Первые шаги на пути к ВПР. Вся большая История складывается из множества маленьких историй, происходящих с обыкновенными людьми. Людей с практическим складом характера, совершенно равнодушных к рыбной ловле, можно условно назвать нормальными, поскольку они, скорее всего, представляют большинство человечества. Действительно, не может же быть большинство ненормальным. Хотя и эта истина не абсолютна, поскольку и для большинства есть примеры его совершенно неадекватного поведения. Изредка выпадая из напряженного ритма взвинченных цифровыми технологиями будней, нормальные люди равнодушно замечают иногда на берегу какого-нибудь водоема недвижные фигуры рыбаков с удочками в руках, и удивляются, что не перевелись еще на белом свете чудаки, готовые часами смотреть на поплавки в ожидании сигнала о поклевке. Время — деньги! Что интересного нормальный человек может найти в этом нудном и почти бесполезном занятии? Им, нормальным, недоступно наслажденье тем азартом, которое может испытывать человек, вышедший на водоем ловить рыбу. Если этот человек подцепил где-то вирус рыболовной страсти (ВРС), ушел из мира нормальных людей и вступил в Великое Племя Рыболовов (ВПР), — ему не бывает скучно на рыбалке. На берегу водоема он находится в процессе непрерывного поиска решения разнообразных задач, используя для этого самый популярный и всем доступный метод проб и ошибок. Начиная от выбора насадки, которая могла бы соблазнить рыбу ее, насадку, попробовать, выбора глубины, на которой надо ловить в данном месте, выбора размера и вида крючка, диаметра основной лески и поводка, выбора величины и конструкции поплавка, до прикормки, которую надо периодически подготавливать и разбрасывать для привлечения рыбы. Саму основу прикормки рыболов, разумеется, подготавливает еще дома, а здесь он лишь доводит ее до кондиции: смешивает с землей, месит ее как тесто, добавляет воды и, для запаха, немного анисового масла или ванили, а то и молотых поджаренных семечек подсолнуха. Дома же он выбирает набор снастей, которые он возьмет с собой на очередную рыбалку, проверяет эти снасти и доводит их до «боевой готовности», чтобы не тратить на это время по прибытии на водоем. Так что каждая рыбалка начинается для каждого представителя ВПР еще дома. Причем все вышесказанное касается ловли рыбы на поплавочную или донную удочки. Но если вспомнить еще о ловле на мушку нахлыстом форели и голавля, о ловле на блесну щуки и окуня, то придется признать, что эти способы высшего пилотажа рыбной ловли приближаются уже к ружейной охоте. Ведь каждый меткий заброс спиннингом блесны к кромке листьев кувшинки подобен меткому выстрелу из охотничьего ружья. При этом спиннингист, как и ружейный охотник, не стоит на месте, а перемещается по водоему в поиске добычи. А охота с подводным ружьем? Это уже действительно не ловля, а охота, хотя занимаются ею преимущественно рыбаки, использующие и обычные способы добывания рыбы с помощью удочек и спиннингов. Выбор дня выезда на рыбалку тоже должен быть продуман. Специалисты утверждают, что лучше всего рыба «клюет» через два-три дня после новолуния. Они же советуют согласовывать выбор этого дня с атмосферным давлением: если давление падает или скачет вверх-вниз — клева не будет. Но если, все эти, проведенные с переборами вариантов мероприятия не дают успеха, приходится еще и принимать решение о смене места лова. А это уже связано с потерей драгоценного времени и затратами дополнительных усилий. Вопрос может быть поставлен и иначе: а не поменять ли не только место, но и снасти? Отложить в сторону поплавочные удочки и забросить несколько донок? Ловить не на утренней зорьке и днем, как это делают многие горожане, а вечером и ночью/ Само появление на водоеме в роли ловца, в роли охотника, возбуждающе действует на рыболова. Один мой старый знакомый, по прозвищу Крах, приехав однажды на водоем, очень спешил пустить в ход все свои донки. Он смотал лески донок с мотовилец, разложил их на