(Фрагмент романа «Сила незнания») [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]К[:/style:]ристина увидела, как дрогнули его ресницы. Он проснулся, но не решился открыть глаза. Глупыш! Она давно уже всё простила. И своему богу тоже. Ей свойственно было смотреть на всех чуть-чуть свысока, даже на бога. Если это был её бог. Слишком рано она повзрослела. Причиной тому были люди и сказки. Поэтому бог в её душе занял лишь то место, которое ему оставалось. Ни матери, ни отца, своих, Кристина не помнила. Она только знала, что они есть. От дедушки с бабушкой. Будучи совсем маленькой, она силилась вообразить родителей, потому как ей говорили, что когда она была ещё меньше, мама с папой приезжали её навестить. Но память ей отказывала. Фотографии же не удовлетворяли её мечту о них. Поэтому Кристина решила, что фотографии получились плохо. Ну а родители – это гораздо лучше, чем бабушка с дедушкой, хотя бабушка с дедушкой и так самые-самые. Дедушка был врачом. Ну а бабушка – его женой. Они жили в большом доме, рядом с которым был сад, огород и даже парк. То есть, дом стоял в парке, а потом, совсем рядом с ним, разбили сад и, вскопали кусочек земли под огород, чтобы… Вот это «чтобы» было такое же размытое, как и родители. Кристине никто не говорил, но она подозревала, что отсутствие родителей и наличие сада с огородом вкупе с сараем, где обитали куры, гуси, свиньи, – это части одного большого непонятного целого. Очень важного, о чём она всенепременно узнает, когда подрастёт ещё немножко. Кроме Кристины, бабушки и дедушки, в доме, но на первом этаже, жили «цётка Стэфа», которая ходила за «скацiнай», копалась в огороде, помогала бабушке по кухне, и Ольжуня. Её Кристина недолюбливала и потому про себя всегда звала – «Волькай». В обязанности Ольжуни входило – содержать дом в чистоте и приглядывать за ней, за Кристей. С точки зрения Кристины Волька была тупая. Её абсолютно не интересовали книжки, Кристина даже подозревала, что она сама читает гораздо лучше, чем эта особа. А ещё Ольжуня в свой выходной обожала «лётаць у мясцечка». Кристина такого времяпровождения не одобряла, потому что дедушка туда ездил исключительно по делам службы или «за покупками». Бабушка же предпочитала и вовсе не покидать дома. А ещё Волька над Кристиной всё время подсмеивалась. Не по-хорошему. Например, подкладывает подушки на стул, чтобы правильно усадить Кристину за рояль и бухтит: «Паненка будзе музiцыровацi? I навошта дзiця гэтым займацi?» Но когда на свои пять лет Кристина победно отбарабанила по клавишам «Сурка», Ольжуня почему-то пустила слезу. А где-то через месяца два детство у Кристины закончилось. Её разбудили посреди ночи. Все разговаривали почему-то шёпотом. И никто-никто не помог Кристине одеться, хотя ей сказали собраться в дорогу. Бабушка пыталась что-то втолковать насмерть перепуганной Ольжуне, крепко-накрепко вцепившейся в дедушкин саквояж для инструментария. Единственное что Кристина расслышала чётко, было: – Оленька, умоляю, доберётесь – оформишь девочку, как свою. Здесь Вам обоим на всю жизнь хватит, – бабушка замолкла и дрожащими руками начала вынимать из ушей серьги, сунула их в саквояж, потом метнулась к комоду и вынула свою любимую брошь, которая всегда хранилась отдельно, и тоже отдала Ольжуне. – Здесь все метрики и… другие документы. Храни. Отдашь ей, когда вырастет… Это тоже сюда, – бабушка сняла с Кристи медальон. Кристина поняла, что бабушку она больше никогда не увидит. И дедушку – тоже. А значит, и маму с папой. Раз говорят, что теперь её мамой будет Волька. Надо было взять с собой книжки. Кристя уже аккуратно перевязала их «прыгалкой», тоже нужная вещь, и примеривалась, каково ей будет нести эту кладь, когда дедушка мягко сказал: – Это с собою ни в коем случае нельзя, принцесса! Однако Кристина, воспользовавшись