Вяз посредине стоит огромный и тёмный, раскинув Старые ветви свои; сновидений лживое племя Там находит приют, под каждым листком притаившись. В том же преддверье толпой теснятся тени чудовищ Сциллы двувидные тут и кентавров стада обитают, Тут Бриарей сторукий живёт, и дракон на Лернейской Топи шипит, и Химера огнём врагов устрашает, Гарпии стаей вокруг великанов трёхтелых летают... Меч Эней обнажил, внезапным страхом охвачен, Выставил острый клинок, чтобы встретить натиск чудовищ, И не напомни ему многомудрая дева, что этот Рой бестелесных теней сохраняет лишь видимость жизни, Ринулся он бы на них, пустоту мечом рассекая… Вергилий, «Энеида» МОНОЛОГ О ЧУЮ ЧУШЬ САНЕ 01 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]П[:/style:]ервый шаг был прост до одурения и ровно настолько, насколько необходимо, чтобы выглядеть стопроцентной глупостью. Первый шаг всегда кажется несуразным. Однако он необходим, если ты жаждешь научиться ходить. Я думал тогда о привычках. Мы все привыкли. Просто привыкли ко всему, что нас окружает. К тому, что холодильник белый, что пёс лает, что дерево деревянное, что женщина «даёт». Почему не «берёт»? Потому что мы привыкли к тому, что она должна давать. Привыкли в транспорте ездить зайцем – попробуйте в метро уверенным голосом потребовать у пассажиров: «Проездные документы, пожалуйста!» Знаете, сколько народу повскакивает, туго соображая, что происходит? Потом смеяться будут, но первая реакция по привычке – от контролёра надо драпать. Народ привык, что ежели в газете чего написано – то так оно и есть, никаких сомнений быть не должно. Конечно, на словах каждый прекрасно отличает правду от «неправды», на деле же – ничего подобного. Всё происходит по привычке. И вообще – жизнь, зачастую, представляет собой одну большую привычку. Наверняка ведь – вредную. Вот я и подумал. Подумал и… ни до чего другого не додумался, как дать объявление в газету приблизительно такого содержания – «Изготавливаю любовные амулеты. Защищают от измены. Привораживают. Повышают сексуальную активность. Звоните… Пишите… Готов помочь всем». Это я так пошутил. Думал, что пошутил, а на самом деле – просто сделал первый шаг. И назавтра же обо всём позабыл. А объявление напечатали. Ну и вот мне звонят. Женский голос – такой, как груша переспелая, сочная – спрашивает: – Вы не тантрист? Это я потом книжки стал читать всякие на такие темы. А тогда, стою у телефона дурак дураком. И говорю на всякий случай: – Нет. А что? – А кто Вы? – Как кто? – Как Вы сексуальную активность повышаете? И я понял, что влип. – Я – говорю – колдун. – Меня в специальной деревне обучали дедушка с бабушкой. – Понятно, – отвечает женщина. – Мне муж изменяет. Хочу, чтобы не изменял. Что посоветуете? Я молчу. И она молчит. А потом, ни с того, ни с сего: – Вы за консультацию сколько берёте? Вот попал, так попал. Что делать? Ну, и выпалил с бухты-барахты: – Пятнадцать! – Хорошо, меня это устраивает. Когда Вы сможете меня принять? – Сегодня и приму. Договорились мы с ней на вечер. Почему? Несолидно как-то на улице по такому поводу встречаться. Вот я у тётки своей ключ от офиса и выцыганил – она у меня на фирме какой-то уборщицей работает. Там все в пять по домам разбегаются, а она уже к шести шваброй по полу возить заканчивает – и помещение свободно. Можно закосить, что кабинет у меня свой. Как её звали, честно говоря, не помню. Молодая, стройная. Я как увидел – челюсть нижняя отвисла. «Такой – думаю – и муж изменяет?! Полный идиот!» 02 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]Я[:/style:] вначале как-то не сказал. Лицо у меня, знаете… то ли уронили прямо после родов, то ли что. Родители, как родители, а у меня веки припухшие, глаза раскосые, брови… Ну, в общем, один раз с бодуна побрился я налысо. Так и хожу. Родители шутят: «Китаец – у нас сын – какой-то». И отец всё мать подначивает – сколько, мол, живём бок о бок, а только сейчас понял, что нагуляла, наверно. Вот меня и понесло. Говорю: – Китаец я. Моя из Китая приехала. – Ух ты! А глаза васильковые. Бывает же такое… Я даже испугаться, как следует, не успел. Затараторил ей прямо в ухо с пулемётной скоростью такое, что сейчас и с камнем на шее, как Муму, ничего не вспомню и не повторю. – Чую Чушь Сань? Вас так зовут? Я правильно поняла? Господи! Чую Чушь Сань – так Чую Чушь Сань! Главное – приняла она мою «утку». И даже с каким-то удовольствием. Может, потому что раз китаец – значит, человек – знающий? Зашли мы в кабинет шефовский. Мебель там вся дорогая, красивая… офисная – одним словом. Я свет включил – на улице уже темнело. Предложил ей в кресло сесть. Сам на диван увалился – как-то неловко было за стол с компьютером садиться. Сначала она всё жаловалась. На мужа. На жизнь дурацкую. На свекровь. На всё… Я в ответ только головой кивал да руками разводил. Потом выговорилась. И вы знаете? Меня вдруг озарило, что минет – это очень даже хорошая и приятная штука, и что никто кроме Валечки мне его в данный момент не сделает! И никто никогда не сделает этого лучше. Эта несколько несвоевременная мысль захватила меня целиком. Я даже зажмурился. И вот она уже подошла ко мне с томным взглядом, потягиваясь, словно кошка после сна. Она подошла… Она так смотрела! Будто ждала каких-то умных речей из моих уст в ответ на свои действия. Хотя нет! Она явно ждала другого. О-о-о… Я резко открыл глаза. Точнее они сами распахнулись. И я встретился с ней взглядом. Мы просидели так, уставившись друг на друга, как я понял потом, довольно долго. Странно, но я не могу припомнить, чтобы мне казалось, что пауза затянулась, или я чувствовал какой-то дискомфорт. Нет. Идея с минетом всё никак не покидала меня – теребила моё естество так, что всё переворачивалось внутри и щекотало. Мы одни в офисе. Никто не придёт. Ничто нам не может помешать. Она тоже хочет. Видно же по глазам. А вдруг это не так?! Сердце бухало в каком-то дьявольском ритме. Правое колено тряслось совершенно по-дурацки и не к месту. Разве