берегу, насадил на крючки приманку, и, раскрутив леску каждой донки с грузилом на конце, как Давид пращу, забросил их метров на 40, а то и дальше. А, забросив шестую, обнаружил, что забыл закрепить второй конец каждой лески на берегу колышком, в результате чего все лески улетели за грузилами в воду... А что можно сказать о рыбаках, которых каждую весну снимают вертолетами с льдин, оторвавшихся от берега? Что или кто заставляет их рисковать жизнью? Конечно же, это дело рук ВРС. Нет, настоящему рыболову скучать на водоеме некогда. Но чтобы стать им, надо иметь в своем окружении носителя ВРС, и несколько раз побывать с ним на рыбалке. Однако и этого мало. Лет через 20 – 30 после первых шагов на стезе рыбной ловли, я пришел к выводу, что каждый выезд на рыбалку — это многофакторный эксперимент, в котором только подбор целой совокупности факторов приводит к успеху. Часть этих факторов зависит от воли рыболова, накапливаемого им личного опыта и сноровки, а часть — вообще от него не зависит. Достаточно сопоставить все вышеупомянутые соображения о фазе луны, атмосферном давлении и тому подобных тонкостях с необходимостью ходить на работу, ездить в командировки, уделять внимание семье, родственникам и друзьям, — и все становится на свои места. Рыболов просто не в состоянии стопроцентно правильно скомпоновать все факторы, необходимые для успешной рыбалки. Сейчас, будучи уже рыболовом с сорокалетним стажем, я могу утверждать, что, по меньшей мере, два фактора являются главными. Во-первых, надо стараться ловить там, где рыбы много, а рыбаков мало. А во-вторых — ни в коем случае не сидеть сиднем на одном месте, задумчиво созерцая поплавки удочек, а быть все время нацеленным на добычу. Менять место заброса, менять насадку, использовать, по возможности, для насадки то, что удастся найти непосредственно на месте лова. Для этого годятся, например, личинки ручейника, кузнечики, мальки рыбы, лягушки. Конечно, первая рекомендация банальна и напоминает сентенцию о том, что лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Но разве это не так? Разве не приятнее ловить рыбу там, где ее много, где она еще не вытравлена ближайшим бумажным комбинатом или нефтеперегонным заводом, а то и просто сливом нечистот из ближайшего свинарника? А браконьеры с их сетями, или, что еще хуже и безнравственнее, с «электронными» удочками, убивающие рыбу разрядами тока высокого напряжения и способные обезрыбить практически любой водоем? Окружавшая меня с детства среда была стерильно чистой от ВРС, хотя я и родился в городе на Волге. Мой дед по матери был страстным охотником и, в меньшей мере, рыбаком, но ко времени, когда я смог уже помнить его и себя, он был полным инвалидом, ведущим малоподвижный образ жизни. С ужением рыбы меня мог бы познакомить мой отец. Он не имел возможности уделять охоте и рыбалке много времени, но всегда держал в доме ружье и удочки, так что пристрастить меня к этим мужским занятиям он мог бы. Но не довелось… В конце печально известного 1937 года отец мой был арестован и, за так называемую антисоветскую агитацию, направлен в Вятлаг №5 для восьмилетнего «трудового перевоспитания». Через полтора года после ареста отца мать оформила развод. И так покатилось колесо истории нашей развалившейся семьи, что после окончания Великой Отечественной мать получила направление на Западную Украину для работы преподавателем немецкого языка в одном из ВУЗов, куда и переехала вместе со своей матерью и мною. Отец же вскоре после войны перенес инфаркт и, по рекомендации врачей, поменял жесткий континентальный климат Кировской области на мягкий климат Калининградской. Там он стал работать юристом целлюлозно-бумажного комбината в небольшом городке, расположенным на берегу полноводного в тех местах Немана. После того, как мне исполнилось 15 лет, я стал ежегодно ездить к отцу на летние каникулы. Там и состоялись мои первые встречи с ужением рыбы. К тому времени ходить со мной на рыбалку отец