КРИТИЧЕСКАЯ СТАТЬЯ (по шедевру Лермонтова) Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит... Знаю точно, где найду второго, Мне бы только третьего найти. Алиса Деева Лермонтовская поэзия, выставляя на всеобщее обозрение внутреннюю жизнь человека его эпохи, тем самым проясняла источники его страданий, указывала на современную общественную действительность, уродующую и искажающую человеческую личность. Увы! Эта уродующая действительность оказалась способна исказить и личность поэта. Дитя эпохи безвременья, представитель потерянного поколения, Лермонтов поэт тоски и отчаяния. Живущий в период николаевской реакции, во время запретов, казней, ссылок, время крушения надежд и разочарований, он отвергал окружающий его мир мир ненавистных ему духовных холопов, но и сам не мог абстрагироваться от этого мира. Рассмотрим, для примера, одно стихотворение, считающееся некоторыми вершиной русской (и даже мировой) поэтической лирики. Итак, " Выхожу один я на дорогу“. О чём эта, как говаривал Виссарион Белинский, пиеса ? Стихотворение не имеет названия, и это понятно неангажированному читателю, ибо мы видим, что и сам автор не вполне отдаёт себе отчёт, о чём он пишет; достаточно прочесть первые две строки пьесы, чтобы возникло множество вопросов (если не сказать больше). Итак. "Выхожу один я на дорогу". Зададим себе вопрос: "какова новизна, оригинальность, информативность этого текста?". Да ведь такая (и ей подобные) фраза произносилась/писались в течение веков многократно, в том числе, и в литературе. Только, только в первой строке упомянута дорога, как во второй строке она возникает вновь, только уже под псевдонимом "путь", причем неизвестно почему и зачем - "кремнистый". Видимо для того, чтобы использовать глагол "блестит" в рифме с глаголом "говорит". Больше этот блеск в пьесе ни для чего не нужен и никак на содержание стиха не влияет. Сразу же бросается в глаза довольно простенькая перекрёстная рифма (любимая каждым начинающим поэтом) с использованием двух самых простых форм рифмовки с мужскими и женскими рифмами, неуклонно повторяемыми по всему пространству текста. Избыточное применение шипящих звуков не только не вызвано нобходимостью, но даже, в конце-концов, раздражает. Начальная часть стиха является пейзажной зарисовкой с неудавшейся попыткой оживить этот пейзаж мнимыми разговорами Бога с пустыней (?!) и звёзд меж собой(?!). Видимо, эти скучные разговоры приводят автора к желанию заснуть, но сон ему видится в совершенно необычном ракурсе, напоминая, можно сказать, сон летаргический. Проблема содержания тут предстаёт, скорее, в медицинском аспекте, чем в лирико-поэтическом. Отдельно следует сказать, что значительно более живописные и психологически верные картины вселенной мы можем найти в уже давно известных стихах других поэтов (Ломоносов, Державин и др.). Забавно, что небольшое произведение разделено на 5 катренов с соответствующей нумерацией. Кому и для чего это нужно - остаётся только догадываться. Возможно, сам автор сомневался в какой последвательности следует читать катрены и сделал для себя пометки. Думается, что этим объясняется и то, что в разных изданиях стихотворение печатается как с нумерацией, так и без оной. Необходимо отметить и многочисленное употребление существительных, подобранные по принципку наибольшей "волнительности" читателя. Тут и дорога, и туман, и ночь, и звезда (не одна), и небеса, и сиянье, и свобода, и покой, и сон. После кошмарной "могилы" упомянута грудь, причём беспременно дважды. Ну, и после обязательной "любви" - знаменитый дуб, о котором ниже. Мы уже сказали несколько слов о первом катрене. Посмотрим пристальнее и на последующие. Второй катрен чётко распадается на две половины: первая - о торжественных и чудных небесах, а вторая - о болезнях и трудностях автора, причём очевидно удивление по поводу такого несовпадения красоты мира и ущербности автора. Но тут поэт делает резкий переход к 3-му катрену, в котором всё, кроме желания сна и покоя, оказывается несущественным ("не жаль мне прошлого ничуть" и "не жду от жизни ничего я"). Поэт хочет заснуть и забыться. Впрочем, как мы уже упоминали, с медицинской точки зрени сон этот - летаргический. Автор надеется (см. 5-й катрен) во сне всё видеть и всё слышать, причём пение, которому он хотел бы внимать, обязательно должно исполняться сладким голосом, и чтоб беспременно про любовь. Музыкальная сцена завершается пейзажной картиной с почти обязательным(в высокой русской поэзии) дубом, склоняющимся над автором, причём, по совершенно непонятным причинам, этот дуб по желанию поэта зачем-то должен быть тёмным (?). Причины этого литературоведами пока не выяснены Автору настоящей статьи думается, что для высокой оценки рассмотренной нами пьесы требуются и столь же тёмные, как указанный дуб, читатели. :wink5: :tongue: