:))))Этот мемуар написан во время пребывания автора в "Международном Доме писателей и переводчиков" (г. Вентспилс, Латвия www.ventspilshouse.lv). Автор выражает сердечную благодарность гостеприимному коллективу "Дома". Андра, Иева, Ивета, Зелтите - Спасибо вам! До встречи!:))))) Первый раз я увидел стихотворения ныне покойного Олега Золотова в рижском журнале «Родник». Это было году в 1990-ом. Стихи мне не понравились да и сам журнал тоже. Я только что демобилизовался из советской армии. Я был начитанным парнем, но круг моего чтения ограничивался русской и зарубежной классикой. Модернистские изыски и поиски авангардистов оставляли меня равнодушным. Непонятные тексты раздражали или вызывали скуку. Сам я еще не сочинительствовал. Я пролистнул несколько номеров «Родника», некоторые тексты попытался прочесть. Бросил недочитанными. Но поэта Золотова я запомнил. Запомнил, потому что у меня сосед был – Золотов. И одноклассница – Золотова, высокая, кудрявая, рыжая оторва. И в мою память навсегда врезались несколько строк Олега: «Радостно мне Гондельман, что нас печатают редко, а Руднева часто. // Столько гадости всякой напишешь, не расхлебаешь под старость.// Легче нам будет смотреть нашим детям в глаза, чем ему». Вот, эти строчки мне сразу пришлись по вкусу! «Послание к Гондельману», пожалуй, самое популярное сочинение Олега Золотова, а процитированные мной строки самые, пожалуй, цитируемые. Много лет спустя, году в 2005-м, когда я сотрудничал с глянцевым журналом Podium Art, вышла первая - она же и последняя - книжка стихов Олега. Она вышла через несколько месяцев после его смерти. Я написал крохотный анонс на эту книжку и предложил редакции PA напечатать его. Редакция согласилась, хотя современная поэзия – «не формат». Но я наплел про «гениального русского поэта, у которого была трудная судьба…» и т. п. Анонс опубликовали. Объем: семьсот знаков с пробелами. И в конце анонса – цитата. Та самая: «Радостно мне Гондельман, что нас печатают редко, а Руднева часто…» Ну, а что я мог еще процитировать? Ну, не это же: на плоской ещё земле, в леопардовой шкуре листьев, легко, дожидаясь охоты шептать: ну что, клочок бумаги скомканной, что, птица, звенящая в терновнике; что, самурай пернатый, столь виолончельны твои уста, слабея – так виолончельны Познакомился я с Золотовым в 1995-м году. Я написал тогда свой первый рассказ и отослал его на семинар молодых авторов при СП. Тогда при Союзе писателей Латвии существовала «русская секция» молодых авторов. Теперь таковой, кажется, не существует; я точно не знаю, я далек от СП. Мы, начинающие авторы, прослушали серию лекций. Наши произведения разбирали более опытные коллеги. Среди таковых оказался и Золотов, признанный гений. Да, его гениальность признавалась большинством. Даже теми, кому его творчество не было близко. Так и говорили: «Стоит встретиться двум русским поэтам из Риги, как разговор сразу же заходит о Золотове. Мол, кто мы такие, еще неизвестно, а то, что Золотов гений, в этом нет сомнения!» Поэт Алексей Ивлев, ныне покойный, говорят, восклицал в редакции «Даугавы»: «Да ваш журнал если и вспомнят через сотню лет, то лишь потому, что в нем Золотов печатался!» Редакторы «Даугавы» смеялись. Меня представили Золотову. Мне показалось, что он страдает с похмелья. Позже, узнав Золотова получше, я понял, что похмелье тут ни при чем. Просто у него от природы было такое выражение лица! Во время обсуждения Золотов, помню, нервно спорил с одним из рецензентов, защищая молодого автора. Во время перерыва другой молодой автор сильно распахнул дверь, случайно задев ею Золотова. Золотов упал, потерял сознание, и его пришлось приводить в чувство. Таким он мне и