ЛИСА Ее тело пронзала острая боль, такая, что, казалось, легче умереть, чем тер-петь ее еще хотя бы мгновение. Лапа, зажатая стальными челюстями, горела огнем, и снег вокруг был изрыт и щедро полит кровью, и над поляной витали страх и отчаяние. Как невыносимо было быть здесь, не имея возможности уйти оттого, что удерживали тебя не любопытство, а раскаленная, острая и тяжелая как тысячелетний дуб, боль. Сидеть и ждать, когда за тобой явится тот, для ко-го ты – всего лишь красный зверь, явится, чтобы снять с тебя шкурку жене на воротник. А может, он продает мех в Каменных норах, и тогда в его ловушках погибнет много твоих братьев и сестер. Она заскулила от отчаяния, пытаясь сдержать слезы. Она еще раз огляну-лась на стальную ловушку и попыталась подтянуть ногу поближе. Она знала, что это безнадежно – капкан даже не шелохнулся – но сидеть и покорно ждать убийцу она не могла. Впрочем, был у нее еще один выход, о котором она и не пыталась думать, пока в сердце ее теплилась хоть какая-то надежда. Теперь же ее душа была пуста, как лебединое гнездо по осени: страх и ярость не наполня-ют ее, а сжигают. И всеми мыслями она обратилась к тому, чего она избегала до сих пор. Она знала, что отныне у нее не будет ни весеннего бега, ни игр на берегу озера, ни охоты в сияющих сумерках. Останется лишь трехногая лисица, которая смогла выжить и никогда больше не попадется в руки человеку. Поскуливая, она дотянулась до лапы, зажатой челюстями капкана, и осто-рожно сдавила ее зубами, приноравливаясь. Слезы брызнули у нее из глаз, но она сжала лапу сильнее и начала перегрызать кость. Разумеется, с первого раза это не удалось, она испугалась и остановилась на мгновение, сплевывая кровь и шерсть, и тут же ее чуткий слух уловил чьи-то легкие шаги, едва шуршавшие по свежему снегу. В ней жаркой волной взмет-нулся ужас: «Я не успела! Я струсила и не успела!» Она даже не сообразила, что хозяин капкана не ходит такой легкой походкой. Сейчас она от любого дву-ногого ждала только боли и смерти. Пришельца она увидела раньше, чем он появился на поляне. Его запах, спокойный, свежий, успокоил ее и вернул надежду. Когда незнакомец вышел из-за обнаженных ясеней, она молча посмотрела ему в глаза и не стала просить о помощи. Иногда бывает достаточно одного взгляда. Пришелец на мгновение замер в отдалении, а потом приблизился к капка-ну. -- Проклятье! – произнес он и опустился на колени возле лисицы. Запах его изменился. К свежему запаху безмятежности добавилась горькая нота гнева, сострадания и боли. Лиса молча смотрела на него, и глаза ее сверкали, как угольки. Она пододвинула к нему свою искалеченную лапу и снова взглянула ему в глаза. -- Проклятье! – повторил незнакомец. Боль его стала явственней, хоть и по-прежнему гнездилась где-то глубоко в его сердце. Ее вызвала она, лиса, по-павшая в капкан, и разоренная хатка бобра, и поваленные деревья на опушке леса, и Дымящая Громада у реки. Лиса вздохнула; она хорошо понимала незна-комца, хотя, собственно, до бобров ей никакого дела не было, но без них озеро казалось осиротевшим. -- Погоди, -- прошептал тем временем незнакомец тихо, мягко, словно раз-говаривая с больным ребенком, -- не бойся. Я помогу тебе. Лиса промолчала. Она и не думала бояться, но разочаровывать его она не хотела, поэтому послушно изобразила, что постепенно успокаивается под его теплыми руками, что гладили ее мокрый от снега и крови мех. Погладив лису, он взялся за железные челюсти и с легким усилием разжал их. -- Тихо, тихо, -- проговорил он, когда лиса дернулась было подняться на ноги, опьяненная внезапным спасением, -- куда ты сейчас пойдешь? Холодным снегом он промыл рану, и боль отступила. Потом он перевязал лапу своим платком. -- Не бойся, -- повторил он, -- все будет хорошо… Лиса подняла верхнюю губу в кривой улыбке. Другой принял бы это за уг-розу, но незнакомец понял ее правильно. Он не желал ей зла, и лиса не проти-вилась ему. Она ткнулась носом в его ладонь, вдыхая его запах – запах зимних звезд и мыла из череды. От этого запаха (а может, и от потери крови) кружи-лась голова. Лиса не ощущала ничего, кроме неимоверной усталости. Она за-крыла глаза, погружаясь в дрему, и тут же