суматохой, первый раз в жизни его не послушалась. Во дворе их с Волькай ждала телега с сеном и какой-то старой конягой. На прощание даже не поцеловались, как следует, потому что бабушка твердила одно: – Зови Оленьку мамой. Богом заклинаю, Кристина! Зови Ольжуню мамой. Кристя даже капельку рассердилась. Всё было как-то не по-правильному – хуже, чем с мамой и папой. Однако её никто не спрашивал. И со двора они вдвоём с Ольжуней выехали, когда было темно-темно, хоть глаз выколи. «Мама – так мама!» – решила Кристина и заснула, потому что не плакать же ей, в самом деле? Разбудил Кристю въедливый солнечный лучик. Он настырно колол ладошку, которой она безуспешно пыталась прикрыть глаза. А ещё – было жарко. Кристина села и расстегнула пальтишко. Снимать не стала, потому как, пока что, было не лето, а только май. Если судить по солнцу, то время близилось к полудню. Очень хотелось раздеться. Стрекотали кузнечики, и телега стояла посреди лесной поляны. Да-да, именно стояла, и никто никуда не ехал. Вольки не было видно. «Матка Боска, i гэта мацi?» – по-взрослому подумала Кристина и, как цётка Стэфа, осуждающе покачала головой. Вроде получилось. Кристина оглянулась – в лесу было хорошо-хорошо! Она вспомнила про дедушкин саквояж – интересно, и что там за документы? Кристя ведь никогда в жизни не видела серьёзных, «всамделишных» документов! И сама себя считала уже достаточно взрослой. По крайней мере, она, на месте Вольки, никогда не кинула бы пятилетнего ребёнка вот так вот посреди леса одного одинёшенького... В общем, можно было смело смотреть. Кристя разрыла под собой сено и вытащила предмет своего любопытства. В её головке мелькнула мысль о принцессе на горошине. Но она тут же прогнала её. Саквояж – не горошина, так что ничего особенного в том, что она – та, которую дедушка называл принцессой, на нём спала. Только вот всё-таки не очень понятно, почему из неё сделали «Кристю на саквояже». Вспомнилась ещё «собака на сене», про которую любила говорить Ольжуня. То есть, так она кого-то обзывала... А, может, всё-таки её, Кристину, решили испытать на принцессу, и она не выдержала испытания, уснув на саквояже? Кристя, уж было, совсем собралась захлюпать носом, благо никого нет рядом, но ей послышался какой-то шум далеко-далеко. Шум этот был – «нехороший», и он приближался! Надо было срочно что-то делать. Кристина решила прятаться и «спасать документы», с книжками, конечно. Безусловно, именно так и следовало поступить. Саквояж оказался тяжелющим, но она столкнула его с телеги! Потом сбросила книжки и сползла сама. Книги упали неудачно – под телегу за колесо, оттого Кристина рассудила, что их надо всё же спасать во вторую очередь, и поволокла саквояж к кустам. До них было недалеко – три телеги примерно, если с оглоблями. Кристина сама себе, по-хорошему, удивилась, как ловко у неё всё вышло. Даже маленечко пожалела, что никто не видит. Когда она приблизилась к зарослям, то вспомнила кое-что из того, что говорил дедушка – и, в самом деле, лучше не ломиться сквозь них спиной, а толкать впереди себя саквояж – так ветки могут и совсем не поломаться. Это было очень важно, потому что Кристя пряталась не понарошку, а «взаправду». Хотя по-настоящему сама в это не верила. В её жизни, как она знала, не было до сих пор ничего «плохого». «Плохое», зло, было только в сказках, и там оно всегда-всегда, наказывалось. Продвинуться таким способом – саквояж впереди, Кристина сзади – далеко не удалось. Они во что-то упёрлись. Кристине пришлось бы встать для того, чтобы увидеть, в чём дело, но она уже немножечко испугалась – неразборчивый шум превратился в два мужских голоса, и они ей очень не нравились, и прятаться тоже почему-то расхотелось. Кристя всё же проползла чуть-чуть вперёд и наткнулась на… Ольжуню. Она лежала там, где кусты заканчивались. Лежала и не