уже не мог, поскольку перенесенный несколько лет назад инфаркт не прошел бесследно. Но в углу своей просторной комнаты, которую он занимал в большой четырехкомнатной коммунальной квартире, стояли две удочки на случай, когда кто-нибудь, имеющий транспорт, пригласит его поехать на рыбалку. Удочки были сделаны из длинных прутьев лещины. Они не были складными, и с ними нельзя было проехать ни в автобусе, ни в поезде. Такие простейшие удочки были обычны для жителей сельской местности, добиравшихся с ними пешком от дома прямо до речки или озера. В первый же мой приезд к отцу я побывал с ним на рыбалке, благодаря нашему соседу по коммунальной квартире, Леонардасу Петрасу Гужасу. Этот громадного роста добродушный литовец имел «трофейный» мотоцикл BMW с коляской, на котором однажды он и отвез нас с отцом на старицы Немана, до которых от нашего дома было километра 3. Мотоцикл Леонарда, хотя и подержанный, вызывал у меня полное восхищение и интерес куда больший, чем рыбалка. Он имел двухцилиндровый четырехтактный двигатель мощностью 18 л.с. Коробку передач соединял с задним колесом карданный вал. На малом газу двигатель этого чудесного мотоцикла работал спокойно и уверенно, не спеша, выдавая разделенные одинаковыми паузами звуки выхлопа: тух — тух — тух. А когда Леонард давал газ, двигатель отвечал могучим басовитым рычанием сильного зверя: р-р-р-р! Мотоцикл уверенно набирал скорость и легко тащил прицепленную сбоку коляску с пассажиром и двух седоков на нем самом, даже когда одним из этих седоков был сам Леонард, весивший более ста килограммов. А однажды Леонард взял меня в поездку на литовскую сторону Немана в городок Таураге. Надо было привезти для другого нашего соседа по коммуналке, Германа, муку, смолотую на мельнице. В коляске лежали мешки с мукой, на мешках сидел я, а в седлах мотоцикла сидели Герман и Леонард. Муки было около 150 килограмм, и все равно, мотор не перегрелся и легко довез нас троих вместе с грузом до нашего дома. На той единственной для нас с отцом совместной рыбалке мы поймали пару небольших плотвичек и окунька. Так что результат меня не воодушевил, но на обратном пути Леонард позволил мне сесть за руль мотоцикла, а сам сел на заднее сиденье в качестве инструктора. Отец с удочками сидел в коляске. Людей на лугу не было, поэтому наехать мотоциклом мне было совершено не на кого. Но как только я сел за руль, то сразу перешел из режима сознательных действий в режим эмоционального восприятия мотоцикла как могучего существа с совершенно неизвестными мне свойствами. Сначала я поехал прямо по колее, пробитой колесами проезжавших тут машин, но потом колея свернула влево, и мне нужно было сделать левый поворот. Я и повернул руль влево, судорожно вцепившись в его рукоятки. При этом, естественно, ручка газа на правой стороне руля повернулась в сторону его увеличения. Мотор взревел, мотоцикл сошел с колеи и помчался по луговым кочкам по направлению к ближайшему стогу сена. «Не газуй так сильно, не газуй так сильно!» — закричал Лео¬нард, Но я уже не контролировал ситуацию и не мог сообразить, как же мне надо действовать, чтобы остановить мотоцикл со всеми его лошадиными силами и газанул еще сильнее. Леонард привстал на педалях, перегнулся через меня и перехватил управление как раз в момент нашего столкновения со стогом сена. Так как была включена первая передача, скорость мотоцикла была невелика, и никто не пострадал. Только я чувствовал себя весьма смущенным. Несколько дней спустя Леонард предложил мне самостоятельно завести мотор мотоцикла. Сам он проделывал эту операцию на моих глазах много раз, нажимая на рычаг стартера своей мощной ножищей в сапоге. Не представляя, с какою силою надо нажимать на рычаг стартера, я что было силы ударил по рычагу сверху вниз ступней правой ноги. Эффект оказался потрясающим: у шестеренки этого самого стартера выкрошился зуб! Леонарду пришлось изготавливать в механической мастерской комбината копию этой шестерни. А