Она раскрыла свой розовый ротик, щедро намазанный коричневой губной помадой, чтобы выпустить из него очередную порцию глупостей. Андрей Сигизмундович задумчиво поскрёб лысину на темечке и и пришёл к выводу, что этот ротик вполне бы сгодился для другого. И Андрюша не имел в виду поцелуи. Хотя обычно Андрюша всё имел в виду. Особенно женщин. Но сегодня был не тот случай. Сегодня Андрюша тратил деньги. Деньги были не так уж, чтобы очень большие. Просто тратить их было не с кем. Девочка ему понравилась. Правда, мозгёнок меньше, чем у курицы, да и барышней не назовёшь – бывшие институтки в гробах попереворачиваются. Но родинка, то и дело подмигивавшая ему из довольно глубокого выреза, примиряла его с такой незадачей. Хуже было то, что у Зиночки имелись трудности и с воображением, а о фантазии и говорить не приходилось. С такой рыбкой можно было только трахаться. А Андрюше хотелось большего – Андрею Сигизмундовичу хотелось порока! Обычно само терпение награждало его неимоверным удовольствием. Но тут предвкушать было нечего. «Эх, Зиночка-Зинуля! Тоже мне дама полусвета!» – полуупрёк неизвестно в чей адрес молоточком стучал внутри черепа. «Порок – и только порок!» – Андрей Сигизмундович хотел пить разврат по глотку, как хорошее вино. Есть это блюдо, не спеша и ни с кем не делясь. Зиночка жеманно пощипывала цыплячью ножку, умудрившись свои губёнки сложить в отменную куриную гузку. Сделала она это совсем не специально, но Андрюша всё равно весь напрягся и даже засучил под столом ножками. «Как прекрасна жизнь, когда из всех цепей её сковывает лишь одна: разврат – совращение – кровесмешение – гомосексуализм...» Андрюшу жизнь никогда не сковывала, как он её не упрашивал. Женщины уходили от него в тот самый момент, когда он отваживался их бросить. С мужчинами по-женски он имел дело только в своём воображении. Решать же с ним таким спосбом свои проблемы никто из его знакомых и купленных не удумал бы даже в страшном сне. Зиночка завозилась на своём стульчике. Это Андрей Сигизмундович, наливая в бокалы что-то розовое и шипучее, вроде ненароком уронил кусочек льда в то место, где оканчивалось её «мини». Сосочки возмущённо встопорщили платьице, заставляя родинку ещё раз подмигнуть. На сей раз «его дама» засучила ножками, до предела оттопырив задик. Но, увы, картиной некому было насладиться! Как, впрочем, некому было подойти к этой молоденькой шлюшке сзади и, задрав подолец, использовать её по назначению. Андоюша знал, что пороку благоприятствуют всякого рода нарушения границ пространства, отведённого для простого секса. И всё, что происходило сверх нормы, доставляло ему тот самый – истинный – кайф. Но скупить ресторан со всем его персоналом, даже на час он не мог. А хотелось! Хотелось цыган и тройку, чьи кости истлели ещё в начале прошлого века. Хотелось некрасовских барышень и бальзаковских женщин. Хотелось, захлёбываясь вином, плавать в крови и слушать свои стихи из чужих, обязательно завистливых, уст. В перспективе же была только ночь с похотливо скомканными простынями и мечты о бледном призраке любви. «Эх! Милая, если бы хоть один твой грешок перебежал ко мне!» – послал Андрей Сигизмундович мысль в прошлое роскошной куртизанке. Та отблагодарила дрожью по телу, будто нежно погладив его мужское достоинство. А Зиночка продолжала чем-то шуршать, словно кролик травкой. Андрюша заученно полапал её коленки. На что она, не дожевав, одобрительно ответила: «Хи!» – Да, это Вам не Париж, мадмуазель, – нарушил, наконец, Андрей Сигизмундович интим позвякивания прибора неизвестного ему металла, которым вот уже минуты три бесцельно гонял по тарелке кусок осётра. Зиночка на мгновение задумалась. Затем закрутила ногу за ногу, демонстративно высвободила сие сооружение из-под скатерти. Лихо сбросила «лодочку» с пятки и заговорщицки начала раскачивает её на большом пальце. Вечер подходил к концу, и девочке явно хотелось получить свои деньги. Или то, что она таковыми считала. Андрею Сигизмундовичу же хотелось привязать её к потолочному крюку и хорошенько высечь, но как это делается, он лишь смутно представлял, в основном – по книжкам, и потому пошлёпал Зинулю по упругой ляжке. На что она сказала «Ох!», кокетливо моргнув накладными ресницами. Часом позже Зиночка честно исполняла свои постельные обязанности. Нельзя сказать, что диапазон её сексуальных возможностей был широк, но Андрей Сигизмундович был доволен. По крайней мере, она послушно расставляла ножки в любой из предложенных им поз и столько раз, на сколько его хватило. Решив эту рыбку больше не приглашать, Андрюша мирно уснул на её по-юному милом брюшке, уткнувшись носом в курчавый пушок, из которого хитро выглядывала розовая змейка. И снился ему утренний Париж. Запах кофе и рогаликов. Трогательно безащитное женское тело, распростёртое на тротуаре, – она покончила с собой, выбросившись из окна. Ей было «не с лишком за тридцать», как сказал один из жильцов. Этого было довольно, и если она успела пожить, то можно было и умереть. В доме тихой поступью бродила тень драмы. От этого было так хорошо, что приятно щемило сердце. Говорили, что иногда она спускалась и просила хозяйку отужинать с ней. Говорили, что она могла при встрече внезапно залиться слезами и упасть на грудь с судорожными поцелуями – из потребности в общении и теплоте. Всё закончилось пятисантиметровой вмятиной во лбу. Перед смертью она сказала: «Наконец-то!» Андрюша плакал во сне и по-детски звал маму. А Зиночка лихорадочно обшаривала его пустые карманы, готовясь деликатно удалиться. Она так и не нашла вожделенные зелёные листики, преудсмотрительно засунутые Андреем Сигизмундовичем в сигаретную пачку, скромно почивавшую в мусорке.