Ночь уйдёт, как пришла, в дождевой пелерине под январскую песнь водостоков и крыш с полусонной мечтою об ультрамарине иудейского неба, под которым сгоришь, обожжёнными лёгкими воздух глотая и тоскуя душой об январских дождях. В январе ли, в июле, страницы верстая, жизнь бежит, спотыкаясь на прошлых годах. Память – строгий редактор и видит ошибки, но не трогает вёрстку, удивляясь себе и, в себе потушив ироничность улыбки, отдаёт всё, что было, на откуп судьбе. Потому, что в основе – её выкрутасы, тексты жизни – заумных фантазий игра. В её воле решать – с кем служить и брататься, будет в жизни добро иль одна мишура. Только страсти любви, как награду, как чудо дарит избранным ею, но чаще она ставит эксперименты над теми, кто чуток, доводя их порой до потери ума. Всё подвластно судьбе, жизнь прожив, это знаем, хоть пытались мы сами её создавать и держались всю жизнь за марксизм, как за знамя, а теперь на него нам с горы наплевать. Потому, что с годами умнее мы стали, нет зомбизма, что в нас насаждался вождём. Потому, что из нас вымывается Сталин потихонечку здесь безудержным дождём и парами уходит в лазурное небо, очищая при этом нам душу и плоть. Это ж надо! Таким я действительно не был. Нигилистом в Израиле стать довелось. Как и дождь в январе, со смещённым сознаньем принимаю здесь жизнь по канонам другим. Только хочется очень, чтоб и пониманье мы имели в достатке и от ватиким*. * ватиким - старожилы (иврит)