Сказали: все пройдет -- Не объяснили цель... Две тысячи шестьсот Стремительных недель Нельзя остановить, В полете развернуть... Но можно в небо взмыть, На Черновцы взглянуть. -- Внимательней смотри По сторонам, сынок,.. -- Жаль, Киевская. 3 Закрыта на замок. Спасательным кружком -- Мансардное окно: Пил с Зориком-дружком Там кислое вино... Парк Шиллера глядит -- И не отводит глаз -- Расстроган и сердит: Дождался все же нас... Акациевый дым, Дурманящий, как встарь. Дуб -- рядом постоим, Каштан -- округи царь... Тот вдохновенный двор И незабвенный дом... Я с тех счастливых пор Полвека не был в нем. На милом этаже -- Квадратики огня. Теперь они уже Вновь светят для меня... * Это, можно сказать, экспромт, но не вполне. Это стихотворение получилось после того, как я вдруг вспомнил несколько строчек из давнего-давнего, одного из самых первых подростковых еще стихотворений. В полном виде оно у меня не сохранилось: вместе с другими первыми было в той записной книжке, что была украдена у меня вместе с дорожной сумкой, в которой лежала, в дни, когда я сдавал экзамены в Московский университет. Некоторые стихотворения из той книги я сумел позднее вспомнить и даже включил в мои книги, другие вспомнил и, зпбрпковав в первоначальном варианте, все же как-то использовал: пересказал, отредактировал... Вспомнившиеся сегодня несколько срок меня поразили: оказывается в том моем полудетском стихотворении было нечто пророческое. В сегодняшнее стихотворение без спросу вошли и стоки любимой песни (На стихи Льва Ошанина). В юности мне всегда казалось, что она написана обо мне. Ошанинские строки я не закавычиваю, поскольку несколько изменил их применительно к изменившемуся контексту. Но здесь я подчеркиваю, что они взяты мною именно как цитата и в знак моей вечной благодарной памяти любимому поэту-песеннику...