Съездил Лёха недавно в очередную командировку то ли в Индию, то ли рядом куда-то (сам он, как всегда, не уточнял и лишь загадочно ухмылялся). Строили они там что или ломали, не знаю, но даром времени он не терял, познакомился с кем надо и научился разным восточным премудростям. К примеру, как заколдовать электрический счетчик (есть у них такой хитрый заговор). Навар получился - три рубля в сутки! Но государству от этого никакого убытку: по закону сохранения энергии имени Ломоносова-Лавуазье ровно на трёху в день прогорал его вечно смурной сосед с пятого этажа... Войдя во вкус, Лёха обратил внимание и на другую домашнюю технику и предметы быта. Тут-то всё и началось! Древняя, как мир, бабушкина стиральная машина наловчилась сбивать крепкие коктейли и повышенную температуру у ходячих больных. Телефон часами трепался с позвонившими женщинами на разные, в том числе весьма рискованные темы. Мужиков аппарат вежливо, но твердо отшивал, требуя освободить линию для срочного разговора. Новенький японский телевизор вместо опостылевшей рекламы врубал отрывки из старых-престарых отечественных фильмов, коих знал и помнил великое множество. Бессмертного "Чапаева" и "Весну на Заречной улице" демонстрировал в цвете. Газовая плита наотрез отказывалась готовить вредоносную, по её мнению, пищу, отдавая предпочтение вегетарианской кухне. В этом её целиком поддерживала кухонная радиоточка. С утра до вечера бубнила она бесчисленные рецепты блюд из диковинных, давным-давно вымерших растений, частенько сбиваясь на такие же забытые, мёртвые языки и диалекты. Часы-ходики взяли моду шататься ночью по квартире и до икоты пугать доверчивых домашних тараканов. Через неделю обиженные животные, многие из которых еще помнили добрую, чуть подслеповатую Лёхину бабушку, в полном составе, с чадами и домочадцами перебрались, от греха подальше, к соседу с пятого этажа. Желтый от дряхлости и злости унитаз научился производить экспресс-анализ того, что регулярно перепадало ему от Лёхи и его гостей. И всё бы ничего, но результаты своей экспресс-работы унитаз заговорческим шёпотом объявлял на всю квартиру, и это частенько омрачало кое-кому праздничное настроение. Заговорённый утюг напрочь отвык работать по специальности, набрался где-то похабных баек и анекдотов и мастерски травил их в присутствии женщин. В чисто мужской компании утюг обиженно молчал, слушал и изредка не то хмыкал, не то шмыгал носом. Электрический чайник взялся готовить освежающие напитки из зелёного чая, ячьего молока, курдючного сала и еще чего-то вовсе уж гадостного. Где и как добывались такие деликатесы, знали только трое: сам спятивший электроприбор и неразлучные Ломоносов с Лавуазье. Видавшая виды пенковая трубка (наследство от деда), которую Лёха изредка, под хорошую закуску, набивал "Капитанским", чуть не отправила его на тот свет. После первой же затяжки он выпучил глаза, позеленел и исчез в ванной. Из каких зловещих малайских трущоб доставлено было то поганое зелье, так и осталось тайной: немного придя в себя, Лёха молотком превратил трубку в пыль и спустил в унитаз. И, о чудо! Унитаз впервые промолчал! Вряд ли старый проспал свою работу, скорее всего - берёг секрет от неверных... Пыльный хиленький кактус за одну ночь переловил всех домашних мух! Стоило открыть окно, как окрестные насекомые слетались десятками и с маху насаживались на его шипы. С подоконника долго потом слышалось негромкое, сытое причмокивание... Кактус наливался силой буквально на глазах, и Лёха уже подумывал выставить его на балкон. А дело в том, что женщины, особенно полненькие, что-то такое чувствовали вблизи этого пышущего здоровьем красавца. Они вдруг замолкали, поёживались и принимались бесцельно поправлять на себе одежду. Старинное зеркало в прихожей не только выдавало мутноватое изображение объекта, но и с удовольствием его комментировало. Когда поздно вечером веселая компания расходилась по домам, зеркало не стеснялось в выражениях, и словосочетание "КАК СВИНЬИ" было одним из самых невинных. Наутро, разглядывая несвежую Лёхину физиономию, зеркало тяжко молчало, будто бы не находя подходящих слов. Зато будильник без устали отчитывал хозяина по утрам, нудил и зудел о преимуществах здорового образа жизни, о бренности всего сущего и о спасении бессмертной Лёхиной души. Он без запинки цитировал на языке оригинала и католического святого, и тибетского ламу, но пояснял прочитанное почему-то на ломаном русском. Впрочем, Лёха не обращал внимания на такие мелочи: заговорённый лифт вмиг избавлял его от похмельного синдрома любой тяжести. Других страдальцев бездушный механизм упорно игнорировал. Разбитое бабушкино пианино, к которому Лёха никогда и не прикасался, вдруг принималось исполнять нечто такое тоскливо-восточное, что челюсти сводило! Но хуже всего было то, что инструмент впадал в меланхолию ровно в пять утра, когда на родине неизвестного композитора начинала спадать жара и наступал долгожданный вечер. Окно в кухне, смотревшее на восток, днем позволяло сколько угодно любоваться и ближайшей помойкой, и окрестными гаражами, но по вечерам... По вечерам за стеклом неистовые ураганы сметали вековые деревья и ветхие лачуги, а безжалостное солнце выжигало всё живое с пыльных улиц! Звука не было, но иногда картинка вздрагивала, покрывалась рябью, и по ней плыли крупные прозрачные капли. Окно тосковало... И было в Лёхиной квартире (а точнее - в ванной) еще ЧТО-ТО... Сам он про ЭТО никогда ничего не рассказывал, лишь мрачнел, сутулился и молча плевал то через левое плечо, то через правое... Вернулся Лёха из командировки второго июля (я это точно знаю, да и все соседи тот день надолго запомнили), а уже в середине августа заперся дома, дверь никому не открывал и на телефонные звонки не отвечал. Не сразу и лишь самым близким поведал он о том, что с ним произошло... А просто однажды Лёха осознал, что жить в заговорённом доме нет больше никакой возможности! Выбросить на помойку испорченное барахло он не решался, так как все вещи хранили память о бабушке. Посоветоваться с тем высохшим коричневым старикашкой, что научил его древним глупостям, тоже нельзя: старый не имел ни телефона, ни адреса, ни штанов. И тогда Лёха сделал то, чего раньше никогда себе не позволял: напился в одиночку! Как всё было потом, он в точности вспомнить не мог, но суть излагал доходчиво. Он доказал на практике, что богатейший наш язык - поистине могучее оружие в умелых руках! Какое русское слово оказалось сильнее всех мудрёных восточных заговоров, Лёха не знал (он много их по пьяни вспомнил, слов-то разных), но, очухавшись утром, вдруг понял, что домашней чертовщине - конец! В тот же миг это почуяли и беглые тараканы в квартире вечно смурного Лёхиного соседа с пятого этажа. Наспех собрав нехитрые свои пожитки, с чадами и домочадцами вернулись они в давно обжитую, до слёз родимую бабушкину квартиру и постарались навсегда забыть долгие, постылые дни и недели вынужденной эмиграции. В общем, всё у всех постепенно образовалось. Лёха успокоился, посвежел, окреп, и хотя платит он теперь за свет на три рубля в день больше, но делает это всегда вовремя и даже с каким-то особенным удовольствием, которое непосвящённому, конечно, не понять...