Темные ветви тянутся к голому телу, к голодным глазам, и захлестывают, и сжимают, и выдавливают меня из тела. Звуки затихают, и открывается коричневый ветер. Он уносит, утягивает в прогнившую даль, в инистый зеленый рассвет. Уносит к безжизненным, голым, корявым скалам, вылезающим из темных волн неслышно обметывающих основания скал белой коростой. Изможденные крабы, разбросав открытые, разжавшиеся клешни, неподвижно лежат на обломках скал. И череп не выдерживает. Треск черепа вязнет в треске скрюченных ветвей, в погибающем закате. Все оплывает в предгрозовой свистопляске прелых листьев. Голоса ведьм все ближе. Они летят сюда. Некуда скрыться. Волны облизывают. Скалы обступают. Ветви тянутся к глазам. И череп взрывается ослепительно-черным огнем. Я скоро выйду или войду. Я не знаю, чем это кончится, но конец будет. Кто-то великий, мрачнея и хмурясь от каждого моего слова, движения, вдоха, шага – следит за мной из своего светлого теплого мира. Он видит меня вечно. Бросив меня в трясину и втоптав поглубже, он гневается на меня за то, что я не учусь летать, за то, что я тону. Любое мое движение, это движение вниз. И они это понимают. Они радуются моему погружению и тянут меня в бездну – к себе. А он наблюдает, как я удаляюсь от него и приближаюсь к его проклятию. Я скроюсь в бездне, и он проклянет меня, чтобы когда-нибудь темные, густые коричневые волны выдавили меня на безжизненные, безучастные скалы, где будут лежать такие же, как и я изможденные, проклятые, полумертвые крабы с расколотыми панцирями-черепами. И тогда я бессильно разожму свои бурые клешни, сползу с камня на гниющие водоросли и, перевернувшись на спину, попытаюсь посмотреть в глаза тому, кто сбросил меня сюда, но он не узнает меня и не заметит гаснущего, плавающего, ищущего взгляда в бескрайнем кладбище крабов, скал, водорослей и волн. И злые чайки с бессмысленными глазами выклюют, выжрут, вылижут меня – прикрытого лишь обломками согнутых ног.