За окнами - ночь. В казарме - массивные пласты папиросного дыма. Двухъярусные кровати поскрипывают под телами роты. То здесь, то там глубокая затяжка вытягивает из темноты лицо солдата или сержанта. Не курят в казарме лишь "молодые" и "чмыри": не положено. Одним по сроку службы, другим по "низкому положению в обществе". В конце центрального прохода стрекочет кинопроектор. Ослепительный конус луча, шевелясь в сизом дыму, упирается основанием в экран. По экрану проносится гражданская жизнь с веселой музыкой и красивыми бабами, гражданскими автомобилями и многоэтажными домами, широкими проспектами и цивильными квартирами. Рота смеется, когда должно быть смешно и грустит, когда должно быть грустно: наивный развлекательный фильм здесь, в казарме, представляется настоящей гражданской жизнью и вместе с тем яркой несбыточной мечтой, имя которой - Дембель. За экраном грохочут кирзачи, и, отодвинув край гражданки, просовывается коротко стриженая голова сменившегося часового. Гражданская мечта исчезает, отбрасывая всех обратно - в казарму, и с десяток глоток раздраженно, но беззлобно орут: - Заваливай шустрее!!! Часовой вслед за головой протаскивает тело и скользит между двухъярусными койками и лучом проектора. Добравшись до своей койки, заходит в проход между кроватями и стягивает с себя мокрый бушлат: ливень. Растянув бушлат на спинке кровати, стаскивает сапоги и, сунув их за койку - на батарею, лезет на второй ярус: оттуда виднее. Второй ярус забит битком, но ему место находится: не "чмырь" и не "молодой". Привалившись к кому-то плечом, тычет в бок: "Оставь докурить". Тот, затянувшись напоследок, обрывает зубами изжеванный край мундштука и протягивает бычок. - Опять "Серебряное ревю"? - шепчет пришедший. - Угу, - кивает сосед, - сегодня юбилей - пятидесятый раз смотрим. Это, конечно, шутка. "Серебряной ревю" на "точке" смотрели не больше тридцати раз. Чаще других фильмов. Даже чаще, чем "Звезда и смерть Хоакина Мурьетты". Потому что современный и музыкальный, а еще потому, что гражданский и там есть смачные тёлки. Глупый, конечно, фильм. Зато веселый. Вся казарма напевает песни из этого фильма: "Лёд, лёд, лёд сверкает серебристо. Лёд, лёд, лёд не знает компромиссов. Лёд, лёд, лёд сразу даст ответ - можешь ты хоть что-нибудь или нет!.." Сменившийся часовой ерошит ладонью мокрый ёжик на голове: стодневка! На экране плывет гражданка: классные подруги, клевая жизнь... Не то, что в этой дыре: тридцать рыл на все окрестные сопки до горизонта. "Серебряное ревю" уносит в большие города, в мир веселых песен, людских столпотворений и потоков по тротуарам. Спешащего в толпе офицера рота встречает издевательским хохотом: как нелепо выглядит какой-нибудь майор или полковник наравне с обычными людьми на общем тротуаре, а не на трибуне над плацем с солдатами! Стрекочет кинопроектор, ползет сизый дым по казарме. Плывет на экране гражданка. - Ну где же эти тёлки?!.. Суки!.. - стонет Фикса. Ему скоро на дембель. - Домой хочу!!! Толпа гогочет. За экраном, как за холстом папы Карло, скрипит дверь канцелярии. - Шухер! - несется над койками. Папиросы, осыпаясь искрами, хрустят о железо кроватей. Поздно. Угол экрана отодвигается, и, заслоняя гражданку, появляется ротный. Его худая, долговязая, но жилистая фигура стоит в луче кинопроектора. Вдоль портупеи скользит снижающийся дельтаплан с главным героем фильма. В волосах ротного колышется табачный дым. Залёт... Сейчас начнется "сиктым мозга": "Кто курил в казарме?.." и так далее. Еще и фильм не даст досмотреть. Кадры бегут дальше, и на ротном уже вальяжно вытанцовывает Ширвиндт в белом костюме. На губах Ширвиндта бешено горят