через несколько дней Леонард решил сменить масло в картере двигателя. Он снял донную крышку картера, слил старое отработанное масло, и поручил мне поставить крышку на место, равномерно, без перекосов затянув все винты, крепящие ее к картеру. Честное слово, я очень старался затягивать все винты по очереди, равномерно, но через минуту-две моих трудов раздался легкий треск, сообщивший о том, что крышка картера лопнула. А она была литая! Изготовить такую деталь в механических мастерских комбината было невозможно. Пришлось Леонарду зачеканить трещину в крышке свинцом, но после такого ремонта масло стало понемножку протекать. Теперь надо было периодически проверять щупом уровень масла в картере и добавлять его, когда уровень падал ниже допустимого. Вместе с крышкой картера лопнуло и терпение Леонарда. Я был отстранен от «обслуживания» мотоцикла и мои злоключения с этим чудом техники на какое-то время прекратились. Но, узнав показанную Леонардом дорогу к старицам на заливных лугах левого берега Немана, я несколько раз выходил на них с удочками сам. Как завороженный смотрел я на темную к вечеру гладь воды, на которой недвижно стоял поплавок, сделанный моим отцом из пробки от винной бутылки. Не очень себя утруждая, отец просто проделал шилом отверстие по её оси и в это отверстие продел леску удочки, а чтобы зафиксировать пробку на месте, вставил в это отверстие спичку. Проблема поплавка была решена, самым примитивным способом. Когда невидимая мне в темной воде рыба начинала клевать, пробочный поплавок мелко вздрагивал, пуская круги по водной глади. Сердце моё замирало, и я резко взмахивал вверх удилищем. Мне было известно, что резко поднимать удилище, да еще с таким жестким концом, как у моих удочек из лещины, нельзя. Цель рыбака при подсечке — надежнее зацепить рыбу крючком, а не обрывать ей челюсть. Но волнение при поклевке часто опережает действия разума, и даже опытный рыбак иногда излишне резко поднимает удилище, а потом уже вспоминает, что этого делать не следует. Как правило, подсечь рыбёшку мне удавалось далеко не всегда. Плодами моей рыбалки чаще всего пользовался соседский кот, а на сковородку лишь изредка попадали две-три плотвички. Такая рыбалка не очень меня увлекала, она лишь создавала предпосылки для восприятия ВРС. Но когда я возвращался к матери на Украину, то опять попадал в среду, стерильную по отношению к этому вирусу. К тому же и возраст у меня был переломный, возраст перехода от юности к молодости, перехода от статуса школьника к статусу студента, а потом и инженера. И все это на фоне выпускных экзаменов в школе, вступительных экзаменов в ВУЗ и двух ежегодных экзаменационных сессий в нем же, трех поездок на практику, продолжительностью от одного до двух месяцев, и ежегодных поездок на сельхоз работы. А дружеские вечеринки с друзьями и приглашаемыми на них девушками, с которыми раньше мы, учившиеся отдельно в мужских и женских школах, почти не общались? Все это оставляло для рыбалки только каникулы, когда я навещал отца. Мне надо было бы пройти «курс молодого бойца» у опытных рыбаков, которые ездят на рыбалку не три-четыре раза за год, как я, а почаще, но попасть в компанию таких рыболовов мне как-то не удавалось. И вот однажды мне показалось, что такой случай представился. В тот год я приехал к отцу уже в качестве студента, закончив обучение на первом курсе. Однажды отец, придя с работы, сообщил мне прямо с порога: «Завтра вечером поедешь с Ива¬ном Ивановичем П. на рыбалку с ночёвкой. Он поедет на машине и возьмёт тебя с собой». Иван Иванович был главным инженером местного бумажного комбината, знаком с ним я не был, но по рассказам отца знал, что человек он несколько необычный. Отец, например, сообщил мне, что Иван Иванович бесплатно сделал ему зубной мост. Главный инженер бумкомбината и врач-стоматолог в одном лице? Это выглядело для меня несколько странным. Конечно же, я был рад пред стоящей поездке, полагая, что не только проведу романтическую