запомнился: нервный, бледный, болезненный. После семинара судьба долго не сводила нас. Я тогда совсем не пил, а Золотов выпивал серьезно. Он вел богемный образ жизни, а я – обывательский. Я писал для газет, а Золотову газетные жанры не давались. Общих друзей у нас не было. Точек пересечения мы не имели. Встречаться нам было не за чем. И вот, году в 1998-ом, ныне покойная Катерина Борщова, редактор отдела культуры газеты «Телеграф», предложила мне взять у Золотова интервью. Она когда-то была сотрудницей «Родника», а Золотов был одним из ее любимых авторов. Она так и говорила: «В Латвии есть только три интересных русских литератора, это Левкин, Золотов и Тимофеев! А все прочие…» Я тоже считал себя литератором и подумал про себя: «Ну, вот пусть Левкин, Золотов и Тимофеев для вас и пишут! Зачем же с такими, как я, «прочими», сотрудничать?» Не сильно обиделся, но был задет. Ухмыльнулся. Катерина Борщова предложила мне отыскать Золотова самостоятельно. Поэт не имел телефона и жил, где придется. Я раздобыл координаты родственников моего героя. Через родственников и велись переговоры. И, наконец, мы встретились – в одном из парков Задвинья. Золотов меня, конечно, не узнал. Он ежился от холода, хотя день был солнечный. Сказал мне: «Я не умею давать интервью!» - «Это ничего… - ответил я. – Сейчас выпьем пива, посидим, и все пойдет…» - «У меня нет денег на пиво…» - признался Золотов. Я знал, что он влачит жалкое существование – на грани нищеты. А, может, уже и за гранью. Литератор Х. рассказывал, что, бывало, находил для Золотова работу (Золотов владел ремеслом каменщика и даже умел класть камины), но наш поэт брал аванс, и больше заказчик этого мастера в глаза не видел. Так повторялось несколько раз, и литератор Х. сердился на Золотова: «Ну, гений, ну, гений! Ну и что? Мало ли, кто из нас гений… Что ж теперь, не работать, что ли?» Я пригласил Олега в пивную. Предложил ему не только выпить, но и закусить. Но Олег от закуски отказался: «Пиво весьма калорийно!» - сказал он. Диктофона я решил не доставать – не тот случай. Мне захотелось просто поговорить с Олегом, а потом восстановить по памяти нашу беседу. То есть, сделать, скорее, не интервью, а рассказ в форме интервью. Он же все-таки поэт, а не политик! Мы говорили часа три. Рассказы его были смешными и жуткими одновременно. С ним постоянно приключались истории, одна страшнее другой. Например, пьяный Алексей Ивлев якобы гонялся за Золотовым с молотком в руке и кричал: «Ты – великий поэт, а живешь, как собака! Дай я тебя убью, чтоб ты больше не мучился!» Было ли это правдой, не знаю. Но Золотов эту байку мне сам рассказал. Однако, когда Катерина Борщова опубликовала интервью, Золотов очень расстроился: «Я же говорил, что не умею давать интервью! Что я тебе тогда наплел, не подумав!» Виноват ли я, что не показал ему готовый материал перед публикацией? Ну, не знаю… Если бы он попросил меня показать, я бы показал, конечно. Но он об этом не попросил… А интервью получилось интересным. Андрей Левкин, правда, звонил Катерине из Москвы и ругался. Он ведь хорошо знал Золотова, и его рассердило, наверное, что в этом интервью он видел не реального Золотова, а, скорее, литературный образ некоего поэта, носящего имя Олег Золотов. Может быть… Катерина Борщова собралась издавать книгу Золотова, куда бы вошли все его законченные произведения. Предисловие обещал написать Андрей Левкин, но из-за занятости все никак не мог свое обещание выполнить. Прочтя же интервью, он написал и прислал текст буквально в считанные дни. Катерина шутила: «Хорошо, что это интервью его так разозлило, а то бы он неизвестно сколько времени еще тянул!» Книга была почти готова: она уже