двигалась. И было ещё кое-что, заставившее вскочить Кристину на ноги, позабыв обо всём, даже о страшнющих голосах, и Кристя знала, что это такое. Она быстро-быстро вспомнила, как однажды хотела покормить кур свежими булочками, которые только-только испекла бабушка. А курочки тёплое вкуснючее тесто есть отказались, и Кристина рассердилась. Взяла на кухне большой Стэфин нож и пошла в курятник наказывать кур. По дороге повстречался дедушка, и оказалось, что Стэфа режет кур не потому, что они её не слушаются, а для того, чтобы варить суп. Кристе стало жалко кур, и она даже подумала, что никогда больше не будет есть бульон, но дедушка объяснил, что у кур такое «предназначение» нести яйца или быть съеденными. И будет есть Кристина бульон или нет, всё равно, Стэфа резать кур не перестанет. Но ведь Ольжуня – не курица и даже не гусь! А у неё на шее была такая же красная полоса! И совсем немного крови на одежде?! Ещё Кристя вспомнила, как изрезала ножницами платьишко, которое ей бабушка сшила из отреза, что дедушке выдали на китель – оно ей не понравилось. Все думали, что Кристя любуется на себя в зеркало, – она же стащила с себя обновку и раскромсала портновскими ножницами в клочья. Очень трудно было резать… материю, а живого человека?! Стэфа потом гонялась за ней по дому с метёлкой, а Ольжуня спрятала её под стул, на котором сидела и прикрыла плиссированной юбкой. Кристина затаилась в этом шалаше, пока все не перестали злиться. Если бы тогда она не испортила это платье, то сегодня его надели бы на неё в дорогу, как ботиночки, что дедушка «сам их ей стачал» и подбил каблучки железками. Она носилась тогда по первому этажу, по лестнице и со всех сил топала, так что у всех головы болели… Но теперь шуметь было нельзя. Ни в коем случае! Даже тихонько. Кристина прикрыла саквояж полой Ольжуниного пыльника. Получилось, будто там камень или кусочек кустика. А сама спряталась в зарослях рядышком – возле Ольжуни её не станет искать тот, кто перерезает людям «горлы, как цётка Стэфа курям». Она сжалась в самый маленький комочек. Накрылась пальто вся-вся-вся. Пальто зелёное, и её никто не заметит – ведь она совсем как ёлочка. Такая малюсенькая, что ниже кустиков. Даже не ёлочка, а грибок под этой ёлочкой. Зелёненький грибочек, под которым может спрятаться целый мальчик-с-пальчик. Значит, Кристя как мальчик-с-пальчик или, скорее, как крошечка в его кармане, которая нечаянно не высыпалась, когда он помечал путь. А крошечке нечего боятся людоеда, потому что он и мальчика-с-пальчик увидеть не смог… Книжки! Её книжки остались на поляне. Она не смогла их спасти. И, наверное, никогда не сможет, потому что эти двое заберут их с собой… Вместо неё. Но ведь их можно догнать и книжки отобрать. Потихоньку. Но для этого надо знать всё-всё, что можно… чтобы не случилось как с Ольжуней. И Кристя стала внимательно вслушиваться в происходившее на поляне. «Разбойники» разговаривали. Как в «Бременских музыкантах». – Ну и где же девочка? – спрашивал один. – Ды вось тут була, – отвечал другой. – И куды сплыла? – передразнил первый. – А я ведаю, цi што? – разозлился второй. «Вот бы они передрались и поубивали бы друг дружку!» – подумала Кристина. Но разбойники ссориться не собирались. Они искали саквояж и капельку рассказывали о том, что произошло. Получалось, что всё из-за этого самого саквояжа. То есть, из-за того, что в нём. Там «тако-о-ое», что кто-то из этих двоих «донёс» на дедушку, и дедушку «навестили». Но неизвестно кто предупредил, и эти «контры недобитые» (дедушка с бабушкой) отправили «девчонку с нянькой и со всем, что было» (Кристю, Ольжуню и саквояж). Кристина слушала-слушала и узнала голоса. Но зато они нашли книжки. – Нет здесь ничего! – сказал военный или милиционер, Кристя не знала точно, но тот, что ухаживал за Ольжуней. Симпатичный. Её кавалер. Все