можно себя так вести с клиенткой?.. Или пациенткой?! Она забралась в кресло целиком, поджала под себя ноги, сцепив руки на голенях. Она была в джинсах, но, словно, она была без ничего. ЭТО ЖЕ ПАЦИЕНТКА, ОНА ЖДЁТ… Я ЕЁ ХОЧУ!!! Когда женщина перед тобой сидит так – красиво. Мысли путались. Слова разлетались. А она всё смотрела прямо в глаза. Восточный говор в моём исполнении сделал из меня шута горохового – твоя моя не понимай. Или – моя твоя не понимай? – Добрая я Вам. Муж красавице… Она подошла. В самом деле – встала и подошла. Сама. Я был красный. Наверное. И мне казалось, что брови мои каким-то чудом исчезли, а вместо них пустота, и от неё стыдно. Хуже, чем когда на улице отливаешь после пива, думаешь – украдкой, и вдруг замечаешь, что это кто-то видит. Всё вложилось буквально в одно мгновение. Валентина сделала это быстро. Она меня распяла на диване. Я что-то лепетал по-чую-чушь-саньски, язык… Язык, пожалуй, ласкал плоть, которая вовремя подставлялась. Она делала минет мне? Или я ей? Язык, плоть, запах – и дурное предчувствие. Резкая боль. ГДЕ? ТАМ НЕ МОЖЕТ БОЛЕТЬ! ТАМ – ВАЛЕНТИНА! Она приподняла голову, точно что-то почуяв. Чушь! Губы её были в крови. О как она делает минет! Они целовали моё тело, оставляя красные, как флажки, пятна на коже. Непонятный, недостигавшийся ранее, и оттого жуткий, экстаз длился долго – до бесконечности. Маленький брат мой содрогался, уменьшаясь в размере, что не мешало ему выпускать наружу всё новые и новые порции семени и крови. КРОВЬ С НЕЙ. Валюша – хорошее, вкусное имя! Диван был кожаным. – Пятнадцать? – она вопросительно подняла брови, но я уже был без сознания. Валентина ушла. Ушла. Сделав меня. Своим появлением сделав из меня колдуна. Она прокусила крайнюю плоть в трёх местах. После чего я стал колдуном? Валюша сделала меня колдуном? Да. Она назвала меня. Или позвала? Разницы нет – от неё я впервые услышал своё имя. 03 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]Я[:/style:] и не подозревал, что это так просто. Эльзефина, которая мне с детства снится по ночам, причина частых юношеских поллюций, это – Валентина. Я её узнал позже, обдумывая произошедшее. Теперь она умерла, потому что я даже не помню, как её звали. Нет, физическое тело её осталось таким же живым и прекрасным. Но то, что было в этом теле, кроме плоти и крови, – умерло. Она вернулась к мужу. Я её вылечил. ВЫЛЕЧИЛ? За пятнадцать баксов. Две потрёпанные бумажки, прижатые к столу массивной пепельницей в кабинете у некурящего. Трудно выразиться правильно – умерло, потому что ушло. Ушло, для того, чтобы жить теперь во мне. Эльзефина умерла – родился Чую Чушь Сань. Но это одно и то же. Одна личность. Один дух. И в ком бы он ни жил, человек его носящий, страдает манией величия. А надо, я так думаю, просто получать удовольствие от жизни. Духи любят холёных коней. Каждый конь получает удовольствие, когда он холёный. Если в твоей голове боязливый тонкий голосок говорит правду – ты изгаляешься всеми возможными способами, чтобы его не слушать, и опираешься на логику того, что видишь вокруг себя – на логику своего кругозора. Стоял бы ты повыше – логика была бы другой, но нерушимы законы, которые ты сам себе сочинил и тверда земля, на которой ты стоишь. Всё элементарно. Для того чтобы быть всезнающим и ясновидящим колдуном, говори то, что приходит в голову, не обдумывая и не стараясь приспособить голосок в твоей голове к твёрдости земли и логике своего кругозора. Об этом поведала мне Эльзефина перед смертью. Мы с Валентиной её хоронили – был дождь. Я праздновал рождение Чую Чушь Саня – выглянула полная луна. И теперь мы рады расстаться с ними навсегда, потому что старость подстерегает Валюшу за каждым новым поворотом судьбы, а Эльзефина не хочет, чтобы я её видел старухой. Триста лет – большой срок для холёного коня. 04 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]Э[:/style:]то, наверное, должно быть обидным, – то, что я делаю. Я вожу на себе нечто. Я вполне холёный и весьма послушный конь, которому уготована долгая и беспечная жизнь. Да, это должно быть обидно – вскинуть самум себе на спину седло, написав объявление в газету. Утешает лишь то, что поступки мои теперь совершаются не по привычке. Дерево не кажется деревянным – оно соткано из миллиона ниточек, тонких как паутина, и выглядит сильным. Холодильник не привычно белый ящик для хранения продуктов, а – творение, механизм, способный ни с того, ни с сего сломаться, ибо обладает характером мастера-пьяницы, который немало попотел при его сборке. Нет больше желания спрашивать в метро проездные документики. Зачем шевелить улей, который и без того, недовольно гудит? Глаза у коня немного выше, чем у человека – его кругозор шире и более логичен. А у того, кто на нём сидит? Чую Чушь Сань и я – это неверно. Чую Чушь Сань – всадник и конь, боевая единица, одно целое. Четыре глаза и одна голова. Голова коня – она больше. Часто ли выдаётся возможность посмотреть в перископ? Что-то произошло с моим зрением. Я стал одновременно видеть и то, что передо мной, и то, что выше моих глаз. От этого не так обидно, потому что забавно. Жизнь моя изменилась круто. Иногда я спрашиваю у Чую Чушь Саня о том, как мне жить дальше? Чем, так сказать, зарабатывать на хлеб и где брать деньги? Его рассуждения ввергают мой разум в смуту. Я понял так – деньги приходят сами, если вовремя их тратить. У каждого человека есть выбор – тратить деньги в уме (фантазируя сколько бы и на что он их истратил, если бы они у него были) и тратить их в самом деле, покупая то, о чём бы он мечтал, если бы тратил их мысленно. Деньги нужны для того, чтобы их тратить, и они знают об этом и любят тратиться. Потому деньги – не проблема для того, кто тратит их вовремя. Деньгам не очень нравится, когда человек думает, что он их зарабатывает. Надо много сил, чтобы они «зарабатывались». Тот, кто зарабатывает деньги, тратит их в уме. Тот, кто тратит наяву, деньги не зарабатывает – он развлекается по-другому. 