существовала в электронном виде. Дизайнер Сергей Козлов за бесплатно сделал макет. Даже бумагу нашли – какие-то обрезки, вполне годные, хорошего качества, подарил неизвестный мне меценат. Осталось только найти деньги на типографские услуги. И Катерина Борщова подала заявку в «Латвийский Фонд культурного капитала», которые поддерживает разнообразные творческие проекты. Катерина была уверена, что ей не откажут: она была известным журналистом и имела авторитет не только в русской среде, но и в латышской. Катерине нужно было свидеться с Золотовым, чтобы решить кое-какие формальные вопросы и передать автору аванс. Аванс она решила выплатить из собственного кармана. Она назвала это авансом, чтобы не употреблять слово подаяние. Она отправилась в Задвинье, прихватив с собой меня – в качестве телохранителя, что ли. Ей было страшновато ехать одной в романтичный и живописный, но довольно опасный для дамы-интеллектуалки район, и разыскивать гениального поэта в трущобах. Золотов обитал в маленьком деревянном флигеле. Его пустили туда из милости знакомые. Золотов, похожий на раненного птенца, сидел на топчане и, кривясь и вздыхая, держался за правый бок. Золотов страдал, и мне показалось, что это страдание доставляет ему своеобразное удовольствие. Ему нравилось быть несчастным! Душевная и физическая боль была топливом для его творчества. Он же владел хорошей денежной профессией, - думал я, - что же мешает ему жить иначе! Ничего – кроме собственного искривленного сознания. Но именно это искривленное сознание и порождало чудесные строки. Благополучные волшебных стихов не пишут: так скажет ребенок «халва» - так сладко, так сладко! так вязнут в зубах, так липнут две строчки - такие вот, с ними бы споткнуться на дымной аллее: вкус спирта у сердца, вкус спирта. Золотов рассказал нам с Катериной, как нанялся было ремонтировать чью-то дачу, но стер себе руки до крови. Он показал нам эти руки – в кровавых мозолях, – и лицо его исказила гримаса. Он страдал, сидя без денег, но страдал и работая. Елки, мне и самому часто приходилось зарабатывать на жизнь тяжелым физическим трудом, в том числе и на стройках, но не стирались мои руки до крови – никогда! Я в то время уже хорошо ознакомился с его творчеством, и тоже считал его гением. Я упивался его строками: что за бес в полукружиях окон закатом тиснен - опершись головой о метель, с чешуей в кулаке, опершись, как о барскую шубу в передней - лакей, это Моцарт пирует хамсой, это все называется снег Золотов вздохнул и посмотрел на печку-буржуйку. На печке грелась ячневая каша. На подоконнике лежали пакеты с крупой. Кажется, он только одной кашей и питался. Это тяжело, знаю. Когда жрешь одну вареную крупу больше недели, то организму начинает не хватать каких-то нужных веществ. Набиваешь брюхо кашей до отвала, крупы этой – хоть завались, но мозг все равно шлет сигналы: «Есть хочу! Есть хочу!» При полном брюхе – непреходящее чувство голода. Катерина протянула Золотову конверт с авансом. Золотов вздохнул, его губы задергались, как перед плачем. Золотов часто плакал, это все знали. Правда, некая дама, знавшая Золотова с юности, говорила, что он отнюдь не такой уж слабак: «Он за своей парализованной матерью двадцать лет ухаживал. Все родственники на нее плюнули, а он каждый день к ней ходил… Двадцать лет! Да он же герой!» Золотов был расстроен: он недавно участвовал в литературном конкурсе, но ничего не получил. Конкурс финансировал предприниматель Раймонд Геркенс. Латыш, он почему-то решил провести конкурс для русских авторов. Спасибо ему за это! Все мои знакомые литераторы понимали, что, если по «гамбургскому счету», то первое место (и солидная сумма) должны были достаться