Где он пылится – мой диплом? Да цел ли вообще, бедняга? Спалили, иожет, под котлом? Заплесневела вся бумага? Лазутина-шефиня, как Вам новое тысячелетье? Скучает ли по мне журфак? Я доброе его наследье – Каких нибудь процентов семь – Не так уж -- мало нес по жизни. И, стало быть, не зря совсем Науки мы упрямо грызли. С Лазутиной была –вась-вась Ученова – (земля ей пухом), Что обо мне отозвалась Светло в книжонке, что потугом Давнишней «Эврики» была Дать просвещение народу. Там журналистике сплела Ученова беседу-оду. Вот в той-то эвричной меня Книжонке и упомянула. Диплом отлично оценя, Весьма прозрачно намекнула, А впрочем, без обиняков Аспирантуру предложила... Включился – я ж из простаков, Но мне... калина подкузьмила. Я от Руденко уходил. В тоннеле возле дома Инны Вдруг соблазнился и купил Пакет мороженой калины. Закономерно: вытек сок – И диссертацию окрасил. Над фактом погрустил часок – И... пожалел, что время тратил – Ту трихомундию писал. И выкинул ее к барбосам. Не жаль... А кто «ученым» стал, Гнул гибко спину перед боссом, Нагутаперчивал хребет... Сегодня б мой диплом сгодился Тем, кто пристроил в интернет Мега-порталы... Вот открылся Для одноклассников такой... Нам после сборов – по просвету С двойной малюсенькой звездой Журфак сготовил по сюжету, Жизнь прожил в ипостаси той, Военной – Саша Иваненко... Из однокурсников – второй Служивый – Миша Вороненков В ладу с журфаковской судьбой – Погоны временно напялил... Судьба... Смирись, проснись и пой, Вой, ежели комар ужалил... Нет поводов да и причин Откашивать. Служу – в запасе. Повышен в капитанский чин, Ео ни в одну из катавасий, По счастью, не был вовлечен. А подполковник Иваненко Слегка Чернобылем пожжен, Здоровье потерял маленько... А в девяностые – фигня Случилась полная. Не враки: За что в полковники меня Внезапно выбрали казаки Стбирские? Ответ один: Не знаю. Грамоту, однако, Храню свидетельством годин Раздрая... Той порой без ВАК’а Мне также докторский диплом По экономике вручили. О, я великий эконом! Но в зал научный не пустили В библиотеке, а диплом С презрением объявлен липой... Но это мы переживем... Мы разминулись с Семой-глыбой. Был этот парень простоват, Но искренен и добродушен, Не проходимец и не фат. Я был с ним в дни учебы дружен. Потом он укатил в Сибирь – Где в журналистике глубинной Выстраивал легенду-быль Судьбы в сотворчестве с любимой. Хоть был отправлен в Ашхабад, Куда ссылали и отличниц, А те реаели: -- Там же ад! Журфаковских девиц-лимитчиц Особо раздражали мы Андрошиным: трудились в штате. Мы б дали им судьбу взаймы, Распределясь на автомате... Из однокашников другой Был с виду вроде не завистлив, По сути же – как раз такой, Улыбками подлянку выстлав, Всегда клеймивший стукачей, Тихонько стукнул в деканате, Что вне начальственных очей Я, точно клоун на канате, Меж ипостасями двумя: Меж «Комсомолкой» и журфаком... -- У нас степешку сохраня, В газете – на зарплате... Фактом Доходов ОБХСС Должон заинтересоваться... -- У вас какой здесь интерес? -- Не мог бесстрастным оставаться, Как человек и гражданин... – Такая получилась лажа. Сдал с потрохами сукин сын. Засурский чуть смутился даже. Он на журфаке царь и бог, Ко мне и добр и расположен – Не среагировать не смог. Я из спецгруппы с Семой должен Тотчас к газетчикам уйти... Со стукачом потом по жизни Я помирился... Ну, почти... Не назову его, не висни, Сверхлюбопытный, над строкой... Недавно повстречал в Домжуре – Он лысый, старый – никакой, Нутро гнилое в мятой шкуре... Приказ к газетчикам меня Послал. Я перешел послушно. Мужское общество ценя Спецгруппы, здесь прекраснодушно Вошел в журфаковский цветник. Не развиваю эту тему: Женатым средь девчат возник... Вершинину отмечу Эмму, Как внучку маршала. Его К себе однажды вызвал Сталин. -- Мы в курсе, -- говорит, того, Что вы у нас, как Геринг стали. Внимательно и долго зрим За тем как вы, пока что маршал, Палаццо мерзостным своим -- (Народ вас званием уважил) – Мозолите ему глаза... Мы вам советуем разрушить Там все к утру, не то... – Гроза Не разразилась. Значит, слушать Умел тот «ас» и понимать... Мне довелось диплом с отличьем Из рук Хохлова принимать. Рэм-ректор по канонам птичьим Из горных смелых был орлов. Он в нашей памяти навечно – Спортсмен и ректор Рэм Хохлов... Как наше время скоротечно! -- Спасибо! – ректор мне сказал. Спаси, мол Бог! – я догадался. И Бог не раз меня спасал, А сам Хохлов беде поддался... Когда он руку пожимал, Я нервничал – домой стремился. Сынку полгода – он орал – Я и на службу