05 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]Ч[:/style:]еловек, идя каким-то странным и извилистым путём своего технического прогресса, естественно, ничего, кроме фантазии и воображения не развил. Ну скажите, разве не отчаянный задавака мог придумать, к примеру, «асфальтирование»? Ему, видите ли, надоело, ходить по протоптанным дорожкам. Или навооброжав себе ящик с экраном, некто изобретает телевизор. Фантазия и воображение хороши. Но когда с ними лезут в область, где нужны совершенно другие свойства ума, получается СПИД, получается Чернобыль и всякая прочая дрянь. Половая функция, по идее, нужна, чтобы «плодиться и размножаться», да и чтоб, не угас род человеческий на земле. Подключив по привычке своё воображение, человек из естественной надобности создаёт культ – вот он смысл жизни! Будем детей делать понарошку! Как нелеп утюг, когда нечего гладить! Только отчаянный фантазёр мог придумать подобного монстра. Ненужность вещей, которые нас окружают, можно увидеть лишь тогда, когда рассмотришь каждую в отдельности. Уберёшь окружение. Каждой вещи нужна ещё одна, а то и две, три, десять. Тогда в ней появляется какой-то смысл. Наконец-то изобрели колесо! Но приходится к нему изобретать телегу. Можно продолжать полёт фантазии! Запрягаем в телегу лошадь и едем копать котлован для атомного реактора. Прекрасно! Есть цепная реакция! Существует! УРА! Надо теперь её приспособить. Зачем? Придумаем. Куда? Какая разница. Это же так продвинет человечество! Занимаются сексом ради того, чтобы в последствии получились дети, лишь немногие. В основном, это – занятие не для продления рода, а для продления жизни (своей). «С ним она жила полгода, а потом они разошлись». Природа создала одно, мы немного поразмышляли, и придумали другое. Энергию на детозачатие, пожалуй, неплохо было бы приспособить в другом месте. «И реки повернём мы вспять…». А почему бы и нет? Ребёнку в утробе матери уже уготованная судьба, предопределено время для развития для становления личности, для ловли рыб… Почему бы эту жизнь не прожить несостоявшимся родителям? Всего лишь надо натянуть презерватив или вовремя кончить на простынь. Средств придумано много. А можно и вовсе не кончать – для многих процесс главнее. И для всех процесс – центральное звено. 06 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]В[:/style:]ы хотите вернуть мужа? – Да. – Зачем? – У нас квартира… и сын почти совсем уже взрослый. – Зачем? – Не знаю… – Зачем Вам Ваш муж? – У него любовница. – Так Вам нужна его любовница или он сам? – Он. – Подумайте. Может, именно она действует Вам на нервы? А не было бы её – и он бы не был Вам так нужен? Скажите на милость, зачем этой женщине её муж? Надоели же друг другу за двадцать лет. Чую Чушь Сань решил показать нам, что ей надо на самом деле. …Мы сидели на стульях по обе стороны камина. Огонь уже давно разгорелся, и горячие блики обляпали накаминный фарфор, мешая ему отражать нас. Мы были невидимы и неслышны. Женщину трясла мелкая дрожь. – Успокойтесь. Обещаю Вам – ничего страшного Вы не увидите. Всё, что будет происходить здесь, Вы уже тысячу раз проигрывали в своём воображении – и незачем теперь так трясти себя. – Зачем Вы меня сюда привели? – Вы красивы, привлекательны и сильны. Взгляните ещё раз на своего мужа. Не так давно Вы хотели вернуть его в семью, если не ошибаюсь? Дверь распахнулась. Весело смеясь, в каминный зал вбежал мужчина, выкинул какое-то невероятное па, затем протянул руку в дверной проём, явно кого-то приглашая. – Ваш муж? – Да. – Прекрасно. Дрожь, сотрясавшая женщину, стала не такой явной. Очевидным стало смущение, порождённое привычным с детства – «Подглядывать – стыдно!» – Вы – не подглядываете. Не думайте о себе плохо. Вы – ищите. ВЫХОД. – Хорошо, я возьму себя в руки. На руку мужчины грациозно опиралась соперница, скорчившейся у огня дамы. Она улыбалась. Дверь захлопнулась. Жена и любовница – они были диаметрально противоположны. Однако выглядели одинаково. Для дальтоника, что зелёный, что красный – одно. У них даже родинки на лице располагались так, что, взглянув ненароком, можно было бы перепутать любовницу с зеркальным отражением жены, жену – с отражением любовницы. И в то же время сравнивать их было никак нельзя. Где-то на задворках сознания мелькнула вполне справедливая мысль, что эта парочка, держащаяся за руки, тоже имеет право наблюдать за нами. Хотя они были вполне счастливы, и им не было абсолютно никакого дела до всех, кроме них самих. Может, не стоит рушить чью-то любовь из-за каприза тётки, по какому-то недоразумению оказавшейся матерью сына этого мужчины? – Прикоснитесь к ним, – сказал я. Женщина с едва заметным испугом взглянула на меня. Дыхание её участилось. – Не вставайте. Разве для того, чтобы прикоснуться к ним, надо подниматься со стула? Протяните руки, возьмите их на ладонь. Вы разве не видите? Им холодно – огонь их не греет. Согрейте же их Вы! Прижмите к груди. Вдохните в них свою любовь и страсть… И никогда не жалейте о свершившемся. Она всё сделала правильно. Прекрасное чувство наслаждения, бесконечного и томного (или томительного?), овладело мной. Я видел её, прижавшую руки к груди и горько плачущую. Слёзы катились из глаз непрерывными ручейками, затекая в уголки рта, капая и на полураскрытые ладони. Любовники, казалось, обезумели. На лицах появился бисер пота – они старались для нас. Красивая достоверная правдивая игра актёра требует больших усилий. Они, наконец-то согрелись. – А теперь дайте им закончить. – Как? – Они в Вашей власти. Руки женщины медленно сползли вниз и обессилено повисли. Слёзы иссякли – она была в трансе. Широко открытые глаза смотрели в никуда, не моргая. Огромные зрачки представляли собой две бездны, продёрнутые прозрачной пеленой, отражающей шевелившийся на полу перед ней комок тел. Пучина правого глаза бесстрастно засасывала мужа, срывающимся голосом молившего о пощаде. Из лабиринта на дне пропасти слышался звериный рык… Огонь