ночь на реке, но и поучусь чему-то полезному у более опытных рыболовов. На следующий день, в субботу, около шести часов вечера, я подошёл к одному из особнячков на окраинной улице, где проживало руководство комбината. При себе я имел две удочки, банку земляных червей и небольшой пакет с бутербродами. Вскоре выяснилось, что поедем мы служебным «газиком» с брезентовым верхом и машину поведёт шофёр, которого Иван Иванович называл Петькой. Кроме того, Иван Иванович брал с собой ещё и сына Лёньку, мальчика лет двенадцати. Какое-то время мне пришлось подождать во дворе, пока вся компания соберётся. Иван Иванович оказался темноволосым мужчиной лет сорока пяти. Наверное, утром он брился, но к вечеру на его скулах и подбородке уже пробилась чернота отрастающих волос. Он казался мне чем-то смущённым, а жена его, появляясь изредка в проёме открытой входной двери, не проявила ко мне никакого интереса, и выглядела чем-то недовольной. Иван Иванович вышел из дома в том же костюме, в котором был на работе, то есть в тёмном пиджаке, давно не глаженых брюках, светлой рубахе с расстёгнутым воротом и тёмной кепке. На ногах его были легкие потрёпанные туфли. Удочки, такие же «палки» как у меня, нёс Лёнька. Шофёр Петька, молодой человек с густой шевелюрой темно-русых волос, был одет в робу на все случаи жизни. На нём были тёмные, хорошо поношенные штаны и не то куртка, не то френч из плотного материала. Было уже без четверти семь, когда мы, наконец, выехали. И тут Иван Иванович, повернувшись ко мне с переднего сиденья, сказал, что мы ещё заедем к Черепановым и поедем на рыбалку с ними. Меня это известие огорчило, так как оно означало ещё одну задержку, но я, естественно, промолчал. Ехать к Черепановым было совсем недалеко. Петька остановил машину у небольшого одноэтажного особняка, отгороженного от улицы низким забором и молодыми деревцами. Через открытые окна сквозь лёгкие занавески густо шёл запах закусок и салатов, которые обычно выставляют при праздничной трапезе, когда принимают гостей, и слышался характерный для таких собраний шум от звяканья ножей и вилок на фоне гула разговоров разогретых выпивкой людей, с аппетитом поглощавших поставленные на стол угощения. Когда Иван Иванович вошёл в комнату с гостями, раздался одобрительный шум. Хозяин тут же стал приглашать Ивана Ивановича к столу, а тот вынужден был отказываться и, понизив голос, чтобы мне не было слышно, пояснял, что у него в машине гость, и он никак не может не поехать. Наконец было принято компромиссное решение: Петька отвозит меня с Лёнькой на реку, и возвращается за Иваном Ивановичем, а потом они вместе едут к нам. У меня же осталось сильное подозрение, что Иван Иванович заехал к Черепанову совсем не за тем, чтобы пригласить его на рыбалку… Мы выехали за городскую черту, проехали километров пять, и свернули с шоссе на грунтовую дорогу, проехав по которой метров пятьсот, остановились, оказавшись на высоком левом берегу Немана, поросшем кустарником. Вниз вела довольно хорошо натоптанная тропа, по которой мы с Лёнькой спустились к реке, а Петька убыл за своим шефом. Было еще совсем светло, но уже ощущалось скорое наступление сумерек. Берег, на котором мы находились, совсем недавно, до войны, был германским, а на противоположном правом берегу Немана была Литва. Чтобы Неман не подмывал левый берег, прагматичные немцы насыпали через каждые сто-сто пятьдесят метров перпендикулярно к берегу каменные косы. Эти косы отбрасывали напиравшие на них струи мощного течения к середине реки. Часть же водных струй на конце каждой косы, теряя свою скорость, заворачивала назад, к левому берегу, образуя за каждой косой круговорот, который вымывал в песчаном дне довольно глубокую яму. Мы с Лёнькой поспешили размотать наши удочки, насадили на крючки червей, и начали ужение. Конечно же, у самого берега на глубине стали клевать ерши, один другого меньше. Но мы пойманных ершей не выбрасывали назад в реку, а пускали их в налитый