(продолжение продолжения) Когда уже поэтические мэтры и монстры оценили плодоносность никитинской фразы, включились и слаборазвитые политические силы. Российские женолюбки («феминистки» - в новейшей истории), в силу тогдашней малочисленности объединившиеся с лесбиянками, вначале устроили демонстрацию на Сенатской, а потом на ней же разбили бивуак. Булыжниками укрепили две жердины, между которыми натянули шестиаршинный холст, с алой мужеборческой надписью (спасибо Зигзагу): «На горбатый сосок не накинешь носок!». Боясь мужских провокаций, эти нехорошие женщины организовали караул, который обычно несли две коренастые короткопалые лесбиянки, отличающиеся особой злобой по отношению к мужчинам. Потому что те не ебали их никогда. Даже пунктуальнейший и аккуратнейший Мистер Случай не мог помочь этим двум женщинам – для этого потребовалось бы филигранейшие состыковки в эстетическом, временном и географическом плане. В каких-то совершенно диких степных или горных районах было необходимо найти такую особь мужского пола, которая будет движима в основном инстинктом самца, а не нормальным мужским вкусом. А так как любой, даже самый затёртый мужчинка хоть иногда, но мечтает переспать с королевой (сестрой бая, дочерью вождя, племяницей магараджи и т.д), то и это «иногда» требовалось чем-то перебить, чтобы таки поставить мужика на место. Мистер Случай задумался и решил сделать намеченного представителя редкой национальности увечным. Так образовался горбатый каракалпак. Ну вот что делать горбатому «чёрному клобуку» в Петербурге, равно как и усатой лесбиянке в кумысно-гарцующей Каракалпакии, не мог решить даже Мистер Случай. Может, размышлял Мистер Случай, послать горбатого каракалпака в столицу с тейповым поручением купить какой-то скобяной товар? – нет, местные кузнецы-каракалпаки (не горбуны) сами всё изготовляли на местах. Тогда, может, отправить его в столицу за каким-то раритетом, скажем, редкой книгой по античному исскуству? Но тут даже Мистер Случай, организующий редкое, содрогнулся: «Бр-р-р… Каракалпак и античное исскуство?! Нет, уж увольте от обязанностей!». Так тема с ебанием тех двух лесбиянок была закрыта навсегда. (Здесь автору вспоминается эпизод из стишка идиотского поэта (поэтического идиота?) Виктора Гликмана, вложившего в название своего текста невыполнимую просьбу: «Не пей, народ России»: …Народ с обеда водку пьёт, А утром ищет виноватых, С похмелья голова болит, И бьют евреев и горбатых. Никто не спросит почему, Евреев бьют, и так понятно, А вот горбатые причём, Народу видимо занятно. http://www.stihi.ru/poems/2005/11/02-940.html Автор, минимум раз в неделю (а максимум – и того чаще) сталкивающийся с похмельем, целиком и полностью, совершенно и безоговорочно принимая ответственность на себя, заявляет, что индивидуум в этом состоянии желает или опохмелиться, или же лежать и стонать, но уж никак не рыскать по окрестностям в поисках евреев и горбатых, дабы тех избить. Автор часто бил других, был сам нередко бит, но он никогда не видел, никогда и не слышал, добавляет Автор, чтобы ему или кому-либо в рукопашных встречались горбатые бойцы. Замысловатая фигура жизни – горбатый еврей, зверь настолько редкий и пуганый, что его не только побить, но и заговорить с ним тяжело. За более чем десять лет пребывания в Израиле, Автор видел по разу лишь двух горбатых евреев и с десяток скособоченных. На контакт пошёл только один из скособоченных, тот в сандалиях, стрельнув у Автора сигаретку, что, в принципе, подтверждает природную осторожность непрямоходящих евреев) «Горбатые соски» докатились до низин поэтического мира, поэтому и Гвидонус, сидя в кошерной харчевне «Колено Гадово», состряпал некий рифмованный сипУр («рассказ», ивр), слабое подражение великому нееврейскому поэту Н.