в камине погас, обляпанный им фарфор исчез. Женщина завела себе первого любовника. У неё родилась дочка. Как-то стремительно состарившийся муж буквально млел от счастья при виде этого пухлощёкого ангелочка со всепонимающими васильковыми глазищами и больше уже не замечал ничего вокруг. Сын влюбился в особу, которая была старше его на семнадцать лет. 07 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]М[:/style:]альчишка, сдуру, стал не там, где надо, – не у того столба. К счастью своему имел ещё и глупость покрутить ключами на пальце… За восемьдесят долларов его тут же купила дама, вышедшая из «мерседеса». Рабство томительно, когда размышляешь о том, что ты – раб. – Молодой человек, как Вас по батюшке? – Алексей Константинович. – А по матушке? Юноше был в новинку такой юмор. – Татьянович, – несмело улыбнулся он. Дама научила мальчика любить, но мальчик после долго страдал. Он был из тех, кто тратит деньги в уме. Чую Чушь Сань был рядом, когда должна была произойти беда. Он тратил деньги наяву, и когда сорок долларов перетекло в мой карман, он предотвратил беду, продажный делец. Они поделили даму на двоих. Они поделили даму на двоих, и та быстро обрела своё истинное лицо. Гладя шестью руками ягодицу, Чую Чушь Сань изредка издавал звук «Ра-а-а», и мальчик улыбался, ибо он всё понял. В конце концов, кто-то угнал «мерседес». На смену ему был куплен «жигуль», у которого в первую же ночь открутили колёса. Дама была в меру щедра, но весьма любвеобильна. Раньше она была такой же. Возможность покупать ребят обеспечил ей муж. В студенческие годы дама обеспечивала себя сама. А развлекалась – в библиотеке. Тогда ещё не дама, а молоденькая особа с привлекательной внешностью и вечно голодными глазами. Каким-то чудом научилась она сгущать своё воображение настолько, что её вожделение становилось более или менее материальным. Будучи ещё невинной, по меркам гинекологов девушкой, выходила эта ведьмочка из своего собственного тела совершенно легко и свободно, будто воздух из баллона. Оставив оболочку из костей и кожи да походный комплект мозгов за столом, заваленным книжками, невидимая, но ощутимая, скользкая и непредсказуемая, словно медуза, имеющая запах и горячую кровь, необлачённую в плоть, допекала мадмуазель и студентов, и преподавателей, независимо от возраста и пола. Представь себе, ты читаешь в библиотеке книжку, изучаешь, скажем, «дуализм человеческой психики». И вот тебя, от большого количества знаний, почерпнутых слишком быстро, начинает клонить ко сну, и ты, вдруг, отчётливо слышишь запах будущей женщины – молодого порочного несдержанного, по иронии судьбы – целомудренного, тела, невесть откуда появившегося в библиотеке. Какой позор! Ты ощущаешь, что прямо у лица завис кажущийся неимоверно обворожительным и очаровательно прелестным треугольник волос вершиной вниз. Сонный, скованный непонятной усталостью отогнать наваждение ты не можешь. Ноги раздвигаются, вершина треугольника раздаётся вширь. И тебя охватывает волнение – «дуализм» забыт начисто, ибо ты чувствуешь себя изнасилованным, трахнутым или осчастливленным, но однозначно нежелающим никогда больше появляться в этом зале библиотеки. Трепетный испуг перед библиотекой окутывал тайной и делал недоступным для восприятия элементарные вещи от формул сопромата до соотношения неопределённостей. Студенты чувствовали себя тупыми, преподаватели – бездарными. И всем хотелось курить. Обессиленные, но раскрасневшиеся, они бежали в курилку, где, затравленно отводя друг от друга взгляды, отчаянно и безапелляционно ругали власть. А она, паря у потолка, удовлетворённо отмечала, насколько опустел зал. Иногда мадмуазель забавлялась иначе – садилась на стол библиотекаря так, что каждый, проходивший мимо, неминуемо задевал пальцами её возбуждённую плоть, и спешил расписаться, или думал, что расписывается, в карточке учёта. Порой она в силах была сделать очередь длиннее и заставить библиотекаря работать порасторопнее. Хотя лично ей доставляло особое удовольствие нетерпеливо ждать, когда же, наконец-то, подойдёт следующий и, может быть, даже уронит ручку. Тогда он наклонится, и лицо его упрётся туда, куда оно должно неотвратимо упереться! 08 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]Ч[:/style:]ую Чушь Сань иногда слазит с седла. Со стороны это выглядит так, как будто бы я – колдун – вдруг потерял свою колдовскую силу. Разъединившись, мы мило беседуем с Чую. В такие минуты я вспоминаю, кто я есть или кто я был, и рассказываю Чую Чушь Саню. Мои рассказы кажутся ему смешными и забавными, он любит их слушать, а затем обсуждать то, о чём я болтал. Недавно, сидя у костра в моей комнате, я, прикурив от уголька сигарету, посмотрел на Чую. Тот ждал от меня каких-то действий и потому светился серо-зелёным. Искорки, мигавшие внутри него, были изумрудными, а сам он – нейтрально пустым, ибо находился в предвкушении. – Ты знаешь, Чую Чушь Сань, я когда-то служил в армии. Изумрудики пошли красноватыми бликами, что означало – Чую чуток повеселел. Я продолжил: – Тогда осенью, мне было полгода. Меня называли «молодым». И я, в основном, жил на улице. А «дедушка» – сержант – в тёплом боксе. Как-то приехал на своей машине годовалый «черпак». Он, уставший, вылез из кабины, вынул насос, и начал качать колесо. Я, опёршись на метлу, наблюдал в шагах трёх от него за этой производственной драмой. Видимо в моих глазах явно читался намёк на жалость. «Черпак» попросил меня ему помочь. Я взялся за насос и начал за него качать. А этот водила сразу попёрся в бокс и сказал моему сержанту, что «припахал» его «молодого», то – бишь меня. Дедушка-сержант рассвирепел! Никто не должен трогать его «молодых». Позже он поинтересовался, почему я это сделал? Я ответил, что мне стало жаль этого бедолагу. И, что это была просто помощь, не более того. С ехидцей «дедушка» спросил: – А что, если бы он сказал тебе, что хочет женщину? Дескать, давно, целый год в армии воздерживался? Ты бы, пожалев