водою алюминиевый бидончик, взятый на рыбалку Лёнькой. Чтобы ерши не перегрелись на тёплом берегу, я поставил бидончик в воду, несколько утопив его дно в песке для устойчивости. У нас ещё была надежда, что ночью удастся половить, используя ершей как живцов. Но тут я заметил, что стало темнеть. Ночи в Прибалтике даже летом бывают достаточно прохладными, и ночевать у реки без костра было нежелательно. Поэтому я положил удилище на камни косы и предложил Лёньке немедленно заняться заготовкой дров. Приедь мы часа на полтора раньше все вчетвером и имей мы с собою топорик, можно было бы ещё при свете дня быстренько поискать разбросанный по берегу весенним половодьем плавник и нарубить сушняка. Но топорика не было. Я вообще был здесь человеком временным, приезжим, не имевшим даже рыбацкого рюкзака, в который можно было засунуть и топорик, и флягу с водой, и фонарик, и множество других полезных вещей. Сейчас же топорик, несомненно, должны были бы взять собравшиеся ехать на рыбалку с ночёвкой инициаторы поездки. Но они занимались в этот момент совсем другим делом, как мне тогда по неопытности казалось, с рыбалкой не связанным. Поэтому мы голыми руками ломали сушняк в кустах на крутом откосе берега, и дело подвигалось очень медленно, а темнело слишком быстро. Было очевидно, что засветло мы не соберем нужного количества дров. Наконец послышался звук мотора подъезжающей машины, и вскоре по тропе к нам спустились наши компаньоны. Иван Иванович был явно «тёпленький», а Петька, вместо того, чтобы заняться дровами, взял одну из удочек и стал в густеющих сумерках удить рыбу. Я окончательно разозлился и призвал Лёньку немедленно продолжить заготовку дров. Мы опять вскарабкались на откос и принялись выкручивать сопротивляющиеся нашим рукам ветки кустарников. Вдруг снизу раздались крики: «Лёнька! Лёнька!». — Я пойду,— сказал Лёнька. — Меня отец зовёт. — Да он же пьяный, ты что, не видишь? — возразил я. — Давай наломаем ещё веток, тогда и спустимся. Но Лёнька не послушал меня и пошёл вниз к косе. Оказалось, что ситуация наша резко изменилась. Прибыв на реку, Иван Иванович узрел свой бидончик, стоявший в воде у края косы. — Как же так, — пробормотал он. — кто же его так поставил? Да он же утонет, и меня Марья Ивановна за такое дело… Вслед за этим Иван Иванович нагнулся, чтобы взять бидончик за дужку и вынуть его на сушу, но покачнулся и оступился. А оступившись, потерял равновесие и рухнул в воду в полном снаряжении. У самого берега было довольно глубоко, и дна Иван Иванович не достал. Ему пришлось плыть. От неожиданности он выронил бидончик, который, к счастью, не потонул, а тоже медленно поплыл, увлекаемый водоворотом к концу косы, туда, где неслись быстрые струи реки. Иван Иванович, несколько раз громко позвавший своего сына, благополучно выбрался на четвереньках на косу. Все на нём намокло, пиджак и брюки облепили тело, вода с него лилась струями. Петька же тем временем занялся важным делом: он концом удилища пытался поддеть дужку бидончика, чтобы не дать ему уплыть по течению, и это ему удалось. Бидончик с живцами был водворён в безопасное место. — Что же ты меня не спасал? — спросил Петьку Иван Иванович. — Так вы же не меня звали, а Лёньку . — резонно ответил Петька. Такой поворот дела полностью определил наши дальнейшие действия. Немедленно разожгли костёр, Иван Иванович снял верхнюю одежду и бельё, отжал его, одел снова и сел, весь дрожа, поб¬лиже к огню. Петька пошёл к машине и принёс взятую «на всякий случай» пол-литровую бутылку водки. Ивану Ивановичу налили для «сугреву» грамм сто пятьдесят, выпили и мы с Петькой. Раз выпили, — надо закусывать, и мы быстро расправились с моими бутербродами. У Ивана Ивановича и Петьки закуски почему-то не оказалось. Были, правда, два солёных огурчика и пучок зелёного лука, но и они тоже быстро пошли в ход. На огонёк нашего костра, откуда не возьмись, подошёл из темноты какой-то мужичок, который тоже охотно принял участие в распитии