К облакам поднимается пухом лебяжьим пар И щекочет немое лицо Господне. Как невинен и лёгок покинувший шкуру жар, Что чужими ветрами внезапно отнят. Мне тоскливо и тяжко стоять на твоей земле, По которой ты бегал и знал до пяди. И привыкший к тому, что патрон у меня не слеп, Замирал ты и ждал, чтоб рвануть не глядя. Но никто не смотрел так пронзительно мне в глаза… Ты – один, я – второй грустноокий лебедь. Потому вечерами на мёртвой траве – роса, И десятая плесень – на чёрном хлебе. Я на шее твоей не вязал дорогих петель, Ведь зверям не идут ни ремни, ни цепи. Ты поднялся до солнца и смотришь на мой апрель, Оттого так сияет оно и слепит. Я не волк, но схоронен под ивою волчий брат. Он и мне приходился любимым братом. Я кричал твоё имя мгновенье ещё назад, Но оно утонуло в лучах заката. И украденный эхом последний истошный клич Никогда не откликнется добрым лаем… Ты достиг парадиза, а мне удалось достичь Лишь бескрайней тоски на горбатом крае.