его, подставил свою задницу? Я сказал, что нет. – Но как же? Ты же такой жалостливый! – издевнулся надо мной сержант. Единственное, что я смог выжать из себя, было: – От этого не умирают. «Дедушке» было уже более полутора лет – он был стар и мудр, потому был краток: – Умирают, но по-другому… Чую Чушь Саню понравилась эта история. Он пылал цветом заката, сливаясь с костром, чем выражал свою благодарность. – «Жалость» сродни слову «жало», – изрёк он. – Слабый и маленький, имея при себе отравленную иглу, всегда может пожалеть сильного и большого, ужалив его. – Как это, Чую? Ведь обычно сильные жалеют слабых? – Ты глубоко заблуждаешься. Смешиваешь понятия «сильный» и «слабый». Путаешь слово «жалость» со словом «власть». Дело в том, что в поединке, сильнейший, уложив противника, волен убить его и, точно так же, волен не убивать. Оба поступка одинаково будут говорить о проявлении власти сильного, но ни о какой жалости. Пожалев побеждённого, сильный отдаёт свою жизнь во власть слабого. Нельзя путать жало с мечом, хотя они очень часто похожи друг на друга. – Скажи, а какие мотивы двигали девицей, которая отдавалась целой роте солдат? В течение трёх часов, однажды я видел это сам, с этой девицей переспало более пятидесяти человек. После чего она усталая, но счастливая ушла… Ей было пятнадцать лет. Вокруг костра сгущались сумерки. Я пошевеливал угли длинным дубцом, время от времени подкидывая сухие сучья, собранные днём на заброшенном кладбище. Чую Чушь Сань стал сине-задумчивым. Он лениво парил над языками пламени. В комнате запахло дымом. Чую бормотал еле слышно: – Тома Бездомная, о которой ты говоришь, начала водить дружбу с солдатами с тринадцати лет, и иногда жалела, что не начала заниматься этим с десяти. Она довольно рано, для её возраста, поняла, что берёт у солдат намного больше, чем они дают. Думают, что дают, а то и вовсе не замечают ничего. Она доставляет им не более чем удовольствие, позволяя пользоваться своим телом. Взамен – высасывает их соки. Здесь нет речи о наслаждении или о жалости. Это – «абсолютная победа». Согласись, по сути дела, девица Тамара, а ни кто иной, – командир этой роты, пастух. На деле выходит, что пятьдесят человек ублажали её в течение трёх часов и, судя по всему, всё-таки ублажили. В глубине души, это мечта каждой женщины – чтобы ей приносили удовлетворение. Тома без затей добилась абсолютной победы, подчинив себе пятьдесят сексуальноозабоченных. Она по-своему реализовала женскую мечту. – Это всё, за чем Тома ходит к солдатам? – спросил я. – Пока – да. Однако раз мы заговорили о ней – значит, есть надобность в силе… Нам придётся как-нибудь воспользоваться этим способом. Понимаешь ли, солдаты, обычно, – полные незатребованной энергии сосуды… пока… пока не начнётся война… Дым уже заполнил всю комнату – было трудно дышать. Пришлось воспользоваться ветром, но тот нагнал туч, и начался проливной дождь. Костёр погас. Я раскрыл зонтик. Внезапно стало холодно. 09 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]П[:/style:]осле того, как дождь закончился, и в окно заглянуло небо, светлее ночного, предвещавшее рассвет, Чую Чушь Сань спросил меня, знаю ли я, что такое «чёрная месса». Я удивился – какое касательство Чую имеет к христианству? – Глупец, – сказал он. – Ты не скоро станешь самостоятельным. Чёрная месса и христианство – такая же функциональная пара как корова и седло. Я решил тебе показать чёрную мессу. – Мне что-то не очень хочется смотреть на то, как убивают младенца и трахаются на алтаре. Да и иконы, испачканные экскрементами, меня тоже не прельщают. Чую был невидим, однако напряжение, исходившее от него, походило на досаду, рождённую несостоявшейся пощёчиной. – То, что ты почерпнул из книг, – глупо, как глуп ты сам. Скажи на милость, что представляет собой слово «мир»? – Не дождавшись ответа, он продолжил: – Мир – ни что иное, как порядок, очерёдность, в котором происходят различные события – события, проистекающие ради какого-то конечного результата, определяемого или оцениваемого усилием, потраченным на действия для производства чего-либо, называемого, в конечном счёте, – «целью». «С целью удовлетворить свою похоть, Сэм навалился на Карину всем своим весом». Люди привыкли к тому, что всё связанное с каким бы то ни было порядком – от Бога. А то, что соотносится ими с хаосом, естественно, – от сатаны. То есть – действия, проводимые в определённом порядке и предполагающие некую конечную цель – есть дело от Бога. Но хотелось бы спросить тебя – где хаос в том, что некто творит ритуал с целью уничтожить короля? И уж, само собой разумеется, где есть ложь – там дьявол. Однако скажи, где ложь в той чёрной мессе, о которой ты читал? Люди, пришедшие на такую церемонию, не могут лгать – они не лицемерят. Намерения их чисты, потому, что они переступили или растеряли свой страх, оставив далеко позади всевозможные сомнения. Чисты, оттого и нелживы. Да, они направлены на смерть, на разрушение, на хаос, в конце концов. Но что это за хаос, если хаос – конечная цель? Ты разделяешь мнение, что чёрная месса – от дьявола. Но, согласись, там, где есть порядок – там дьявола нет. И что получается? Ты сам себе врёшь. Я ничего не понимал, хотя на первый взгляд аргументы Чую Чушь Саня казались весомыми и убедительными. Было ясно одно – он решил показать мне нечто поучительное и к этому меня готовил. – Я решил показать тебе чёрную мессу для того, чтобы ты умел отличать добро от зла. Я решил показать тебе настоящую чёрную мессу, а не ту, которую описывают в страшилках для взрослых детишек. Чёрная месса от дьявола, это так. Там не может быть никакого «порядка» и «цели». Дьявольский ритуал всегда происходит по стечению обстоятельств, он не может быть заранее подготовлен, иначе это будет служение Богу. Впервые Чую был не всадником, а учителем, не на мне, а во мне. Это было ново. – Чую, а как же действует сатана? Ведь ты сам сказал, что действие предполагает конечную цель, а это уже «мир», а не «хаос». – Ты, всё-таки, дурак, парень. Во-первых, человек – не дьявол, во-вторых, дьявол – тоже творение Бога. – Ничего не понимаю… – Вот это и есть действия сатаны, когда не понимаешь, а делаешь. Шевеление во сне… – Я, кажется, просёк – всякое сознательное действие от Бога. – Да. – А каждое бессознательное – от дьявола? – Да, бес-сознания – сознание в руках беса. – Как же тогда сознательные действия, направленные во зло? На служение сатане? – Все действия начинаются с мысли… – То есть, другими словами, мысль – действие? – Совершенно верно. Бессознательные мысли порождают бессознательные поступки, человек начинает добиваться цели, которой не существует. – Но Чую Чушь Сань, все мысли приходят на ум непонятно откуда. – Это у тебя в голове бардак. Не суди о мире по своей голове, твоя голова – не мир. Смотри. 