нашей поллитровки. Он сбегал на какой-то ближний огород и принёс несколько пучков зелёного лука. Но всё равно закуски катастрофически не хватало. Как, впрочем, и водки. Поэтому было принято решение поехать на ближайший хутор, где был магазин. Конечно, в час ночи магазин был закрыт, но наш новый компаньон знал, где живёт продавщица. Поскольку оборот у магазина был весьма невелик, и у продавщицы были трудности с выполнением плана, были все основания предполагать, что ради продажи двух поллитровок она не пошлет нас куда подальше, а выйдет из дому и откроет магазин. Сказано — сделано. Петька, я и наш гость поехали на ближайший хутор, и действительно, продавщица вышла из дому, ни словом не упрекнув ночных покупателей, и отпустила нам две бутылки водки. Закуски же в магазине, кроме макарон и крупы, не было. Стало ясно, что, кроме как на водке, план продавщице делать было просто не на чем. А имей она в продаже колбасу, хлеб и сало, то могла бы и не встать посреди ночи, чтобы продать нам водку. Воистину, нет худа без добра! Вернувшись в лагерь, мы продолжили питие водки, закусывая одним зелёным луком. Костёр мы сдвинули на новое место, а Ивана Ивановича в его белье посадили на горячий песок кострища. Настроение у всех, кроме Лёньки, стало приподнятое, и вскоре дело дошло до песен. Пели «Ревела буря, дождь шумел, во мраке молнии блистали, и беспрерывно гром греме-е-е-ел! И вихри в дебрях бушевали». Причём когда доходило до конца третьей строки, Петька изо всех сил, очень громко и очень долго тянул «греме-е-е-е-ел!», так что остальным в это время можно было передохнуть и со свежими силами грозно помянуть вихри, бушевавшие в дебрях. С закуской было катастрофически плохо, и Петька добрался до ершей. Не очищая ерша от чешуи, Петька насаживал его через рот на выломанный в кустах прутик, и совал в костёр. Через некоторое время он съедал ерша и принимался за следующего. Вскоре выяснилось, что выпитое без закуски количество водки для меня, незакаленного юнца, оказалось чрезмерным. Первоначально возникшее приятное возбуждение сменилось свинцовой усталостью. Я нагнул ветки одного из кустов и как-то устроился на них, чтобы не лежать прямо на земле. Сон был мне не в сон, но перед рассветом я, наконец, забылся. Проснулся я с головой, отягощенной ночной выпивкой и почти бессонной ночью. Над водами Немана низко струились слои тумана, — вода была явно теплее остывшего за ночь воздуха. На косе я увидел фигуру Ивана Ивановича. Черные волосы на его голове были всклокочены, костюм после ночных приключений выглядел так, как будто бы его теленок жевал, да и лицо его, заросшее к тому же жесткой щетиной, выглядело помятым. Но все же он встал раньше всех и приступил к тому, что надо было бы сделать еще вчера: он рыбачил! Солнце быстро поднималось, уничтожая струи тумана и обещая жаркий летний день. Все ночные тайны реки исчезали, уступая место слепящему блеску ее водной поверхности. Наверное, рыба отошла от берега и притаилась где-нибудь в ямах. Даже ерши перестали клевать. День обещал быть солнечным и жарким, и нам всем захотелось поскорее убраться с залитого солнцем берега, разъехаться по домам и передохнуть после бурно проведенной ночи. Но нашему отъезду препятствовало то обстоятельство, что шофер Петька отсутствовал и на наши громкие призывы не отвечал. Делать нечего, поднялись мы тропой к машине, Иван Иванович сел за руль, завел мотор, и мы медленно поехали по грунтовой дороге, пересекавшей широкий зеленый луг. Вскоре среди нарытых кротами кочек мы заметили одну более крупную, и подъехав к ней, обнаружили, что это не кочка, а зад безмятежно спавшего прямо на траве Петьки. На наши окрики он молча поднялся, несколько раз развел руки в стороны, как бы делая утреннюю гимнастику, встряхнулся и сел на своё рабочее место, то есть за руль. Пока мы ехали по грунтовой дороге, он посадил себе на колени Леньку, и позволил ему рулить, а сам управлялся с газом и переключением скоростей. Вскоре