Я в Ревенсбрюке не сгорел и не закопан в Бабьем яре. В Израиле свою я старость по Божьей милости пригрел. Но поперёк и вдоль меня монбланы горя и страданий, и в голове сумбур стенаний, который не могу унять десятки лет, считай, всю жизнь, с тех пор, как в детстве с взрывом бомбы образовались в сердце тромбы, и крик, как дикий вой: «Ложись!…» на землю бросил пацана, девятилетнего мальчишку, узнавшего, что не коврижку несёт с собою всем война. Всю жизнь в ушах и посвист бомб, и чей-то страшный крик надрывный, и мой ко всем, как пуля в лоб, вопрос не детский, хоть наивный: «Кому, кому нужна в о й н а ? Кому людское горе в радость?» Года промчались, как волна. Уже давно я кинут в старость. Но на вопрос ответа нет. И мир по-прежнему кровавит. Безумство миром подло правит с тех пор, как создан этот свет. А людям хочется добра, своих детей растить спокойно, чтоб жить и сытно, и достойно, чтоб было Завтра и Вчера, чтоб не болела голова, и в страхе не смыкались веки, и чтоб из памяти слова «война», «террор» ушли навеки.