в доме думали, что они, может, даже и поженятся. – Дык Стэфа ж гутарыла, што торба з iмi павiнна была быцi, – мямлил Стэфин племянник. – Может, Ольга оклемалась? – Не-е-е. Я ж яе… – Давай-ка глянем! Начиналось самое ужасное, но Кристе стало совсем не страшно. Уже. Потому что её заняло другое – оказывается, Ольжуню зарезал Костик Тищенко?! Котик?! «Совсем ещё ребёнок» – как говорила про него бабушка, когда Стэфа обзывала «взрослым мужиком», потому что вымахал длинный, как оглобля, а ума с копейку, хотя жадный «як ўсе жабы з балота за раз». Тот, который её, Кристину, подбрасывал вверх и грозился, что не поймает, и все весело смеялись?! Он, конечно, совсем большой, ему почти шестнадцать. Но так вот Ольжуню? – Ого! Как это ты её так ловко? – Дык твой бацька кадысь паказваў, калi парсюка калолi. Ён так белякоў калiсцi… – Ладно-ладно. Ты лучше соображай где. Иначе задержу на месте преступления как убийцу, – захохотал раскатисто Ольжунин кавалер. И Кристя вспомнила, что он точно из милиции. – Як жа ж так, братка? Цi мы ня родныя? – испугался Костик. – Ха! Тоже мне родня! Ты – Тищенко, я – Чаймотня, – как всё-таки противно смеялся этот жених. «И никакой он не красавец даже был» – решила Кристя, она совсем перестала пугаться. Её никто не найдет это точно. Ищут саквояж. А они, дураки, – не «пошарят возле мертвячки». Только книжек жалко, но она их разыщет… и отберёт! – Эй-эй, брось это барахло! Нарваться хочешь? – Дык я ж нiчога… Хто б ведаў? – Ну ты хуже жида-а-а… Отдай! Хотя лучше сам поди положь за кустами. Рядом с ней. Связка с книгами шлёпнулась в ногах Ольжуни. Костик не стал ещё раз подходить, просто бросил книги и всё. «Хорошо, что прыгалка не порвалась» – обрадовалась Кристина. Эти два, как оказалось, двоюродных брата, снова обошли поляну. Почертыхались. Про Кристину они и вовсе под конец забыли – не выберется, мол, «дзяўчо» из лесу, что зря время на поиски терять – не она же саквояж уволокла. Сели на телегу и уехали, чтобы оставить её где-нибудь поближе к деревне и подальше от мёртвой Ольжуньки, которую Костик повстречал совсем случайно, заманил «у гэты куток», а в кусты она сама «попёрлась», чтобы Кристю не будить, там он её «случайно» и зарезал, чтобы не орала. Когда все затихло, Кристина выбралась из кустов на поляну. Надо было походить, чтобы ноги отошли, потому что так было правильно. Кристя заложила руки за спину, как дедушка, и вышагивала взад-вперёд, будто маленький журавлик. Ей было жалко Ольжуню очень-очень. Она злилась на себя за то, что звала её Волькай. И не хотела думать о том, что бабушку с дедушкой сильно били – «все зубья повыкрошили и ногти посрывали до безсознанья», а Стэфу «удар хватил прямо на месте». Но мысли лезли в голову без спросу яркими картинками. Как можно выкрошить человеку зубы? Как сорвать ногти? И всё из-за какого-то паршивого саквояжа, который теперь надёжно охраняла Ольжуня, потому что мертвецы – самые надёжные стражи сокровищ. Получше, наверное, чем драконы. Кристина подошла к Ольжуне. Присела. Погладила её по растрепавшимся волосам. Поцеловала в лоб. Потом в щёку. И заплакала. Она дёргала труп за руку, сначала шептала: – Вставай, Ольжунька, вставай! Потом бурчала: – Ну пойдём же отюда скорей, – и била кулачками недвижное тело, трясла изо всех силёнок, пинала в бок ножонками. Кричала, срываясь на визг: – Мама, мама, мамочка! Как же я буду без тебя!? После рухнула на землю и каталась по прелой прошлогодней листве, дрыгая ногами. Плакала. Плакала и молилась, как могла: – Боженька, Боженька миленький! Возьми меня к себе. Возьми как девочку со спичками. И я никогда-никогда не буду плакать. Но Он не взял. И вот теперь Кристя здесь. Стоит и смотрит, как этот дурачок неумело притворяется, что спит. Она тоже притворилась, что поверила. Положила груши на тумбочку и тихо вышла из палаты.