мы выехали на пустынное асфальтовое шоссе, обсаженное по обеим сторонам деревьями, и Ленька был от руля отстранен. Ехать по затененному деревьями пустому шоссе было приятно, все трудности прошедшей ночи были позади, и настроение у всех заметно улучшилось. И тут Петька предложил свернуть с дороги и заехать к расположенной неподалеку от шоссе «башне Бисмарка». Это была прямоугольная, сложенная из крупных тесаных камней башня с внутренней каменной лестницей. Наверху кто-то соорудил настил, перила и деревянную четырехскатную крышу, как у настоящей крепостной средневековой башни. Расположена она была на высоком холме, под которым широкой плавной дугой изгибался Неман. Равнинная местность просматривалась с башни далеко-далеко, особенно вглубь Литвы. На северо-западе были видны трубы целлюлозно-бумажного комбината. Среди местного населения ходила легенда о том, что когда-то здесь проводились большие военные немецкие маневры, на которых присутствовал Бисмарк, распорядившийся построить эту башню и использовавший ее как наблюдательный пункт. Один молодой человек даже сообщил мне, что Бисмарк упал с этой башни и разбился, и что его могила находится у основания башни. Действительно, недалеко от башни лежали два могильных камня со стертыми временем надписями. С трудом удалось мне прочитать на них даты, указывавшие, что они были сделаны не то в ХVI, не то в ХVII веке, так что никакого отношения к Бисмарку они иметь не могли. Да и без чтения надписей было понятно, что «железный канцлер» второго Германского Рейха вряд ли мог быть похоронен в столь захолустном месте у подножия наблюдательной башни, сооруженной, скорее всего, для осмотра красот прилегающих окрестностей с большой высоты. Мы поднялись на башню, полюбовались открывшейся панорамой и спустились обратно на лужайку возле башни, обрамленную четырехугольником высаженных еще при немцах кустов. И тут оказалось, что я, отправляясь на рыбалку, положил в свою сумку не только банку червей и пакетик с бутербродами, но и фотоаппарат «Любитель». Это был один из самых дешевых фотоаппаратов с тяжелым пластмассовым корпусом. Стоил он, помнится, 115 рублей. Моей мечтой был фотоаппарат «ФЭД», позволявший делать с одной заправки кассетой 34 снимка размером 24 на 36 мм. Но он стоил целых 800 рублей, и был мне не по карману. «Любителем» же можно было делать снимки размером 6 на 6 сантиметров, получаемые контактной печатью, а на одной катушке фотопленки помещалось всего 12 кадров! Но благодаря этой простенькой, несовершенной. камере я могу сегодня, спустя полсотни лет, получить послание из Прошлого и всмотреться в лица людей, с которыми я провел столь бурную ночь, и которых больше никогда не встретил. Вот Иван Иванович оживленно смотрит на мои попытки сделать снимок. Он держит во рту папироску «Беломор» и готов чиркнуть спичкой по коробку прямо перед лицом своего сына Леньки. Вот он Ленька, торжественно серьезный, держит букет полевых цветов, которые он хочет, очевидно, отвезти матери. А вот и шофер Петька в своей темной робе, пригодной для всех случаев жизни, тоже с папироской в руке. И все они — на фоне черно-белых бликов ярко освещенных кустов, обрамляющих лужайку у башни Бисмарка. На следующий год, когда я приехал опять к отцу на каникулы, Ивана Ивановича уже не было в городке. На комбинате случилась авария, — взорвался бак с горячей щелочью, пострадало одиннадцать человек. Ивана Ивановича отстранили от должности главного инженера, началось следствие. Он уволился и вместе со всей семьей выехал куда подальше. Так и остались мои первые шаги без последствий: настоящим рыболовом я еще не стал. Не встретил я достойного подражания примера, не посчастливилось мне, как бывает с новичками, которым везет, поймать хотя бы одну крупную рыбу килограмма на 2-3. Но, по-видимому, мое инфицирование ВРС всё-таки состоялось, и начался инкубационный период. Через несколько лет я примкнул к ВПР окончательно и бесповоротно, на всю оставшуюся жизнь.