этюд первый "И страха не ведали" (впервые текст опубликован на сайте журнала "Топос" www.topos.ru) В возрасте от семи до четырнадцати лет все мы были крупными специалистами в области пиротехники. Не помню, кто учил нас этому искусству, казалось, что способность к нему – врожденная, как способность к магии. Стоило мальчику достигнуть семилетнего возраста, как находился для него Учитель, пацан чуть постарше, который за пару дней инициировал неофита. Рецепты приготовления бомб и ракет напрочь стерлись из моей памяти. Как и чем нужно пропитывать обрывки газетной бумаги, чтобы они послужили высококачественным топливом для шутих из толстой серебристой фольги? Что нужно насыпать во флакон из под «мыльных пузырей», чтобы получилась дымовая шашка? Стружки какого метала необходимо смешать с марганцовкой, чтобы приготовить взрывоопасную смесь? Мы изготавливали луки и арбалеты, к стрелам крепили самодельные бомбы, запускали стрелы в вечернее небо, где они взрывались, рассыпаясь красными и желтыми искрами. Парни постарше, вступившие в пору отрочества, изготавливали однозарядные самострелы и даже применяли их в уличных драках. Я тогда жил у бабушки в рабочем поселке, где всего лишь за год до моего рождения снесли последний барак. Все парни из рабочих семей проходили суровую школу жизни. Они учились пить, драться и ломать целки в четырнадцать лет, а к тридцати, если выживали, превращались в гнилую ботву. Когда мой дедушка узнал, чем я занимаюсь с товарищами, он едва меня не прибил! Мой дедушка бил меня всего два раза в жизни и раз двести заключал в темный чулан. Я редко плакал в детстве от боли, у меня всегда был высокий болевой порог, я даже не скривился, когда мне на руку брызнуло кипящим маслом, но в чулане я часто плакал, и не потому вовсе, что было страшно – в чулане было уютно, тепло и приятно пахло столярными инструментами и материалом, – я плакал, представляя себя отвергнутым героем, рыцарем, несправедливо осужденным. Такие вот были у меня фантазии. Мой дедушка работал шофером на крупном предприятии, был неуживчив, крепко выпивал, часто дрался, но с бабушкой развелся только тогда, когда оба они уже вышли на пенсию. Они продолжали жить в той же самой квартире, где выросли их дети, в соседних комнатах; кухней, душем и уборной пользовались сообща, но бабушка отказывалась готовить дедушке еду, стирать его одежду и мыть пол на его территории. Своим поздним разводом они насмешили всю родню, раскиданную от Заполярья до Туркмении! Дедушка однажды, то ли в шутку, то ли из вредности, полил бабушкины цветы водкой. От цветочных горшков еще долго потом несло сивухой, но нежные растения, всем на диво, продолжали расти и наливаться соком. В соседней квартире одиноко жил глухонемой холостяк, и про него говорили, что он ловит и ест дроздов. А также голубей, ворон, лягушек, майских жуков, стрекоз и даже нежных слизняков и головастиков. Я сам видел, как он собирал в траве нечто живое; а однажды он унес к себе домой раненого птенца. Мы нашли этого птенца под кустом акации, он не мог летать, сидел на палых листьях, черный и мокрый, и мы не знали, что с ним делать, и кто-то предложил выкармливать его сухарями, вымоченными в молоке. Мимо шел глухонемой сосед, он забрал у нас птенца, жестами показав, что хочет накормить и вылечить его, но птенца этого больше никто не видел, так что, кто знает, может и правда, глухонемой убил птенца, зажарил и съел. Глухонемой носил бороду, усы и длинные волосы, в нашем рабочем поселке никто из мужчин не отращивал растительность на голове, но глухонемого за длинные волосы не били. Наверное, его щадили, как инвалида. В нашем рабочем поселке постоянно кого-то убивали. Трупы со следами насильственной смерти, с колотыми и резаными ранами или с разбитыми головами находили то в «Парке культуры и отдыха», то