САМЫЕ ПРАВИЛЬНЫЕ ЧАСЫ. Мне восемьдесят шесть лет. Я уже почти умер. Я готовился умереть много раз: и в пятьдесят, и в шестьдесят, и в семьдесят. Всерьёз полагал, что дожить до восьмидесяти у меня не получится, и очень удивился, отметив собственный юбилей. А в восемьдесят пять я был почти трупом. Нет, я жил, шевелился, дышал, и из всего букета старческих болезней у меня были только слабые лёгкие (сказалось курение, которым я баловался лет тридцать подряд), тем не менее, с этим миром меня уже ничего не связывало. А это – почти смерть. Умирать не страшно. И это не пустые слова. На самом деле, чего тут бояться? Бояться должны молодые, перед которыми открыты все двери, которые всерьёз полагают, что на этом свете есть что-то новое. Я давным-давно понял, что на самом деле всё одинаково. И в Греции, и в Нью-Йорке трава и камни – те же, небо такое же голубое, люди будто сделаны под копирку, дороги куда-то ведут, по их обочинам растут чахлые кустарники, а лужи наполнены водой, химическая формула которой стандартна в каждом уголке Земли. Всё одинаково. Тоска. Я – часовщик. И отец мой был часовщиком, и дед, и прадед, вообще, как то повелось у нас в роду, что все мы – начальники времени. (Это мой дед так шутил). Начальники времени. Хорошая фраза. Мне она нравится. В начале моей карьеры я даже всерьёз подумывал, не повесить ли мне на дверях мастерской соответствующую табличку. А потом не стал. Те люди, которые умеют шутить, навряд ли смогут качественно отремонтировать часы. Часов у нас великое множество. Настенные, наручные, настольные, напольные... – всякие. И каждые часы имеют свою душу. Я Вам серьёзно говорю. Я это понял уже давно. Наручные часики – это как воробьи. Маленькие, непоседливые; они быстро живут, быстро умирают, и не оставляют после себя ничего, только щепотку пёрышек и две-три крохотных косточки. Будильники – более серьёзные звери. Домашние. Собак представляете себе? Или кошек? Они могут воздействовать на жизнь окружающих их людей и занимают в семье своё, особое, положение. Нишу. К ним нужно особое отношение. Без этого никак. Они понимают, как вы к ним относитесь, и ведут себя соответствующим образом. Настенные часы – мои любимцы, они почти как люди. Каждые из них имеют свой неповторимый характер, свой облик, отличный от других. Вот вроде бы двое, совершенно одинаковых часов, тем не менее, глядя на одни – радуешься, они лёгкие, быстрые, дружелюбные. Вторые, хоть внешне они точно такие же, создают настолько неприятное, подавляющее ощущение, что это чувствуешь почти физически. Провести вечер в одной комнате с ними – это всё равно, что усадить в дальнее кресло неприятного для Вас человека. Он не будет Вам мешать ни одним словом, просто будет молча наблюдать за происходящим. Вы сможете при этом чувствовать себя хорошо? Напольные часы – это монстры. Я их никогда не понимал и, наверное, не пойму. Они вызывают во мне мистический ужас. Их широкие взмахи маятника напоминают движения пловца, только плывут эти часы по времени и маятником отбрасывают в небытие секунды. Целыми пачками, пригоршнями: раз – и десять секунд прошло, два, три, четыре – ещё полминуты. Вот они-то – настоящие начальники времени. Непонятные и неумолимые, как и всё начальство вообще. Я всегда боялся их останавливать. Кажется, что вместе с ними остановится бег планеты. Такие часы у меня есть. Вот они, стоят перед кроватью. Свет полной Луны отражается на круглой тарелке маятника, его отблески пробегают по потолку, на миг, словно в фотовспышке фиксируя тоненькую змейку трещины но побелке, знакомую мне ещё с детства. Очертаниями эта трещина напоминает устье реки Колорадо. Почему-то эти часы никогда не ломаются. Наверное, знают, что внутрь их я никогда не полезу. Духу не хватит. Это не просто часы, это – Часы. Таких больше ни у кого нет. Да и навряд ли будут. Это совершенно особенные часы. У них тринадцать секторов. Я не знаю, что за мастер их сделал и зачем ему это было нужно. Часы с тринадцатью секторами всегда были наваждением всей моей жизни. Цифр на циферблате, извиняюсь за невольную тавтологию, не было, вместо них находились тоненькие позолоченные полоски. Двенадцатое деление, которое должно было быть строго сверху, чуть ниже и левее, а первое – правее и ниже, сектор между ними оказался закрашен чёрной краской. Чёрный тринадцатый сектор. Когда я был маленьким, эти часы стояли в кабинете у деда, которому эти часы достались от его деда, тому, в свою очередь, от его... История часов теряется в далёком прошлом. - Деда, а почему часы такие неправильные? - Это самые правильные часы, внучек, – он усаживал меня к себе на колени, от его бороды пахло душистым табаком. – Когда-нибудь ты это поймёшь. Каких только фантазий не приходило в мою мальчишескую головёнку! Тогда я всерьёз полагал, что, когда в полночь часовая стрелка переходит на чёрный тринадцатый сектор, открываются двери в другой мир, кабинет заполняется упырями, вурдалаками, вампирами, драконами... Я применял всяческие ухищрения, чтобы ночью очутиться в кабинете деда, и всё как-то не получалось. А когда дед однажды уехал за город, я уселся в его любимое кресло, приготовившись ждать – и позорно уснул! Потом я вырос, и мне стало совсем не до игр. Я забыл про часы, которые неумолимо отсчитывали время моей жизни. Прошло десять лет, двадцать, тридцать, и в одно утро я проснулся, подошёл к окну, взглянул на весеннее солнце, на асфальт, мокрый после ночного дождя и понял, что я – старик. Старость наступала постепенно, шаг за шагом, потому и незаметно. «Вот и жизнь прошла», - подумал я тогда. И сразу почему-то вспомнил про часы, которые всё ещё стояли в комнате наверху. Конечно, они уже не должны идти. Сколько их никто не заводил? Тридцать лет? Сорок? А когда я из-за двери услышал мерное качание маятника и увидел часы, которые в пыльной и заросшей паутиной комнате единственные, из всего окружающего, были чистенькие и новенькие, словно за ними кто-то постоянно ухаживал, я почти не удивился. И перенёс их в свою комнату. Полночь. Стрелка на несколько мгновений останавливается на двенадцатом секторе, наверное, она за что-то цепляется, потом рывком переходит на первый. И вот эти несколько мгновений, в которые она скользит по тринадцатому сектору – самые упоительные из всех мгновений моей жизни. Старики – те же дети. Это так. Хорошо, когда исполняются детские мечты! Теперь я уже с полным правом я каждую ночь сидел перед часами и смотрел на циферблат. Впервые в жизни я чувствовал себя по-настоящему счастливым. Потом сидеть мне стало в тягость, и часы пришлось поставить перед кроватью. Я лежал и смотрел на них. Это было восхитительно. Дед был прав: это самые ПРАВИЛЬНЫЕ часы из всех существующих. За эти годы я привык к ним, они стали частью моей жизни, частью меня самого... И вдруг в комнате что-то изменяется. Сначала я не понимаю, что именно. А когда понимаю, чувствую, что холодею. Этого просто не может быть! Взгляд мой фокусируется на часах – так и остаётся на них. Стрелки стоят на чёрном трина...