ЗВУКОВАЯ МИСТИКА И ЦВЕТ СЛОВА
[b][i][left]Помимо слоя, налёта эстетического вечного эфира выдающиеся произведения искусства могут содержать в себе иного рода бриллиантовую пыль, она внедряется в окружающую среду, растворяется в воздухе и вначале бывает невидима и неощутима, как радиация. Однако проходит время, меняется эпоха и человечество, его этносы начинают ощущать воздействие, для вековых традиций явно губительное, для общего историософского движения вперёд – благотворное. Только немногие великие художники были избираемы для такого трансформирования художественно-эстетической среды. Пушкин оставил России словарь, новационный для своего века. Теперь мы наблюдаем странную аллюзию, казавшийся ранее вечным словарь лёгкого на письмо и сочинительство гения заменяется тяжёлым тезаурисом, возвращающим в русскую лексику её торжественные пассажи, более соответствующие самой природе речевой культуры нации, её сакральному императивному слогу. Вероятно, стоит согласиться с основными тезисами статьи «Тезаурис торжественной скорби» Всеволода Ильина, посвящённой, в частности, лингвистическому анализу и трактованию текста «Космополиса архаики». Нет сомнения, словарь книги сейчас представляет вещь в себе, он не народен. И всё же Ильин абсолютно прав, лексический строй произведения не может не воздействовать на генеалогию и развитие отечественной лингвистической традиции. Естественно, воздействие на генеалогию возможно в условно-опосредованной форме (как и на всё историческое), а вот влияние на развитие весьма объективно, уже сегодня «Космополис архаики» подобное воздействие осуществляет.
Новаторско-архаический словарь, созданный Есепкиным, вернул русскому языку ту скорбную тяжеловесность, которая была для него характерной в допушкинский литературный век. Перечтите, к примеру, «Прогулки с Пушкиным», ещё что-либо из диссидентской неоклассики и постмодерна, нетрудно понять, легковесный и гениальный темнокудрый повеса, вероятно, сам того не понимая, попытался соблазнить северную строгую, да и, в общем, старую Даму французской манерностью. Дама, Франции и Европы не видевшая чрез т а к о й монокль, легко и соблазнилась. Вся тяжесть, скорбность, смысловая торжественность, свойственная русскому и близким по группе крови, этимологическим корням языцам, исчезла, переродилась, плюсы наслоились на минусы, образовав неясные масонские знаки, народ утратил традицию, точнее, его (народа) верхние десять тысяч. В глубине, правда, также происходили тектонические сдвиги, имевшие не фрагментарные, но фатальные последствия, глобальную значимость. Есепкин, возвращая языку, не сгоревшему в полиэтнических, этимологических, семантических тиглях, тяжесть, не рушит, не разрушает пушкинскую традицию, он с о ч е т а е т лучшее с первоначальным, архаика его новее, причём новее на порядки знаменитого словаря «африкана». Полистилистический минимализм, как и у Шнитке, является лишь творческим инструментом-резцом, из лексического мрамора изваяны воздушные фигуры речи, априорная тяжесть которых не мешает им парить в художественном космосе. Цветовая палитра Есепкина близка, приближена и к Босху, и к Вермееру, по музыкальности книга не сопоставляется даже с классическими образцами литературы, известными нам и музыкою одухотворёнными, но в замковом карнавале под масками несложно узнать Шумана, Гуно, Сибелиуса, а Бах – лишь один из предтеч. Торжественность явлена в строгой же классической тональности, всеместно превалируют чёрные, пурпурные и просто красные, золотые цвета, создающие возрожденческую монокартину.
Юз ТЕНИЦКИЙ[/left][/i]
[/b]