на пустыре за искусственным прудом, вырытым и наполненным водой по распоряжению заводской администрации. Бабушки у подъезда рассказывали об этих случаях, охая, всплескивая руками и тяжело вздыхая. Но нам, детям, было совсем не страшно. Чего-чего, а страха мы не ведали. Убийства случались так часто, что куда больший шок вызывали несчастные случаи со смертельным исходом. Например, мужчина из соседнего двора в припадке белой горячки выбросился из окна. Этаж был всего лишь третий… Но внизу шла старушка, и мужчина упал ей на голову. Старушка отправилась на тот свет, а мужик на зону. Их семьи дружили. Мы с дедушкой наблюдали за нашим домашним ужом, когда разнеслась весть, что одну из соседок сбил грузовик. Двух маленьких ужей дед привез мне в подарок из Средней Азии. Я так и не смог преодолеть свой страх перед ужами, и ни разу не взял их в руки, хотя червяков и лягушек брал спокойно. Среднеазиатские ужи были не черные, как наши, а разноцветные, как ядовитые змеи. «Это – морские ужи! - заявил дедушка, когда вручил мне коробочку с рептилиями. – Такие живут возле Аральского моря…» Ужи ничего не ели, не пили, хотя дедушка совал их в блюдце с молоком. Он так и не позаботился выяснить, чем кормить этих тварей. Один из ужей сдох через неделю, но его братец пока держался. Удивительная жизнестойкость, если учесть, что ужей мой безответственный дедушка вез несколько дней в поезде, поселив их в огромной спичечной коробке. Продавали такие спичечные коробки, куда вмещалось штук по пятьсот спичек. Теперь таких коробок, кажется, не продают. Я не видел. И, вот, наблюдая, как уж-доходяга ползает в блюдце с молоком, не желая это молоко пить, мы услышали: «Семенову задавило!» Так и крикнула неизвестная тетка: «Задавило!», как будто Семенову задавило нечто среднего рода. Дедушка, надев сандалии, метнулся на улицу, сказав мне: «Сиди дома!» Но я выбежал вслед за ним. У шоссе, рядом с автобусной остановкой, собралась толпа. Ждали «скорую» и милицию. Я протиснулся между людьми. У обочины лежало тело, накрытое плащом. Босые ноги торчали из-под плаща. Грузовик «МАЗ», сбивший женщину, стоял неподалеку. Водитель сидел в кабине, опустив голову на руль. Казалось, что водитель крепко спит. Кабина грузовика была синего цвета, а на кабине – крупная вмятина, как раз на уровне головы взрослого человека. Вдоль обочины ходил мужчина, Семенов, и, шаря правой ладонью, выискивал что-то в траве. Иногда он находил то, что ему было нужно, и клал в носовой платок, который держал, скомкав, в левой руке. «Зубы собирает!..» - сказала тихо одна из соседок и заплакала. Тут меня увидел мой дедушка, взял за руку и повел прочь. Мы остановились у пивной бочки, дед взял четыре кружки пива и одну воблу. Он дал и мне, как всегда, отхлебнуть глоток. «Для аппетита!» - говорил он обычно, и в этот раз сказал тоже самое. Он распотрошил воблу и извлек из нее воздушный пузырь. Зажег спичку, опалил пузырь на огне – пузырь лопнул и потемнел – и протянул мне мою любимую закуску. Я жевал вкусный пузырь, совершенно забыв про несчастный случай на шоссе. А следующим утром, в воскресенье, дед принял решение выпустить ужа на волю, в пруд. Деду и в голову не пришло, что морскому ужу пресная вода может не понравиться. Мы шли через парк. Уж намотался вокруг указательного пальца деда. Мы подошли к берегу, и дед опустил руку в воду. Разжал пальцы, и разноцветное тело ужа в секунду исчезло среди мелких водорослей. Если эта экзотическая рептилия и выжила чудом, то вряд ли нашла себе пару, и всю жизнь провела в одиночестве. Миссия была исполнена, и мы отправились домой через лесо-парк. В лесо-парке расстелив одеяла под старой березой, отдыхало дружественное нам семейство. Его глава сообщил нам, что отдал младшую дочку в кружок баянистов. Начинающая баянистка жевала зеленую грушу.