Некрасову, вложив, как он утверждал, в дактилические рифмы плаксивость. Кривое и мирское Почистив ружо, взяв мешок с тульским пряником, Солдат на войну отправляется раненько. А здесь на хозяйстве с овчарой мохнатою Жона оставалось изрядно брюхатая. Указ государев – не фунт ядер грецкого, Судьбина солдатская – смерть молодецкая. И вот животину сложил на чужбине он - Картечь изодрала всю область брюшиную. Засохла б вдова обделённая ласками, Как в срок появилась дитятя губастая, Ведомая в мир повитухиным шопотом, Затребовав титьку, губами зашлёпала. Солдатка даёт, но сосцы – штука нежная, Устами младенец творит неизбежное - Дитятя сосала суръёзно, по-лютому, Сосцы, натрудившись, поникли, как лютики. Они становились безвольными, снулыми, Вначале ссутулились, позже согнуло их. Живёт и костит баба долю проклятую С дитём губошлёпным, с сосцами горбатыми. Раз, мать-перемать, из далёка ли, с близка ли, Капрал шёл молодёнький. Шёл и насвистывал. И надо ж случиться, что в час этот песенный Вдова во дворе всё бельишко развесила. Капрала узрела и ну растеклося в ней Желание бабье густое и скользское, «Постой-ка, служивый! (А время к обеду-то). Ты б вдовьей стряпни да под штоф не отведал бы?». Что ел он, что пил, не про то будет сказано, Очнулся капрал весь слюнями измазанный. Вдова тут как тут, и тотчас же заправила Сосок крючковидный в зевало капралово. Так громко, что в птичнике куры заохали, Капрал возмутился: «Сазан ли я, окунь ли?! Какое коварство - в похмелье промозглое Ловить мужика как рыбёшку безмозглую!» Чем кончилось дело? Ответил так я бы вам: «Капрал от солдатки отважно уябывал» И в эту же ночь, лунным светом облитая, Дитё за нужник ведёт мамка с молитвою. И слышен дурной крик ребёночкин издали - Солдатка вожами кровинушку пиздила. Дитятя с тех пор с окаянною хворостью На вид - вродь как все, а питается хворостом. А что до капрала – живёт он и здраствует, Да вот, испужавшись, теперь пидараствует. Умные женщины, держащие мужей за лохов, знают, что самое страшное в этой ситуации – гнев мужчины, понявшего, что он всё это время был ведомым. И поэтому умные женщины всегда очень осторожны и ласковы в обращении с лохами-супругами. Ну а мужчины, взятый на крючок – чем не лох с бакенбардами? Или без. И случилось ожидаемое – мужчины империи взбунтовались против горбатости сосков, узрев в этом инструмент лоховства. Женщины заупрямились и зашипели. Подключили Патриарха – женщины сдались и замолчали. Особо же рьяных, «неразгибаемых», сторониц горбатых сосков отправили в провинцию, загнали в подполье и не давали им выходить. В наши дни их потомки со страшными кожными заболеваниями называют себя «пензенские закопанцы». Поэтическая верхушка, дабы избавиться от опасного своей популярностью конкурента, объявила виноватым Зигзага-Соскинского. Зигзага били все и так, что он принял лютеранство и сделал вид, что забыл все русские слова. Город «Сосок-на-Горбу» даже не нужно было сносить, потому что все средства на его строительство были давно разворованы. Никитина, учитывая его талант, подвергли лёгкому остракизму, он же вначале огрызался, грозил приездом Куратора Из Мюнхена (здесь Гвидонус всегда возмущался, вопрошая: «А что это за Куратор-Троекуров такой? Мало, что ли, у нас своих держиморд?»), потом, презрительно назвав богему «блудницей с самыми обыкновенными сосками», Никитин отправился в изгнании по городам и весям. В весях ему было гораздо лучше, потому что новости в веси доходят позже. Да и кормят по всяким весям обильней и добрей – чай, не столицы какие-нибудь. Изгнание преследовало вполне ясную цель – найти женщину с горбатыми от природы сосками, приволочь её в столицу, показать богеме её странность и сказать: «Ну что, неуникальные, съели?». Но пока до этого было далеко, потом что под пугающий звук сам Никитин быстро ел пирожок с рыжиками, а публичные женщины сновористо собирали ему харч в оренбургский пуховый платок. Пока то да сё, пока писался этот отрывок, звук, между тем, достиг такой пугающей ноты, что Автор, не знающий, что с ним делать, передаёт своё перо Светлане Марковской.