Как-то, сильным голодом, ведомый, К нашему кормильцу Гастроному, Выскочил из дома поутру. И щенка у входа я увидел, Он дрожал. И кто ж его обидел? Жалкий, беззащитный на ветру. Малыши украдкой подбегали, И по детски, с живостью, ласкали, Но мамашин окрик, словно хлыст, Это мимолетное знакомство, Это отрицанье вероломства, Прекращал коротким словом: «Брысь!» Рядом с Гастрономом – пересадка, С первого маршрута на десятку, Люди и оттуда и туда. Видимо, и он приехал с первым, И скуля, повизгивая, нервно, То вставал, то снова приседал. Маленький, замерзший и неловкий, Он от магазина к остановке, В поисках своих, перебегал. И метался, бедный, меж ногами, А его, никчемного - пинками Кто там, в суете, что разбирал. А туман сгущался и сгущался, И мороз иголками вонзался И заиндевела морда пса. Оттого – несчастней он казался, Потому и к каждому ласкался, И смотрел доверчиво в глаза. Может, стал хозяину не нужен, Иль забыл, покупками загружен, Равнодушный тот собаковод? И темнел полоскою на шее, Тусклой медью, клепаный ошейник, Ждал того, кто повод пристегнет. Так и не пришел его хозяин, Видно «друг животных» очень занят, Или совесть запер на замок. И переставлял по снегу лапы, И, порой казалось, даже плакал, Этот потерявшийся щенок. Взял его я на руки, такого, Ласкового, глупого, смешного, Он полез лизаться мне в лицо. Поскулил, сначала, для порядка, А, поев, скользнул в постель, украдкой, Что ж, переживем, в конце концов!