"Но почему нельзя? Никак я не могу понять. Почему никто этого не понимает?" – Думал он. – "Неужели они никогда не чувствовали? Это же не мать и не сестра. Кто она мне такая? Ведь это не преступная любовь. Она и не бедна и незамужняя. За что тогда же осуждение? За что холодные и язвительные взоры? За что двусмысленные намёки? Они, напыжившись после проведенного ещё одного вечера в бане среди прелестниц, которые готовы отдаться им за несколько фунтов, сидят и смотрят этими странными глазами. Глазами осужденья. Кровожадными налитыми кровью глазами. Они словно стервятники летают и ждут мертвечины, своей пищи и услажденья для ненасытного чрева" Его размышления прервала вошедшая женщина в белоснежной и мягкой, словно покрытая сплошь сахарной ватой, нежно тающей во рту, шубе. Да и её немного полноватое с румяными от мороза щечками лицо удивительно точно подходило к одеянию своей хозяйки. Всю эту сладкую картину идеально дополняла небольшая шляпка с некоторым оттенком голубого, заметного, но едва различимого. Вошедшая не сразу заметила юношу, лежавшего во тьме на большой кровати и окруженного многим множеством книг. Она умело сняла ловкими движениями тяжёлую ношу с плеч, обнажив тем самым своё хрупкое тело, прикрытое весьма легким платьем, оставляющего оголёнными бархатные ручки. Шуба была в тот же миг повешена на деревянную вешалку в массивном шкафу. Только уже поправляя свой головной убор, она заметила его. - Ты всё ещё здесь? – удивленно спросила она и зажгла маленький неяркий светильник. - Почему они так злы? – отрешенно только и смог проговорить он. Женщина лишь ласково улыбнулась, обнажив свои острые и белоснежные зубы. Она грациозной походной, как лань, проскользнула среди всего, что лежало на полу и легко, бесшумно и незаметно присела на край почти неразличимый постели. В невольно создавшемся полумраке её лицо казалось ещё свежее и красивее, на темной коже нечто блестело. - Почему ты не пошевелился с моего ухода? Нельзя вот так лежать. - Но я никак не могу понять, за что такое осуждение и непонимание. Её брови дрогнули и смотрящие друг на друга концы желали сойтись, но она вовремя смогла сдержать себя и мимику своего лица. - Не надо так. Тебе всё кажется. Я уверена. – Мгновение молчания, - знаешь что? Я для тебя сделаю небольшой подарок. Ведь ты не знаешь, что у меня в кармане шубы? Как думаешь? - Деньги… - безучастно только произнёс он. - Зачем? У нас их и так достаточно. Если ты хочешь, что-то или тебе нужны деньги, то я могу в любой момент пойти в банк взять нужную сумму, ты этого хочешь? - Не хочу. - Хм… – Пауза. – А у меня два пригласительных билета в театр на завтрашнее представление. Я выложила за них огромные деньги. Но ты будешь доволен. Ложа рядом с ложей мадам Пасен. - Я рад. - Да ты совсем хмур! Иди, прогуляйся. Прекрасная погода: холодно, но хорошо. Сняв пред этим шляпку и тем самым показав свои белокурые локоны, она всё с той же, как при начале разговора чарующей улыбкой на лице и ланьей грациозностью скрылась во мраке смежной комнаты, где показался яркий свет и послышались звуки перебирания посуды. Стало немного свежее; она вошла, и стало свежее. Юноша вдохнул эту свежесть, но тут же она бесследно исчезла. Странная духота и затхлость стояли в этом помещение, поглощающие все живые запахи и чувства. Он накинул своё пальто, одиноко лежавшее под кроватью, и вышел. "Но что я не так сделал? Разве я кого обидел? Или боль причинил? Я просто хочу жить, хочу жить так, как мне нравится, так, чтобы я был счастлив. Я строю свою жизнь, свою любовь не для других, а для себя. И время сейчас совсем иное. Уже прошла великая война, уже закончились все революции, свобода. Любовь теперь свободная. Но почему тогда меня волнует их мнение? Почему для меня важно, что думает каждый жалкий меценат и титулованный бедняк? Но ведь отчасти они правы. Их осуждения разумны. Я неправильно поступил ещё год назад. Нет. Их осуждения верны. Но я люблю и не могу расстаться с ней. Но я и знаю, что она не любит, и что деньгами закрывает всем им рот. Она ведь думает, что я тоже не люблю, что всё это игра. Но мы так далеко зашли. Уже не остановить игру. Лишь смерть поставит заключительную точку в этой истории. Смерть. Моя или её. Её или моя." Он долго думал и бродил по пустынным улицам города. Снег валил с неба и покрывал всё, что видел, только в центре города на теплом асфальте он плавился и превращался в ручейки воды. А он всё шёл, густо покрытый белым полотном. Он шёл и думал. Но шло и время. Скоро пробило за полночь. Он поспешил домой. По маленьким белым узким улочкам и широким блиставших при свете полной луны мостовым он быстрым шагом направился обратно. Она встретила его тяжелым вздохом, скрывавшее её негодование, и приглашением на остывший ужин. Он вновь вошёл в странную и до боли в груди неприятную ему квартирку. Каждый сантиметр её давил на него. Потолок, казалось, вот-вот упадёт, стены пойдут друг на друга, а пол разверзнется на две части, показав в появившемся ущелье языки адского пламени, которые вечно припекали, скрываясь под землей. Он сам выбрал эту квартиру среди десятков предложенных. И разве мог теперь отказаться? Он отказался от самых роскошных апартаментов, нет так нельзя. Одного понять он не мог, кто изменился, и кто