Он ушел из дома в тот вечер. Собрал дорожную сумку – собственно, вещей-то было не много. Пара джинсов, три рубашки, носки, белье, записная книжка, зубная щетка… Ну, полотенце, всяко у нее найдется! Закрыл сумку на замок (дедом еще подаренный!) и хлопнул дверью. В квартире остался лишь кот, удивленно нюхавший вещи в сумке, пока хозяин собирался. «Куда это он, на ночь, глядя?» - вопрошал его любознательный взгляд. Он пересек две улицы и теперь быстрым шагом шел по длинному проспекту, высоко подняв воротник пальто, укрываясь от несносного ветра. Ему навстречу то и дело попадались страстно целующиеся парочки: голубоглазые блондины и блондиночки, черноволосые юноши и хитролицые шатенки – возлюбленные и влюбленные разных фигур, роста и национальностей, веселые и скромные, наивные и недоверчивые, улыбающиеся, милые и некрасивые, маленькие и взрослые – все эти личности как калейдоскоп вертелись у него перед глазами. Нет. Сказал он сам себе. Все кончено. Выбор уже сделан. В опустевшей квартире он оставил записку на холодильнике: «Видимо, судьба не дала нам право жить вместе. Прости, но я ухожу». Они прожили вместе три года. Три изнуряющих, диких, полных ненависти, любви, криков, ласки, ссор и угрызений совести года. Он любил ее. Безмерно, безумно, безудержно, любил так, как никого и никогда больше, любил, словно она была не отдельным, имеющим свое тело, свои мысли, чувства, слова человеком, а была частицей его самого, долей его души. К слову сказать, она отвечала ему тем же. Все дело было в ее характере: страстном, огненном, терзающем всех и вся… И в его: равномерном, сдержанном, спокойном. Он старался унять окружающие его негативные эмоции, исходящие в первую очередь от нее. Он встретил ее на корпоративной вечеринке, посвященной юбилею их компании. Она присутствовала в качестве гостьи и держалась немного отстраненно, так как никого не знала. После двух бокалов шампанского она приняла его приглашение на танец. Через семь месяцев, четыре дня и три ночи они поженились. Сначала все шло прекрасно. Он обожал ее внезапно взрывающийся характер, стройную талию, красивый голос… Она целовала его в губы, нос и щеки, улыбалась своей несравненной улыбкой и выпархивала куда-нибудь на кухню – готовить обед, или в ванную – достирывать белье. Хозяйством, естественно, ведала она, и это ей удавалось. Потом все пошло из рук вон плохо. Его стали раздражать ее становящиеся все более частыми припадки, ее – его нахмуренные брови и тяжелые вздохи, и даже новые голубые трусы – «ширпотреб», купленный на Черкизовском рынке за сущие копейки. «Когда ты будешь нормально одеваться?» - кричала она, топая ногами. А он не понимал, зачем тратить бешеные деньги на шмотки, которые все равно не видны из-под одежды. -Стерва, - однажды вырвалось у него. С минуту они молчали. Затем она молча развернулась и вышла из комнаты. Через пару секунд он услышал звон разбившейся посуды (обычное дело) и глухой стон. В глазах потемнело. Он резко вскочил, чувствуя, как кружится голова, и влетел на кухню. Она плакала, сидя на полу и обнимая окровавленную руку. -Дурочка, - ласково сказал он, гладя ее по голове. – Зачем тарелки-то бить? Она бросилась к нему на шею. Прощение послужило им воздаянием. Через месяц повторилось все снова. «Магическая женщина», - как-то шепнул ему на ухо друг, когда они парами сидели в ресторане. Через два года после очередной ссоры он ехал домой с работы и на полпути завернул поужинать в местное кафе. В полутемном зале за столиком он встретил милую молодую женщину, с которой проболтал остаток вечера. Он не влюбился и не возненавидел ее, он был скорее равнодушен к ней. Однако предложил встретиться вновь. Что двигало им в тот момент? Недавняя ссора, желание пообщаться с адекватной женщиной или… ? Он не мог ответить на собственный вопрос и только через пять дней, проснувшись поутру впервые у нее в квартире, понял, что зашел слишком далеко. Так продолжалось месяц. И вот сейчас он бежал, чувствуя себя последним человеком на земле, бежал в неизвестную даль от любимой женщины, стараясь забыть ее и это дикое, навалившееся всей тяжестью, бездонное чувство вины. Он думал о ней каждую миллисекунду. О ее прекрасном теле, чистой душе и о страшном, ненормальном темпераменте, который мешал ей жить, и которого она сама боится. Он не понимал себя. Почему ему приходится это делать, зачем он заставляет повиноваться движению каждый свой шаг, когда знает, что не хочет уходить, а желает остаться? Характер – дар природы – не изменить, но его можно попробовать понять, направить в нужное, логическое русло, смириться, в конце концов. Жил ведь он с ней как-то раньше. Они оба знают, что она не такая. Интересно, а как она воспримет его уход? Он вышел во дворы, и сбавил шаг. Проходя по территории городской больницы, он внезапно обернулся, услышав позади себя всхлипывания. На скамейке сидела седая старуха в старом коричневом пальто и сером платке, аккуратно завязанном под подбородком. Лица не было видно – она его спрятала в сложенные вместе ладони, зато он заметил, как вздрагивают поминутно ее плечи. Он потоптался на месте, не зная, что делать, потом счел нужным подойти к ней. -Вам помочь? – старясь говорить спокойно, спросил он. Старуха на секунду оторвала руки от лица, и он увидел стаю морщин и красные глаза-щелочки. -Спасибо, сынок, - пролепетала она. – Сейчас ничем уже не поможешь, умершему только память дорога. Он вздрогнул. -Кто умер-то, бабуль? -Муж, - еле слышно сказала старуха. – Бывший. -Бывший? – машинально и глупо переспросил он. -Всю жизнь любила его, - тяжело вздохнула она, смахивая с глаз слезы. – Сто лет как разошлись, а до сих пор забыть не могу. В молодости еще дело было: ссорились часто, вот я однажды не выдержала, детей забрала и ушла к другому. Снова замуж вышла, думала, теперь уж точно свое счастье найду. А видишь, как получилось… До сих простить себе не могу. Кажется, и одному, и второму жизнь разбила. Плечи старухи опять затряслись. -Ты иди, иди, сынок, заговорилась я что-то. Успокоюсь сама, не переживай. Он попрощался, развернулся, постоял с секунду, что-то обдумывая, и пошел в обратном направлении. Дойдя до арки, через которую пять минут назад входил во дворы, он обернулся. Странно, но, ни старухи, ни скамейки, на которой она сидела, и в помине не было. Лишь тихий, темный, вечерний московский двор. Ему некогда было удивляться. Ровно час оставался до прихода Оли с работы. Надо еще успеть сорвать с холодильника записку, извиниться перед Машей (не поймет, но все же…) и забыть этот прошлый, ненужный жизненный этап.