Ее жизнь не было легкой, как и у миллионов других женщин того времени. Оставшись без мужа, Вера тянулась изо всех сил и с большим трудом поднимала на ноги двух дочерей. Работала она проводником на железной дороге, денег хронически не хватало, и большую часть своей жизни она проводила в долгих рейсах. Случалось, что и по неделе не видела своих дочерей, но думала о них постоянно. Как же иначе? Родные кровиночки ведь… Шли годы, дочери стали взрослыми, и одну за другой она выдала их замуж. Это тоже далось ей нелегко. Но еще несколько лет все они жили у матери, в ее старом домике и построенной по случаю увеличения домочадцев небольшой времянке. Со временем у молодых семей появились свои дети, и наконец-то они получили свое долгожданное жилье. Не бог весть какое – стандартные, тесные малосемейки, но по тем временам это считалось большой удачей. Так они и жили: мать в стареньком подслеповатом домике с печным отоплением, а ее дочери с семьями - в малосемейках с удобствами. - Мам, ну чего ты мучаешься? – уговаривала старшая дочь. – Продала бы свою хатенку да и жила бы с нами. Не надо ни дрова заготавливать, ни воду таскать… – Про то, что она рассчитывала на помощь матери – муж мечтал купить подержанную автомашину – она умолчала. - Да я бы не против, - осторожно отвечала мать, - Так ведь тесно у вас: сами ютитесь втроем в одной комнате. А у меня хоть и старый дом с маленькими комнатами, зато их две. А еще времянка есть, в которой вы жили, когда поженились. Дома-то я сама себе хозяйка, а у вас - то не так сделаю, это – не эдак… Не привыкну я к вашей жизни. - Уживемся как-нибудь. А когда подойдет время получать квартиру, то и на тебя получим лишнюю комнату. Младшая дочь поддерживала старшую и тоже уговаривала продать старый дом. Но имела и свой резон: «Если мать продаст свою хату и переедет к Ольге, то и мне что-то перепадет с тех денег. Можно будет купить новую мебель…» Не один месяц Вера Михайловна пребывала в тягостных раздумьях, и так прикидывала, и эдак. «Ольга права, конечно, - размышляла мать, - негоже мне жить одной. А так и за внуком буду приглядывать, да и младшая дочь живет в том же микрорайоне – чаще буду видеть своих внучек. Да вот уживемся ли мы в одной комнате с семьей Ольги? Муж-то у нее не сильно приветливый…» Прошло лето, началась осень, а Вера Михайловна всё еще пребывала в тягостных раздумьях и сомнениях. Наконец решилась и в октябре продала свою хату. Слезы наворачивались на ее глаза, когда она отдавала ключи от дома, в которой прошла вся ее жизнь. Но как и любая мать, надеялась на лучшее: «Ничего, как-нибудь уживемся: в тесноте, да не в обиде». Первый месяц жизни в семье старшей дочери прошел более или менее спокойно. И видимо, потому, что зять не терял надежды уговорить тещу помочь с деньгами на покупку машины. Тех денег, которыми Вера Михайловна поделилась с семьей Ольги, для этого явно не хватало. Теща, умудренная жизненным опытом, не соглашалась: «Да мало ли как повернется жизнь? – с тревогой размышляла она. – Я же вижу, что он лишь притворяется… А если он потом вообще меня выгонит, куда я пойду? К младшей дочери? Так они вчетвером живут в одной комнатке… Тех денег, что еще остаются у меня, может, и хватит на покупку какой-нибудь завалящей хатки на окраине города…» Потеряв надежду и терпение, зять перестал церемониться с несговорчивой «квартиранткой» и быстро создал ей такой «уют», что та не смела лишний раз зайти на кухню или в комнату. По ночам Вера Михайловна беззвучно плакала в своем уголке и кляла себя за то, что поддалась на уговоры и продала свой домик. «Сколько я для доченьки сделала… Всю жизнь моталась в рейсах, по копеечке собирала деньги, чтобы ей было во что одеться и обуться, чтобы была не хуже других. Когда строили для ее семьи времянку, вот этими руками, - она всхлипнула и поднесла в темноте к своему лицу узловатые руки, - таскала кирпичи и блоки… А теперь она на его стороне, не защищает родную мать, - недоумевала она. – Далась им та машина, ради которой зять меня поедом ест». Ссоры и конфликты не прекращались, и спустя месяца два, Вера Михайловна собрала свои вещи и перебралась к младшей дочери. Но и там она оказалась «персоной нон грата», которую терпели лишь неделю. Младший зять церемонился с ней еще меньше, и бедная теща не знала, что ей теперь делать – идти-то ей было некуда. - И здесь я пятое колесо в телеге, - с горечью шептала несчастная женщина, - и здесь я всем мешаю. Младшая доченька тоже не хочет меня защищать… Надо всё же походить, поспрашивать: может, кто продает задешево какую-нибудь хатенку? Может, всё же хватит мне оставшихся денег? Тогда и лишнего дня здесь не задержусь! Сыта я заботой своих дочерей. Ну а уж про заботу зятьев и вспоминать не хочу… - по ее щекам текли слезы обиды. Той холодной зимой Веру Михайловну часто видели в районе, где она когда-то жила. Несколько недель она кружила по улицам и переулкам непрестижного района города, по соседству со старым кладбищем. Когда она встречала знакомых, то только кивала на приветствие: мол, всё хорошо. Отворачивалась и торопилась прочь, чтобы избежать расспросов и чтобы никто не заметил в ее глазах горьких слез. В конце февраля бедную женщину уже не видели. И уже не увидят: Вера Михайловна повесилась на обледенелом суку старого дерева, которое росло на том самом кладбище, вокруг которого она кружила. Ночь выдалась морозная и последние горькие слезы обид замерзли в раскрытых, невидящих глазах несчастной матери. Как ее родные дочери поделили материнские деньги, и хватило ли их на покупку автомашины и мебели, про то рассказчик не ведает. Но одно ему известно доподлинно: никто и никогда не видел дочерей Веры Михайловны на той улице, где они когда-то родились и выросли. Виктор Аннинский, 2010 г.