потерял свою былую привлекательность: квартира ли, уже давно хранившая среди стен чужие жизни, или он сам, его видение, его сердце и душа. Они сели за большой деревянный стол. На столе стоял большой светильник, светивший ослепительным светом, потому никогда не использующийся. Ели они молча, изредка поглядывая друг на друга; он чаще неё. На ужин был приготовлен незатейливый салат, вкус которого уже давно стал пресным в его гортани. Он уже сыздавна ел через силу с каждым разом всё труднее. Но он не мог обидеть её, задеть её. Она часто с украдкой со скрывающемся внутри самодовольством смотрела, как его зубы активно перемалывают её блюда. - Подай мне вина, милый – глухо сказала она, протянув бокал. Он молча взял стеклянный бокал из бархатных рук возлюбленной и не смог вновь сдержать порыв: он провел указательным пальцем по бархату указательного пальца женщины. Она лишь сладко улыбнулась. Он отвернулся и открыл шкаф. Там стояла большая бутыль дорогого красного вина, какое себе не могут позволить и многие из сливок изысканного общества. Своей рукой он случайно задел полиэтиленовый мешочек в углу и он быстро с легким едва уловимым человеческим ушам хрустом упал подле бокала. Он быстро бросил взгляд на него. Крысиный яд, мышьяк. Что он здесь делает? Ведь он уже давно запрещен. Руки медленно покорила слабая дрожь, появляющееся всякий раз, когда происходит нечто важное и опасное. Он медленно, словно в первый раз, откупорил полупустую бутылку. Его изысканные по своей природе рецепторы носа поймали приятный винный запах. Этот запах немного успокоил его. Он медленно и аккуратно налил полный бокал вина. Другая его рука бесшумно открыла пакетик и взяла щепотку яда. "Смерть или моя или её. Она лишь способна спасти нас обоих. Только она," – его рука мгновенно поднялась над бокалом, пальцы крепко сжимали отраву, а затем, как механизм, разошлись в стороны, и маленькие частички спасительного яда исчезли в красном океане. Он взял бокал и слабо встряхнул его. Он обернулся и сел к столу. Она с легкой улыбкой приняла бокал и посмотрела на него. – "Эта улыбка, этот взгляд. Нет, так нельзя. Ведь я люблю её. А что это со мной? Я ведь не убийца и не злодей. Я не могу потом всю жизнь мечтать о ней" - Любимая, у тебя там мошка, - быстро сказал он и, прежде чем она успела перевести свой взгляд в ядовитый напиток, он схватил бокал и вылил его содержимое в рукомойник. - Что с тобой? – Лишь удивленно спросила она. Он промолчал. Какой забавный вечер. Но в то же время так тяжел. Он вновь налил ей полный стакан вина. Мешочек с искусительным порошком был умело убран, и бутылка, закупоренная, стояла на прежнем месте. Он подал ей бокал. Она без подозрений выпила его и слабо натянула уголки пышных губ под его взглядом. Она вновь продолжила есть. "Зачем я полюбил её? За что? Ведь есть другие более красивые и скромные, путь более бедны, но ведь они умеют любить и понимают это. А она. Она бесчувственна. Она черства. Будь проклят тот день, когда она приехала в наш дом, когда её увидел я в том чудном белом платье. Белый – её любимый цвет. Она по-прежнему пленительна и очаровательна. И ведь другие, не будь сейчас меня, соблазнились на этот запрещенный, но набравший со временем сладких соков, плод. Чуть меньше года. Десять месяцев, неделя и два дня, как я её знаю, и люблю. Но знаю, что не прав я, я не прав. Они все правы! Правы те, кто восседает в своих кабинетах, покуривая крепкую сигару и выпивая не менее крепкий кофе, а по вечерам в обществе своих пожилых жён, проводят время среди себе подобных. И туда все время хочет и она. Она так желает быть там. Она среди них росла, воспитывалась, вышла замуж, овдовела, она среди них жила. За что её судить? За что и их судить? Они все правы… Я не прав, и только я. Она сидит и ест. Она лишь хочет не упускать заветные года, она лишь хочет любви или игры в любовь. Но никого она не заставляет" Он посмотрел на неё. Она продолжала есть салат, не глядя на него. Он был бледен. Но в темной комнате это было не видно. Все было в сумерках. Он достал небольшой коробок спичек и зажег несколько свечек на подсвечнике, который был немедленно поставлен на стол. Этот свет всегда напоминает о вечном, о душе и о блаженстве. Он лишь на малую часть секунды взглянул её лицо, но эта картина. Он быстро отвел взгляд. Её лицо. Оно было иным. Он увидал тот самый знакомый блеск глаз, который он видит в зеркале, тот странный оттенок кончиков бровей, которые так выделяют его брови. Он увидал те двадцать лет, что отделяли его от неё. Двадцать лет, разом на этом странном смуглом лице. Он встал из-за стола и направился в комнату. Она лишь только зрачками проводила его и не стала прерывать трапезу. Уж очень она была голодна. Он подошёл к шкафу и достал её маленькую сумочку. Чего в ней не было! И маленький блокнотик, который он ещё двумя месяцами ранее под её смех ревниво перелистывал, и флакончик с дорогими духами, которые он с ней вместе выбирал, и связка золотых ключей, и дамский пистолетик, какие тогда носили скорее из-за моды, нежели по надобности, и несколько маленьких сережек, и множество новых, но уже помятых банкнот. Он взял лишь пистолетик и направил на себя. Через мгновение в собственной крови племянник лежал на полу, его тетя беззаботно доедала ужин.