«Никакое начальство не пользуется таким почтением от своих подчинен- ных, каким доктор психиатр от своих помешанных”. Вс. Гаршин “Красный цветок”. 1. В течении многих лет случайные знакомые, узнав о моей профессии, норовят рассказать один и тот же, затасканный до неприличия анекдот. В психиатрическую больницу приезжает комиссия – Это, правда, -спрашивает главного врача председатель, – что среди ваших коллег много не вполне нормальных людей? – Что вы!? – Не соглашается главный. – Явное преувеличение. Можно говорить лишь о досадных исключениях. Мой заместитель, например. Бедняга утверждает, что он Наполеон. Чушь! Всем известно, что Наполеон – это я! Первое время я возмущался, спорил, что-то доказывал. Потом перестал. В общественном подсознании заложено, что у психиатров не всё в порядке с психикой. А против подсознания не попрешь. В зависимости от темперамента собеседники могут громко смеяться, ехидно подмигивать, тонко улыбаться или кивать головой в знак согласия. Это ничего не меняет. Более того, горячая аргументация лишь убеждает их в собственной правоте. – Ишь, как разобрало. Видно, задело за живое. К слову, суждения подобного рода бытуют не только среди профанов. Отец современной психиатрии Эмиль Крепелин как-то обронил, что психиатрами становятся либо одаренные психопаты, либо дебилы. Несмотря на категоричность этого утверждения, многие врачи в глубине души с ним согласны. Относя себя, разумеется, к первой группе. Если очистить слово психопат от наслоений. Не рассматривать его, как одно из бытующих в народе оскорблений, а как медицинский термин, то в его рамках можно неплохо устроиться. Психопатам, в части случаев, присуща и нестандартность мышления, и оригинальность, и какие-то эмоциональные всплески. Кипение страстей, так сказать. А тут еще не просто психопат, а психопат одаренный. Одаренными психопатами были и Пушкин, и Лермонтов, и Маяковский вместе с Есениным. Другое дело дебил. 2. По прошествию лет, я начинаю понимать, что первым диссидентом, увиденным мною, так сказать живьём, воочию, был врач, которого в больнице за глаза называли «дурный Сашко». Диссидентом своеобразным, сугубо специфическим, но тем не менее. Всю жизнь, не считая войны и учебы, «Сашко» прожил в небольшом рабочем поселке вблизи кирпичного завода. Завод этот был выстроен ещё земством для всяких хозяйственных нужд. И родственники «Сашка» работали там, на разных должностях, с момента основания завода и до последнего времени. Когда в больницу приезжало начальство, для его лицезрения, а также приобщения к высшим номенклатурным ценностям, сотрудников собирали в актовом зале. Вне зависимости от рода деятельности начальника «Сашко» просил слова и задавал один и тот же сакраментальный вопрос: – Чому? – Спрашивал «Сашко», - до революции на заводе робив один инженер, а цегла була неначе сталь. Зараз, десятеро, а вона, перепрошую, як гiвно? С этим же вопросом «Сашко», время от времени обращался в советские и партийные органы. Откуда в решительной форме требовали разъяснений. – Как так? - Вопрошали органы, – когда мы все, как один, строим счастливую жизнь, есть люди, которые не понимают. Что, в свою очередь свидетельствует о низком уровне политпросвещения в больнице. Начальству почтительно объясняли: – Ничего не можем поделать. Дурак. Начальство смягчалось и не возбухало…До следующего раза. Из-за инакомыслия «Сашко» чуть было не лишился престижной туристичес- кой путевки. Путевку, как инвалиду войны, выдало ему какое-то ветеранское учреждение. – Прославит нас на всю Европу, – испугались в больнице. И отказались подписать характеристику Тогда «Сашко собрал свои бумаги и отправился в высокий кабинет. – Значит с автоматом можно, – спросил он, – а туристом нельзя? Должностное лицо смутилось. И «Сашко» отправился в Германию. Оттуда он вернулся с крамольной мыслью. – Нiмцi живуть, як люди, а ми, як нiмцi. Читатели, чья самостоятельная жизнь началась в 60-е годы, помнят, что означала покупка холодильника, телевизора, стиральной машины. Событие. Эпоха. У «Сашка» это получалось как бы само по себе. Без особого напряжения и проблем. Чуть ли не первая в больнице стиральная машина. Первый холодильник. А, когда, пользуясь ветеранскими льготами, он купил «Волгу», больница ахнула. «Сашко» важно сидел за рулем и говорил попутчикам: – Дурний Сашко на «Волз1» , а розумнi пiшки. Насколько удачлив «Сашко» был в быту, настолько ему не везло на работе. Он, будто нарочно, совершал