10 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]Я[:/style:] вдруг оказался в освещённой многочисленными свечами комнатухе с алтарём. Народу немного, но из-за жары и теснотищи было нечем дышать. Всё моё внимание само собой сосредоточилось на подсвечнике в семь свечей – шесть горело, весело потрескивая, а седьмая – центральная – потухла, верно, сразу после того, как её зажгли. Она гордо и одиноко возвышалась над мерцающими огарками. Это завораживало. Я смотрел и смотрел. «Неужели Он не видит, что его свеча не горит!?» Служба была утомительной для всех участников. Священник пытался читать молитвы. «Бес-толковые» старухи постоянно отрывали его от этого занятия вопросом: «А что дальше петь, отче?» Он раздражался, что накаляло и без того тяжёлую атмосферу, но, раздражаясь, пытался сохранить лицо: «Знать надо. Пойте по Книге». Сознание мутилось. Липкий туман человеческой тупости обволакивал тело снаружи и изнутри. Хотелось убежать, но не было никаких сил. Мечталось, хоть сквозь землю провалиться, лишь бы не слышать этой перебранки, неумело замаскированной под всенощную. Мне не было места там. Мне было тесно. Меня выносило. Я в панике парил под потолком, выбитый из тела чем-то плотным и злобным. С иконы мимо меня скорбно смотрели глаза Иисуса. Я в отчаянии начал молиться и… получил свой кусочек плоти Господней, окроплённой кровью Его, из золочёной ложечки. Это была не просвира с кагором – это была просвира с кагором после «бес-сонной» ночи. С тяжеленными, чудовищно отёкшими, ногами, с режущей болью в глазах. Это была Плоть и Кровь в золочёной ложечке. – Там, вроде, девочка была? Ей тоже причаститься надобно… Приведите! – Она спит, отче. – Разбудите! Мать засуетилась, и в пространство перед алтарём был втиснут толком непроснувшийся ребёнок лет пяти. КРОВЬ. ЕЁ ЗАРЕЗАЛИ НА ВЕРСТАКЕ. – Пусть себе спит с мирром. – Глотай, Машенька, что же ты не глотаешь!? Девочку, она так и не проснулась, вырвало на рясу. – Свят-свят-свят… – …смертию смерть поправ… – Каково? – спросил меня Чую Чушь Сань. – Это странно. – Не могу поспорить. – Но как же так?! Эти люди… – Думают, что служат Богу. Хотя эта домовая церковь – мастерская дьявола. – Тогда я разнесу эту халабуду к чёртовой бабушке. – Не тронь творение Божье! – Что-о-о? – Ты пришёл сюда научиться различать добро и зло – не более! 11 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]Я[:/style:] как-то не заметил, что прошло довольно много времени с того момента, как я познакомился с Чую Чушь Санем. Он стал до того привычен, что казался мной. Всё было бы хорошо, но всё же мнение Чую не совпадало с моим. И на деле получалось, что – я был им. Точнее, частью его. Я продолжаю монолог исключительно потому что, хотя он и не хочет этого, но и не противится. Мне приятно, что он немного нервничает – в такие моменты он похож на меня. Однажды пришло время подумать мне о женщине. О той женщине, которая жена. Окинул я взором пространство вокруг себя и увидал раскрасавицу, да такую, что Чую испуганно забился в угол комнаты и повис там словно лярва. Но вредничать не перестал: – Скажи, а почему ты считаешь её красивой. – Ты что слепой!? – Допустим – да. Опиши мне её. – Ну я, как представлю её, так сердце ходуном ходит. – Расскажи мне о ней, а не о себе. – Да что ты прицепился как репей! Я решил с ним не разговаривать. Он меня разозлил. Достал просто. Была бы морда – ударил бы. Точно. Женщина как женщина. Руки, ноги. Не девочка – хорохориться не будет. Немного дура, но не полная… А что ещё надо? – А сколько ей лет? – Я что? В паспорт заглядывал? – Какого цвета у неё глаза? – Она… в общем, когда это – она глаза закрывает. Будто сам не знаешь! – То, что знаю я, – знаю я. А вот, что ты о ней знаешь? – Она мне подходит. Чую Чушь Сань превратился в бледное марево: – Для чего? – Для того… Надоело по бабам шляться. – И потому она – «раскрасавица»? – Ну ты, блин, слов прям нет!!! – Знаешь, а ведь ты её никогда больше не увидишь. Разве что сегодня. – А не пошёл бы ты… Бледное марево исчезло. И я понял, что разговариваю сам с собой. Раздался звонок. Я открыл дверь и посмотрел на неё. Она улыбалась и пахла компотом. Или картофельным пюре? Школьной столовкой. Как я ненавижу борщ со сметаной!!! Я закрыл глаза. 