Вспомнить было что. Но этого было мало. Незачем были теперь увязшие в глубинах сознания воспоминания. Все осталось там. Люди, населяющие воспоминания закостенели в прошлом, в сотворенных делах, в совершённых телодвижениях, в замерших масках мгновенных гримас. Голоса и звуки исчезли. Погрузились в те глубины, откуда уже не могли быть услышанными. Взгляды с любительских фотографий уже не волновали, не будили забытых слов, шуток. Они потемнели, потускнели, растрескались по краям и окостенели в гробах фотоальбомов погребенные навечно. И сколько бы я ни вглядывался в ежик прически, оскал улыбки – ничто уже не двинется. Ничто не оживет, не замельтешит, не расколется знакомым смехом. Все тихо. Все благопристойно. Все мертво. Нет, оно живет. Там, в прошлом. Каждый день – замкнутый мир. Каждый. И каждый день повторяется вечно. Даже нет. Он не повторяется. Он просто есть. Не был, а есть. И он – мир. Замкнутый. Но почему – день? На одном уровне – день, на другом – час, на третьем – минута… А выше? Выше – на одном – неделя, на другом – месяц, год, век.… И переплетенные судьбы разных поколений, шестеренками вписанные друг в друга, бесконечно крутят свой путь. Все это бесконечно вращается, движется, никогда не повторяясь и повторяясь абсолютно во всем, потому что движение отсутствует. Этакие вечные буруны-воронки из стекла, остающиеся после прошедшего, но никогда не существовавшего судна. И кто доказал, что я – судно, а не одна из воронок. Что я сегодняшний, это я вчерашний и завтрашний. Я не уверен, что лично, конкретно у меня, есть прошлое и будущее. Ведь может так случиться, вернее, может так быть, что я сегодняшний, это я сегодняшний и не более. А воспоминания и планы на будущее – лишь встроенные в меня условия игры или необходимые судну параметры, по которым он держит видимый мне, но неосуществимый, непостижимый мной курс. Итак, я это – я сегодняшний. Сейчасный. Я сейчасный – на работе. В котельной. Передо мной – стол и топки хлебных печей. За спиной – гребенка парораспределителя и ГРУ, где спит напарник – Георгий Квантришвили. Сзади-слева гудит судовой котел 1901 года выпуска. В левое ухо постоянно втекает неизменный сквозняк от входной двери… Стоп! Напарник. А он есть? Должен быть, ведь он тоже колесико, шестеренка исполинских часов. Хорошо. Значит, Георгий Квантришвили сейчасный – вечно спит. Он никогда не засыпал и никогда не проснется. Но я же видел его рычащим свои «стихи» на поэтическом ринге. Я видел его час назад повествующем о весельчаке по фамилии Бурлюк… Я… Это был не я. Это был другой Олег Айдаров. Другой, не сейчасный. Тот Олег Айдаров будет вечно пребывать (или «был» вечно пребывать?) в 23:00 – 00:00 21 октября 1992 года и слушать треп Георгия Квантришвили. Меня много. Один я вечно кричу в роддоме. Другой – постоянно стою у школьной доски и пишу химическую формулу. Третий я чищу картошку в солдатской столовой. Четвертый я, не останавливаясь, пинаю молодого солдата. Пятый я, в первую брачную ночь, вечно ложусь на жену. Шестой я… Седьмой… Нынешний я пишет и будет писать вечно букву-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у…