Когда я училась во втором классе, у меня умер дедушка – мамин папа. Я отлично помню, как меня вызвали с физкультуры, и заплаканная мама, не смотрящая почему-то мне в глаза, торопливо закутала меня в куртку и очень быстро повела к машине, в которой сидел и ждал нас папа. Дома была суета, никто не хотел обращать на меня внимание. Я забилась в какой-то угол и исподлобья наблюдала за бегающими туда-сюда родителями и сестрой. Потом мы молча ехали 100 километров до городка, где жили бабушка с дедушкой. Помню чувство неловкости, бабушку в черном платке, старуху, монотонно бубнящую что-то, сидя у гроба. Пьяного дядю – маминого брата, непривычно серьезных, притихших брата и сестру. Впрочем, на фотографии мы, выдрессированные школьными фотографами дети, улыбаемся. Было много цветов, а нам казалось, что это праздник – ведь на 1 сентября тоже всегда много цветов. Потом, кажется, через три года, мы как-то летом вырвались отдыхать и жили на базе. Это были потрясающие дни. Я только что выкупалась и шлепала в домик. Навстречу мне попалась совершенно зеленая сестра и сказала: «Иди найди маму, пришла телеграмма от бабушки.» Я спросила: «А что там?» Она помолчала и ответила: «Умер дядя Миша». Дядя Миша был совсем молодым парнем, я иногда очень сомневалась, как его называть – Мишка или все же дядя Миша. И я пошла искать маму. Я нашла ее на пляже. Она выходила из воды, освещенная солнцем, мокрая, счастливая, и радостно улыбалась мне. Она еще ничего не знала. И я представила, как скажу это – и она сразу от обрушившегося на нее горя станет бледная, молчаливая и строгая. Но пока она ничегошеньки еще не знала и шла по мелководью, смеясь моему обалдевшему виду. Мне до ужаса захотелось не рассказывать ей ничего, чтобы она еще долго-долго смеялась и шла по воде, такая молодая и красивая. Но сказать пришлось. И все случилось. Она мгновенно постарела, побледнела и торопливо пошла в домик. Я не смогла ее догнать. Я шла и думала, что только что закончилось что-то очень хорошее в жизни моей мамы. Закончилось и ушло навсегда. И что однажды что-то хорошее закончится в моей жизни и я буду так же брести, тоже бледная и молчаливая. И от ощущения неотвратимости этого я заплакала. Я плакала не из-за того, что повесился дядя. Я его почти не знала. И не из-за того, что своими маленькими детскими ручонками только что нанесла ужасный удар по маминому сердцу. Я плакала заранее – от предчувствия того, что мне еще придется пережить. Сами похороны были ужасны. Тело стояло в доме третий день, градусник в квартире показывал 50 градусов Цельсия. Сестра упала от жары в обморок, мы, дети, сидели во дворе и разговаривали на взрослые темы. Мне было неловко и неудобно. Мне было жаль плачущую маму и бабушку, противно от прикосновений чужих теток и старух, откуда-то знающих меня, неприятно смотреть на отчужденное лицо покойника. С тех пор прошло немало времени. Я выросла, стала совсем другой. И, может быть, не стоило эту тему поднимать вообще, - ведь словом можно накликать беду. Но с того самого летнего вечера на базе я научилась плакать заранее – и когда несчастье сваливалось, как лавина, стоять, закусив губу, и не плакать.