12 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]Д[:/style:]ля начала я заглянул самому себе за лицо, под кожу, но это не совсем правильно. Представить себе, что глаза вдруг перевернулись зрачками вовнутрь и теперь смотрят в мозги, трудно. Сначала трудно. Поэтому, намного легче представить себе, что ты это представляешь. Свой внешний вид я каждый день могу наблюдать в зеркале, судить о нём по реакции знакомых, просто встречных людей. Не оборачиваются ли на меня прохожие, и как реагируют на моё появление те, к кому я пришёл? Всё это мне приелось с малых лет и вошло в систему моего проявления, потому мне уже не интересно, и я хочу чего-нибудь новенького. Я представил себе, что я представляю, как мои глаза научились смотреть вовнутрь. Веки можно прикрыть, зачем допускать, чтобы кто-то видел твои пустые белки? Первое время я наблюдал свои анатомические особенности – мясо, кости и всякую прочую материальность, но чуть погодя, заметил нечто другое в себе. То, что я и есть. Я понял, что кожа, покрывающая лицо, лишь граница между двумя мирами, – то, что тебя прикрывает от ненужных сплетен и разговоров. По существу это маска. Маска, в меру разукрашенная и максимально подведённая под общественный стандарт. Бывают периоды, когда за твоей маской скрывается много всяких хлопот и забот, срочных дел и разнообразнейших образов. Но приходит время, и там ничегошеньки нет, вакуум. Нельзя сказать, что я был удивлён и озабочен по этому поводу, ибо удивление всасывалось вакуумом, который наполнялся эмоциями. Пустота бывает очень редко. Но согласитесь, вы тоже редко заглядываете внутрь себя. Зачем? Другое дело смотреть на других. Это тоже возможно, надо только понять, что для того, чтобы заглянуть внутрь себя – не обязательно выворачивать глаза наизнанку. Достаточно представить... представить, что ты смотришь глазами того человека, на которого ты смотришь. И тогда меняются лица. Я открыл глаза. – Уходи. – Что? – она всё ещё улыбалась. – Мне некогда. Она захихикала: – Ты прям счас это придумал? – Да. – Ну, блин, козёл! Она попыталась плюнуть мне в лицо. Психанула, что не попала, и полезла драться. Я увернулся и исхитрился вытолкать её за дверь. Она молотила в неё кулаками, потом ногами. А я курил на кухне и смотрел в окно. Чую Чушь Сань исчез. Я наслаждался свободой и хотел умереть. Что ещё может делать конь, сбросивший с себя всадника? 13 [:style=font-family:Garamond; font-weight:bold; font-size:300%; color:red; float:left; :]Я[:/style:] научился смотреть чуть-чуть глубже, чем обычно. И не был настолько наивен, чтобы думать, что, заглядывая в лица, буду видеть лишь цветы и ангельские лики. Насмотрелся всякого. Я уже постиг кое-что и даже понял – необязательно смотреть человеку в глаза, чтобы посмотреть в его глаза. Достаточно представить, что ты это представляешь, – как пристально сверлишь взглядом собеседника. Я это даже испытал на своих домочадцах. Именно они первые ощутили на себе силу моего пристального взгляда. При разговоре со мной теперь каждый ведёт себя так, как подобает вести себя существу неприкрытому, неспособному что-либо утаить. Даже люди начали вести себя со мной честно. Был ли я рад? Я пока забавлялся. Новую свою способность применяешь везде и всюду. Я стал другим, мне стало интересно жить. Поезд метро от станции до станции идёт около двух минут. Если пассажиров немного, я успеваю посетить каждого из них. Если побольше – выбираю. Вот напротив меня сидит молоденькая студенточка – откровенная двоечница. На первый взгляд вся такая из себя легкомысленная вертушка. Симпатичная, с ямочками, когда улыбается. А улыбка эта не сходит с губ. Девушка весело щебечет с мужчиной, который ведёт себя с ней как старший товарищ, а сам полон инстинктов плодоносного самца-производителя. Я смотрю совершенно в другую сторону, но это лишь снаружи. На самом деле я внимательно рассматриваю её глаза, губы, нос. Взгляд мой устремляется всё глубже и глубже. И вот маска постепенно тает, открывая то, что под ней. Старуха, мечтающая о цветах, была рада моему обществу. Я для неё – юный принц, незнающий жестокости. Своим беззубым ртом она пыталась рассказать мне что-то очень важное. Но я не стал её слушать, потому что понял – важность рассказа старухи важна только для неё. Снимая и эту маску, я погрузился в студентку настолько глубоко, что позабыл о метро, о её собеседнике и даже о себе. Ночь, первая и долгожданная, – была за лицом старухи. Ночь, которая рано или поздно наступит. И тогда мир перевернётся и ляжет под ноги Изабо мягким ковриком. Рёв аплодисментов, как шум прибоя, будет ласкать её ухо, и горы цветов будут её постелью. Мужчина войдёт в неё в ту ночь. Изабо не будет сопротивляться. И пусть мужчина, а хотя бы даже этот старый козёл Бельмонт, который... от которого на этот момент оч-ч-чень многое зависит. Он стар, утомился и уснул. В спящем человеке я узнал «старшего товарища», которому улыбается студентка. Он разочарован в ней, как в женщине, которую достаточно долго желал. Она оказалась не так хороша, как сулило её поведение. Он спал, и ему снилось, как он звонит друзьям и убеждает их не обращать внимания на россказни этой шлюшки, и ни в коем случае не иметь с ней никаких дел. Он спал, и сон его означал конец карьеры Изабо. Та же, ни о чём таком не подозревая, сидела на полу около кровати и тихо мечтала о своём светлом будущем. О своём уютном и милом, прямом как полёт стрелы, жизненном пути, на котором больше не будет Бельмонта, мерзкого и ненасытного. Его больше не будет. Когда я вновь увидал весёлую студенточку, непринуждённо беседующую с мужчиной в годах, мне стало немного грустно, ибо душе моей было тяжело от холодных искорок в глазах обоих. Беззубая старуха опять щебетала мне нечто важное, и я опять её не слушал. Моё внимание на этот раз привлёк пассажир, который стоял у дверей, готовясь к выходу. Именно «готовясь к выходу», потому что нервничал, и поезд для него ехал слишком быстро. И было видно, что он боится не успеть выйти и проехать лишнюю станцию. А тогда ему придётся ждать поезда в обратную сторону. Однако в жизни всякое бывает, вдруг тот поезд не прибудет? Как такой человек может не заинтересовать? Лицо его изменилось слишком внезапно, я даже не успел рассмотреть того, что снаружи, а уже блуждал в каком-то тёмном лесу. Там каждая ветка под моей ногой ломалась с оглушительным треском, каждый кустик шарахался от меня, словно боялся, что я его подожгу. Там деревья сразу росли буреломом, и птицы свистели, будто откуда-то из-под земли, напоминая свисток дорожного инспектора, который становится видимым только тогда, когда свистит. Лес тот окружали кладбищенские кресты, среди которых окончательно и бесповоротно запутался человек, тот самый – «готовящийся к выходу». Он спешил. Ему было необходимо дотемна посетить каждого своего усопшего родственника и отдать немного своего