встряхнулась, но, в конце концов, сон оказался сильнее. Проснулась лиса, как всегда быстро, в одно мгновение. Сон покинул ее так же стремительно, как и явился, наполнив ее тело яркостью и бодростью. Лапа, разумеется, болела, и наступать на нее было совершенно невозможно, но она знала, что рана заживет, пусть и хромать ей придется всю оставшиеся жизни. Лиса поднялась, поджимая больную лапу, и огляделась. Она находилась в небольшой, сухой пещере. Возле тлеющего костерка, завернувшись в свой тя-желый плащ, спал ее спаситель. Лиса подковыляла поближе и еще раз внима-тельно обнюхала его, легко касаясь незнакомца своим черным холодным но-сом. «Я запомню тебя, -- сказала она ему, -- мы ничего не забываем. Может, мне еще удастся вернуть тебе свой долг». Задерживаться рядом с двуногим, пусть и спасшим ее от смерти, она все же не хотела. Она вышла из пещеры и растворилась в синеющих сумерках. Лисы ничего не забывают – ни зла, им причиненного, ни добра. Шло вре-мя; зиму сменило лето и снова зима; и солнце, совершив свой круг, снова при-несло лето, но не свежее, яркое, а пыльное, рычащее, безжалостное лето войны. Воронье кружилось над селеньями, горели леса, гибли люди, гибли звери, цве-ты сминались коваными сапогами. Война – чудовище, пожирающее души и те-ла; она не приносит ничего, кроме ненависти, страха и пустоты. Даже победа отдает их гнилым запахом. Поэтому лисы никогда не воюют. Впрочем, никто не воюет, кроме человека. Раненый сумел выжить и избежать плена. Его родичи стали изгнанниками в родной земле, те, кто были рядом с ним, погибли, но он был достаточно вы-нослив и упрям, чтобы уйти от реки, где произошло сражение, и не даться вра-гам в руки. Добравшись до двух древних дубов, он рухнул на траву и потерял сознание. Ему не снились сны, зато слышались голоса. Кто-то плакал, кто-то яростно кричал, грохотали разрывы и гудело жадное пламя, в котором сгорали побежденные. Раненый умирал. Почуяв чужой запах, лиса свернула к дубам, оставив едва начатую охоту. Запах был ей знаком, и ей не нравилось, что к нему примешивается запах кро-ви, лихорадки и смерти. Это было совсем неправильно. Выйдя к дубам, лиса остановилась. Здесь, на траве, среди закрывшихся на закате вьюнков, лежал человек, который когда-то спас ей жизнь, но теперь он сам умирал. Он был без сознания, и смерть уже коснулась его лица, отметив его своей печатью. Лиса села, обернув пушистый хвост вокруг ног и, сощурившись, посмот-рела на человека. Она ни мгновения не сомневалась в том, что собиралась сде-лать, просто она не знала – примет ли умирающий ее дар. Двуногие бывали иногда очень странными. Вырвавшись на мгновение из предсмертного бреда, раненый увидел, что к нему приближается невысокая зеленоглазая девушка в платье персикового сит-ца. Она материализовалась из густеющих сумерек, подошла ближе, заметно хромая, и опустилась на колени рядом. Раненый не дышал, боясь вспугнуть ви-дение. -- Я помогу тебе, -- прошептала она, будто повторяя чьи-то слова, и поло-жила свою ладонь ему на руку. – Не бойся. Она склонилась так низко, что ее волосы защекотали его кожу, а ее тепло, ее аромат обожгли его печальной сладостью. Ее губы коснулись его губ, и в не-го хлынула Сила. Она бушевала вокруг, и земля отзывалась ей, и чем крепче целовала его незнакомка, чем сильнее жег его огонь, тем мощнее был поток си-лы, наполнявшей все его существо. Тело девушки двигалось в такт с его телом, ее бедра пели в тон с его бедрами, и Сила соединила их крепче, чем ложе из мятлика и звездчатки. Их неровное дыхание смешивалось, поднимаясь к суме-речным небесам, мир вокруг искрился и пульсировал в такт их сердцам. Вос-торг переполнял его, но в какое-то мгновение он схлынул, как приливная волна, оставив после себя легкость и умиротворение. -- Кто ты? – спросил он. – Что ты сделала? Твое лицо кажется мне знако-мым, но я не помню тебя… Девушка удивленно подняла брови и чуть отодвинулась. Подумав, она ска-зала: -- Тихо… Все будет хорошо. Увидев его замешательство, она тихо рассмеялась и, легко поднявшись, пошла прочь. Бывший раненый на секунду прикрыл глаза, а когда он открыл их снова, у двух дубов уже никого не было. В этой жизни они больше не встречались.