Золотову. Он единственный среди нас был признанным гением! Но и первая, и вторая, и третья премии достались другим авторам. А Золотов не получил ничего. Наверное, он питал надежду, он ведь тоже знал себе цену. Председателем жюри был ныне покойный латышский поэт Марис Чаклайс, остальные – русские писатели из числа заслуженных. Чаклайс – уважаемый мастер, но как может «жюрить» русские тексты человек, для которого русский язык – не родной? Мне это непонятно! Председатель жюри имел два голоса, плюс половина членов жюри заведомо были на его стороне. И, говорят, что именно Чаклайс сделал так, чтобы Золотов ничего не получил. Золотов, он сам мне об этом рассказывал, когда жизнь его приперла особенно туго, послал в СП гневное письмо, что, мол, «я пятнадцать лет переводил латышскую поэзию, а меня теперь из дома выселяют!» Золотов в этом письме не только пожаловался на несправедливость, но и проехался по всей современной латышской поэзии, мол, дрянь у вас, латыши, а не поэзия! Он был не прав, конечно, но он же все-таки художник, а не дипломат. Можно было бы простить, наверное. А, вот, Чаклайс не простил… Я напомнил Золотову, что впервые мы увиделись на семинаре молодых авторов при СП. Золотов махнул рукой: «А… фигня все эти союзы писателей!» Раньше, в советское время это многое значило. Если ты получал корочки союза, то, значит, ты уже не просто бухарь, а профессиональный поэт! – и Золотов поднял руку с вытянутым пальцем вверх. А сейчас?... Поэт ты или не поэт, никому до этого нет дела! Если что не так, то придут и по роже надают, как простому смертному…» Последний раз я встретил Золотова за несколько месяцев до его кончины. Он покупал в киоске дорогие сигареты. Недавно, как я знал, несколько его стихотворений перевели на латышский и опубликовали в журнале «Karogs», и потому он решил побаловать себя хорошим куревом. Насколько мне известно, его стихи перевели на латышский впервые. Он удивлялся: «Сумасшедший гонорар! За стихи – такие деньги?» Ну, подумал я, гонорар-то нормальный, ничего сумасшедшего. Только бедняку такая небольшая сумма могла показаться огромной. И сказал в ответ: «А фиг его знает, сколько они стоят, эти стихи? Может, ничего не стоят, а может - миллион? Радуйся, что заплатили…» А Катерина получила от «Фонда культурного капитала» отказ. Уж и не знаю с какой формулировкой! Издание книги пришлось отложить. Какими соображениями руководствуются члены комиссии, выдавая или не выдавая гранты на те или иные проекты, это загадка для меня. Нет, отказали, конечно, не потому, что Золотов русский. Русским авторам тоже иногда выдают гранты. Редко, правда, но дают. Так что национализм тут ни при чем. Просто Золотова преследовали неудачи всю жизнь. Карма у него такая. А вскоре Катерина ушла в мир иной. Отказало сердце. А когда вслед за ней отправился и Золотов, я не смог прийти на его похороны. Меня аккредитовали, как корреспондента, на музыкальный фестиваль «Новая волна», я брал по шесть интервью в день, и у меня дымились мозги от напряжения. И, конечно, я не мог подвести редакцию только потому, что кто-то из моих знакомых умер. О смерти Золотова мне ничего не известно. Вроде бы умер во сне. Хорошо, если так. А сборник стихов Олега Золотова все же появился на прилавках. Лучше, наверное, когда издают после смерти, чем никогда. P. S. Литератор Сергей Морейно, прочитав мемуар "Признанный гений", сделал три замечания: 1) у Золотова при жизни выходила книжка, но в "самиздате", 2) свою первую "нормальную" книжку "18 октября" Золотов все-таки успел подержать в руках, он умер чуть позже, 3) Золотов умер не во сне; ему стало дурно, окружающие предложили вызвать "скорую", Олег отказался. Прилег - и умер.