глаза ротного. Из колонок над экраном льется: - Не каждый может танцевать на льду, а поскользнуться может ка-аждый. Не каждый мо... - Рота, пожар в казарме!! - взрывается ротный, - Пожарная тревога!!! Черт! Это самое худшее. Сколько раз он предупреждал: "Еще раз замечу курильщиков в казарме, будем отрабатывать действия роты по пожарной тревоге: дежурный открывает оружейную комнату. Отделение управления выносит оттуда вооружение и другое имущество роты. Первый взвод эвакуирует кровати и тумбочки из спального помещения. Второй взвод спасает имущество ленинской комнаты и кухни. Затем весь личный состав подразделения носит с отлива песок и воду для тушения "пожара". После отбоя тревоги все приводится в изначальный вид". "Приводится..." Да только после "тушения" песком придется делать генеральную уборку, а это заодно с "приведением в изначальный вид" сожрет все время до подъема. Да и не набегаешься с ведрами на отлив, то есть на берег моря. Естественно, пахать будет основная рабсила: "молодые" да "чмыри", но ведь "старикам" тоже придется торчать на дожде - ротный-то будет в казарме. - Рота!!! - разъяряясь еще больше, ревет ротный. - Пожарная тревога! Кому еще не ясно?! Замкомвзвода, поднимайте людей! Заместители командиров взводов: два сержанта и один старшина матюгами и пинками сгоняют своих подчиненных с кроватей. Конечно, не всех подряд, а только рабсилу. Дежурный бросается отпирать оружейку, а повар - кухню. Наспех одевшись, рабсила высыпает из казармы под ливень. "Старики" с отвращением влезают во влажные, еще не просохшие после рабочего дня бушлаты. Кто-то отключает кинопроектор. Экран, темнея, поглощает улыбающегося Пуговкина. В коридоре управленцы уже громыхают ящиками, автоматами и пулеметами. Второй взвод стучит мисками на кухне и ворочает скрипучие артельные столы в ленкомнате-столовой. Первый взвод, кряхтя и сопя, разбирает кровати в казарме. Вот одна койка, качнув вторым ярусом, проваливается на первый, потом другая... "Молодые", громыхая и хлюпая раскисшими сапогами, непрерывным черным конвейером летают на улицу и обратно: уже половина кроватей с постелями мокнет на плацу. "Старики" помогают рабсиле лишь оплеухами и матюгами, на большую помощь они не решаются: по сроку службы не положено! Да и ротный, знакомый с этим законом, не настаивает. - Отставить! - полюбовавшись на свое "кино", приказывает ротный. - Отбой пожарной тревоги! Замкомвзводам - в канцелярию, остальным - привести все в порядок. Матюгаясь и пиная рабсилу, "старики" ускоряют работу: сначала от ливня спасаются постели "дедов", затем - "фазанов", а потом - всех остальных. В несколько минут казарма превращается в парусный фрегат: на спинках собранных кроватей сушатся простыни и наволочки. На все простыни кроватей не хватает, и постели "молодых" и "чмырей" преют в скатках - спать захочешь, высушишь телом. Двое из рабсилы, не дожидаясь окрика, уже вымывают из казармы окурки и принесенную за время тревоги грязь. В казарме имеют право курить лишь "старики", и этот установленный еще предыдущими призывами порядок строго соблюдается. Это-то сейчас и бесит "стариков" больше всего: если бы хоть один "чмошник" или "молодой" курил в казарме, на нем можно было бы отыграться за срыв фильма и ночную беготню под дождем. Но рабсила, как назло, не курила. И все равно злость на ротного выплескивается на "молодняк" оплеухами и пинками: "Как подметаешь?! Как стоишь?! Как смотришь?!.." Фильм сорван. Гражданка исчезла. Один за другим в темной казарме появляются робкие светлячки папирос. За окнами лишь осенний ночной ливень, штормящее в темноте море да километры безлюдных сопок, накрытых дождем.