удивительные глупости. То, в ожидании комиссии, заставлял мазать панели рыбьим жиром, «чтоб блестели». То, собрав группу слабоумных больных, за которыми не приезжали родственники, подводил их к дороге и ласково говорил: – Iдiть, добрi люди, додому! Ноги доведуть до рiдноi хати. То, прошу извинения перед любителями изящной словесности, когда в отделении было украдено несколько пар предназначенных для больных дамских панталон, он вел поиски используя эффектное, но не совсем этичное средство – задирал подолы у санитарок. Какое-то время мы работали вместе и «Сашко» надоедал мне рассказами о житье-бытье. Время от времени он приглашал в гости, «на коньячок». После двух-трёх рюмок «коньячка»; секрет его изготовления я помню, но не хочу делать достоянием общественности, дабы не подрывать мощь израильской ликероводочной промышленности; «Сашко» смягчался, добрел душою и предлагал: – Давай, я тоб1 засп1ваю… Голос у него был замечательный. Настоящий лирический тенор. И пел он с большим чувством: – Дивлюсь я нас небо… Последний раз я встретил «Сашка» незадолго до отъезда. Он заметно постарел, сдал и жаловался на болезни. В остальном Сашко мало изменился, Состоял членом какого-то радикального товариства. Выступал на собраниях. Чему-то учил. – Слухай! – Сказал он мне. – Я обижен на Шевченко. – На какого? – Спросил я, мысленно перебирая общих знакомых, носителей распространенной на Украине фамилии. – Та на Тараса Григоровича, – сказал «Сашко», – Якби в1н не пив, то пожив би ще трохи, Та, може, сказав би щось таке, в1д чого нам, його онукам, легше жилося б… 3. Это бы странный человек. С начальством он вел себя дерзко и не шел на компромиссы. И, чем сильнее его ругали, тем охотнее лез в драку. Как-то, на комсомольском собрании секретарь, долговязая любвеобильная дама, решила отчитать его за какое-то упущение. Это был опрометчивый проступок. Несколько вечеров подряд, выпив за ужином пару рюмок, доктор стучал в дверь обидчице и, не повышая голоса спрашивал: – Где та длинная блядь, которая меня хавала? На что её муж, добродушный увалень, стереотипно отвечал: – Её нет дома. По утрам доктор имел обыкновение жарить картошку. Приготовление нехитрой трапезы было сопряжено с массой сложностей, из-за досадного неумения продумать до конца процесс приготовления пищи и подготовиться к нему должным образом. Обнаружив отсутствие одного из необходимых ингредиентов - жира, лука или соли, он настойчиво стучал в двери соседних квартир и требовал, делая ударение на первом слоге, чтобы ему дали «маргарина». Находясь в состоянии перманентной войны с уже упомянутым комсомольским секретарем, он не считал нужным освобождать её от продовольственного налога. И, пока бедняга рылась в припасах, делал козу перед носом ее дочери, черноволосой, черноглазой девочки. И говорил без всякого подтекста, чисто ассоциативно: – У, жиденочек… Его не любили. Начальство за непочтительность и какое-то обостренное желание ставить впросак. Коллеги за отчужденность. И подчеркнутое инакомыслие. Ещё была у него способность выходить на точный диагноз, основываясь на едва заметных, малосущественных, на первый взгляд, деталях. Естественно это не нравилось. Было обидно для коллектива. Начальство ставило палки в колеса. Врачи сплетничали. Благо поводов для этого было предостаточно. Его жена, как говорили когда-то, не блюла себя. Потом доктор поступил в аспирантуру. С блеском защитился. Был приглашен в НИИ. Там не поладил с кем-то. Уехал в провинцию. Начал пить. И умер во время приступа острого панкреатита – бича обжор и пьяниц. 4. Один из главных врачей, под началом которых мне случилось работать, делил своих подчиненных на случайных и неслучайных. На тех, кто попал в психиатрию, следуя призванию. И тех, кто стал психиатром силою обстоятельств. С последними всё более или менее ясно. В любой психиатрической больнице они составляют большинство Это те, кто во время распределения цепляются за любую возможность и готовы стать кем угодно, лишь бы не покидать насиженных мест. Офицерские жены, чьи мужья пребывают в недостаточно высоких чинах, чтобы добиться для своих благоверных более престижных, более ценимых на выпускной институтской бирже специальностей. Близкие родственники сотрудников психиатрической больницы, пожелавшие следовать семейной традиции. И прочие, прочие, прочие. Что же до не случайных, тех, кого в психиатрию привели внутренние побуждения, то, беря грех на душу, скажу – в наш