судачат в высоких городах, Что он отрёк свободу, и слаб в своих делах. Что молится впустую, что очень слеп господь, И что он зря бичует свою живую плоть. Но этим суесловам наверно невдомёк, Что путь его нелёгкий божественно высок. И пусть его молитва от пули не спасёт Того кто поневоле от пули упадёт. Но если где-то в доме иконы строгий вид, Не бросит на убийство, на зло не вдохновит. Но если кто-то книги святой прочтёт завет, И после не допустит кровавой смерти след В тот город, где смеются, работают, едят, То значит этот старец не зря несёт наряд. Он для здоровых сильных, быть может, не пример, Но труд его построит для подлости барьер. И потому убийца, властитель и подлец, Готовит старцу цепи, подвалы и свинец. И рад тому отшельник- он сам себя казнит. Но несопротивленьем он больше зверя злит. Ведь обнаружить грех свой убийце риск велик, Его пугает силой тот немощный старик. И ночью, в час заклятый, в безлунный небосвод, Он старого монаха на плаху поведёт... Но прокляты во веки народ и та страна, Которым жизнь такая святою не видна.