времени, посидев на могилке и припомнив несколько светлых моментов из жизни покойника. Он спешил, он явно не успевал. На каждом кресте было выведено «Лянсен», а каждый Лянсен был его родственник. Вечерело. Человек с отчаянием бегал по кладбищу, его пугал ночной лес. Птицы, между тем, повылазили из своих нор и летали прямо над его головой. Они пищали, словно комары. Их привлекал запах пота. Также внезапно как появился в лесу, я оказался снова в вагоне метро. Пассажир «готовящийся к выходу» откровенно вспотел от своих приготовлений. Я никому не всматривался в лицо, когда опять появилась старушенция, мечтающая о цветах. Она что-то орала, и брызги летели изо рта как маленькие ледяные шарики, но ни одного слова я не разобрал. Пассажиров было мало, и мне не оставалось ничего иного, как оказаться в гостях у приезжего гражданина, мирно сидящего в конце вагона и рассматривающего свой чемодан. Этого явно одолела дорога и довела до откровенной депрессии. Безразличие ко всему, что связано с жизнью читалось на его лице и без моих способностей. На этот раз не очень мне и хотелось что-то увидеть. Рассматривать чью-то тоску всегда неинтересно. Но старуха никак не желала оставить меня в покое, и я просто решил спрятаться от неё. Хандра гражданина с чемоданом внутри выглядела как туман. Туман или облако. Я вдруг осознал, что нахожусь в каком-то непонятном летательном аппарате, изобретённом типом, страдающим от шизофрении. Тип этот испытывал аппарат на мне. Облако было сплошным и на всё небо. Гудел мотор, неравномерным гулом своим напоминая о законе всемирного тяготения. Передо мной находился штурвал, оказавшийся при попытке пользования – бутафорским. Зная, что всё происходящее является не более чем портретом незнакомого человека, я спокойно сидел в кресле пилота, наблюдая за непроницаемой серостью. Однако внезапно вынырнувшая из облака вершина скалы, погрузила меня в трепетные сомнения. А ВДРУГ Я И ВПРАВДУ ЛЕЧУ!? Всё было настолько реально, что мне стало страшно, и я поддался страху. Вершина оказалась не одна. Каким-то чудом летательный аппарат уворачивался от объятий твердыни скал. Всему приходит конец, рано или поздно. Я посмотрел по сторонам и заметил, что к крылу моего аппарата привязана струна, натянутая до невозможности. Она визжала, разрезая воздух. Струна шла вниз. «КОРД» – догадался я. Это была, всего на всего, кордовая модель самолёта. И всё зависело от того, насколько значима она для управляющего ею. Позволит он себе разбить её или нет. Я попытался проследить по направлению корда, кто же стоит внизу. Сквозь гущу тумана угадывался мальчик лет десяти, очень похожий на гражданина с чемоданом. И лишь потом я понял, что нет никакой разницы, кто держит корд в руке. Игрушечный двигатель заглох. Самолётик, по всему видать, не был приспособлен к планеризму и ... в последнее мгновение я опять увидел старуху. Полёт закончился плачевно для мальчика – ему придется мастерить новую модель. Быть может, более совершенную. Для меня полёт завершился осознанием того, что поезд приближается к станции и истерически тормозит. Это предвещало что-то нехорошее. И старуха была уже не просто старуха – а каждая морщинка на её лице, каждый потерянный за долгую жизнь год и зуб, каждая извилина в её голове... – Остановись! – кричало это всё. – Останови ЕЁ!!! – старая женщина, наверное, очень устала, добиваясь моего внимания. Но из последних сил повторяла и повторяла: – Останови её, останови её, останови её. Голова у меня раскалывалась от крика старухи, от запаха её несуществующих цветов, от визга тормозов вагона, от неудачного полёта на игрушечном аэроплане. Голова у меня раскалывалась, и я совершенно не понимал, чего хочет старуха, и мне стало неприятно – в метро. Мне больше не хотелось смотреть, как меняются лица незнакомых людей. Студентка, сидевшая напротив, на какое-то мгновение отвлеклась от беседы со своим будущим благодетелем, и, исподтишка глянув на меня, произнесла скороговоркой: – ОСТАНОВИ ЕЁ! Воцарилась тишина. Я ещё ничего не понимал, когда пассажир, «готовящийся к выходу» позабыл о своих сборах, подбежал ко мне, быстро-быстро стал повторять, жестикулируя руками: – Ну останови же ты её, ну останови!!! Мне стало жутко. Я не мог вернуться в нормальную реальность и испугался за свой рассудок. Я видел, что ничего особого не происходит, и в то же время меня со всех сторон одолевают миллионы «останови» – даже собеседник студентки пробубнил: – Ты чего? Ты б сделал, чего тебе жалко? Пусть живёт... Воцарилась тишина. Я начал догадываться, что вместе со своими способностями заглядывать в души людей, получил и ответственность за тех, в кого смотрю. Это могло устраивать меня или не устраивать, но деться я уже никуда не мог. Передо мной возникла ниоткуда картина никчемности. Никчемности жизни. Пред моим взором предстала жизнь женщины, которая осознала свою ненужность никому, свою неприспособленность ни для чего. Я раньше ничего подобного не видел и женщины этой не знал, но хорошо помнил, как мы с ней расстались. «Откуда она взялась»? – спрашивал я сам себя и не получал ответа. Я видел станцию метро, к которой подъезжал поезд. Он шёл слишком быстро, хоть и притормаживал. На перроне стояла она, выделявшаяся из толпы лишь тем, что была самой спокойной. На всех остальных лицах можно было прочесть всё что угодно, но у неё лицо молчало. Оно было красиво в своей несуетливости. «Может, это про неё мне кричала старуха» – подумал я. Та заголосила вновь: – Останови-и-и-и!!! Делать нечего, я впервые заглядывал в кого-то не по своей воле. Однако на мои размышления ушло слишком много времени. Для меня это был удар. Неожиданный и прямой. Её нельзя было осуждать за то, что она бросилась под поезд. Я просто сидел в совершеннейшем отупении. Из моей левой ноздри и правого уха ручейками текла кровь, капая на пол. – Человеку плохо! Человеку плохо! – слушал я крики студентки, безразлично размазывая ботинком лужицу, по цвету напоминавшую чесночный кетчуп.