меркантильный, мало расположенный к сантиментам век, идущие в психиатрию по призванию, вызывают в моей душе противоречивые чувства. Разумеется, если они не вешают лапшу на уши. Не чистят перышки в день юбилея; или при выдвижении на какую-нибудь должность, дескать, всю жизнь мечтал. Нет, раньше такое бывало. Когда интеллигентные молодые люди, шли в народ, чтобы нести «вечное, доброе». Наверное, так же шли в психиатрические больницы. Сейчас, любого пришедшего в психиатрию по призванию, я бы, сперва, пропустил через сито господнее. Чего, вдруг, тебя потянуло в эти Палестины. И лишь отбросив все более или менее законные сомнения, снял бы перед ним шляпу. Святой человек. 5. В Целиноградскую психиатрическую больницу приехала группа московских психиатров во главе с профессором В.М. Морозовым. Тогда было модно делегировать на целину корифеев разного ранга. Дабы они приобщали науку к практике В.М. Морозов имел большие заслуги перед советской психиатрией. Он «одним махом семерых побивахам». Разоблачил все противоречащие марксистко-ленинскому мировоззрению и, в силу этого антинаучные, учения. И сообщил об этом urbi et orbi (городу и миру) в изданной большим тиражом монографии. На одном из многочисленных пикников, единственное чем психиатрическая практика могла в полной мере ответствовать психиатрической же науке; он, как-то вскользь, заметил, что почти во всех психиатрических больницах, в которых ему случалось бывать; работал один, а то и несколько врачей, которым можно было, как говорится не глядя, поставить шизофрению. Теперь я понимаю, что, будучи причастным, к родившейся в недрах московской психиатрии, концепции вяло текущей шизофрении, вернее ее широкого применения, профессор преувеличивал. И, вместе с тем, готов засвидетельствовать тот факт, что врачей то ли переболевших психически, то ли несущих в себе зародыш будущего психического заболевания, как магнитом тянет в психиатрию. У Бронислава Нушича в «Автобиографии» описан любопытный эпизод. Какого-то бедолагу одни сербские власти помещали в психиатрическую больницу. Другие, пришедшие им на смену, выписывали. Ему это надоело. И во время очередной выписки он потребовал, чтобы медики выдали ему справку, удостоверяющую его полное психическое здоровье. Справка была выдана. После чего её обладатель стал утверждать, что он единственный в Сербии человек, официально признанный психически здоровым. Врачи психиатры, во всяком случае, до тех пор, пока они не отчебучат что-нибудь из ряда вон выходящее, психически здоровы по должности. Исходя из антитезы. Судья – подсудимый. Сторож – вор. Врач- больной. Разумеется, судья может занять место подсудимого. Сторож провороваться. Врач заболеть… Но – это частности. Исключение из правил. Я же имею в виду принцип. Быть психически здоровым по должности и больным, по сути, не бог весть что. И все же это много лучше, чем, находясь в другом месте, оставаться наедине со своими проблемами. И соваться в разные кабинеты, рискуя быть запроторенным в психиатрическую больницу уже в качестве пациента. Врачи с неустойчивой психикой понимают это и, в части своей, поступают соответствующим образом. Приобретенные навыки и знания дают возможность что-то скрыть. Что-то компенсировать. И достаточно долго держаться на плаву. Во всяком случае, тогда, когда заболевание развивается мягко, без ярких бросающихся в глаза проявлений – галлюцинаций, нелепого бреда, возбуждениия и т.д. Некоторые преуспевают. Один врач психиатр, известный в городе, благодаря своим амбициям и бросающимся в глаза странностям, утверждал, что его вместе с другими выдающимися экстрасенсами попросили направить свою энергию на дряхлого Брежнева и помочь ему безболезненно уйти в мир иной. Что они и сделали, тем самым, открыв дорогу для будущих преобразований. На заре перестройки подобные утверждения были уже ненаказуемы. Более того, в глазах продвинутых и подвинутых, в части своей, больных служили неопровержимым доказательством терапевтического всемогущества. И они, что называется, валили на прием. Другой находился в состоянии перманентного перевозбуждения. Чередуя многозначительное бормотание с пугающими окружающих выкриками, он именовал себя единственным серьезным специалистом в области психиатрии и был всерьез уверен одна из используемых им терапевтических методик была украдена ЦРУ. Беседу с больным он завершал одной и той же фразой – Тяжелейший случай! Вам никто не поможет…Кроме меня. И брал бешеные гонорары.