торопился. Тогда мы жили то в Москве, То у Никитиных... Возднее Статью о них на целых две Я выдал полосы, что мне и Аукнулось. Но в этот раз По-доброму. На той планерке, Где обсуждался мой рассказ, Народ мне выставил «пятерки», Шеф благодарность написал – Пошла работа как по нотам. А Гена Бочаров сказал: -- Пацан-то с вертикальным взлетом. Мне лестно... Гена подчеркнул: -- Фамилию народ запомнит – Не Иванов... -- И шеф кивнул... Потом ко мне из смежных комнат Коллеги поздравлять пришли – Ни зависти ни интригантства... Газета первой всей Земли Была... Духовное пространство Ее – все граждане страны, Все поколенья и народы. Мы были верою сильны И вдохновением в те годы. Дочурка Ольга родилась, Добавив опыта семейству. Чарковский научил и—раз! В водичку ухнула – и к месту В бассейне стала привыкать. Два года голенькою рыбкой. Что за игрушками нырять, Что спать... Бассейн был Ольге зыбкой. Мы крепко верили в себя. До зав. отделом вырос вскоре Пред юбилеем Октября Впервые окунулся в море, Точнее, даже в океан Документальных сериалов: На телевидении дан Был старт такому – для анналов. Что фильм – то год. Я пятьдесят Седьмой взял под свою опеку. На жизнь имел особый взгляд, Искал подходы к человеку, Полезному для всей страны: Антонов и Амосов (Киев). Мешалкин и Лаврентьев... Сны Пропали – люди-то какие! Тот сериал отмечен был Госпремией, но в списке только Начальство... Славой обделил, Но не был, в целом, неустойкой: Ценнейший опыт накопил, А он позднее пригодился. Я с телевидением был С тех пор в друзьях – в процесс включился. С командой делал «Огоньки», Еще – учебные программы С Никитиной, как островки Больших наук, наукодрамы. Еще – «12 этаж» И «Лестницу» для молодежи, Рождавшие ажиотаж, Они воспитывали тоже. В «Пресс-клубах» часто выступал, Была на ТВЦ программа, Во «Времечко» свои вставлял «От дяди Хила сказки»... Гамма Моих экранов – как всегда... Сейчас вот на «Звезде» ток-шоу С Иваном Кононовым... Да, Сдав фильм, я в «Комсомолку»-«школу» Вернулся на шестой этаж И долго потрудился в «фирме» -- Солидный непрерывный стаж. Картины на «Леннаучфильме» Документальные снимал... Прибавились в семействе Катя И Александра... Мал-удал. Я многодетный – привыкайте... Меж делом книги выпускать Сперва для иностранцув начал. Коль совокупный сосчитать Тираж – весь мир я околпачил. Их миллиона полтора – Томов и томиков, брошюрок Пошли от моего пера. Немало накропал, без шуток. В объединения вступал, Организации, союзы, Суперпроекты начинал, Чем добавлял семье обузы. Семейных клубов активист – Никитины, Чарковский... Прочих Мужей, лихих отроковиц Мелькнуло меж газетных строчек. А фестивали, лагеря, А экспедиции, полеты, Поток загорский... Все – не зря: Итогом творческой работы – Тот добровольческий порыв Слепоглухим ребятам в помощь, Что им, каналы в мир открыв, Дал шанс пожить, дружить и помнить... А Остров будущего мой? О нем журнал американский Писал – и эхо жизни той Звучит в стране заокеанской До сей поры... Была еще И Академия, что дикой Назвали... Много кой-чего, Что делает судьбу великой. Иосиф Гольдин... И ему В совета по резервам людства – (В делах его не все пойму) – Следы, однако остаются Усилий добрых – соль земли... Зачислен был ЦК партийным Я в «Банду...» вредную «...Семи» -- Партийфным, значит, был противным Любой естественный порыв. В той банде первый – Соловейчик. Коль так, я в ней. Императив: Он рядом – светлый человечек. Что в семьдесят восьмом году Со мною важного случилось? Послали – не в Караганду – В Алма-Ату... Башка вскружилась -- Там совещались: Тараки, Шахиншахиня и иные. Из «Комсомолки» старики – Не пожелали. И впервые Я среди ВИП-ов. Вот стоит – И я уже ему представлен – Сам эдвард Кеннеди. На вид – Обычный, братьями прославлен. Я даже руку пожимал, Представьте, Тараки и Эду. И тоже славу пожинал – И, думал, одержал победу. Был саммит Красного Креста И здесь такие персонажи – Необозрима высота. Я сильно удивлялся даже, Наивно недоумевал: Любой старик из «Комсомолки» С усмешкой на меня кивал... Там пыльной испытал просолки, Но я с великими балдел... Песков Василий отказался И Голованов не хотел... А я особо удивлялся: Обрыдла до того ему Космическая эпопея! Он всякий раз искал, кому Ее бы сбагрить... Но, робея, Не шел никто на Байконур... Однажды все ж Зубкова Вальку Он в это дело затянул. Тот полагал: дадут медальку, Но сильно возбудил народ, Мол, космонавт пшена посевы Легко из космоса найдет. Я полагаю – знали все вы: Пшено – из проса. Мне пришлось, Как роботу по телефону Вещать: корректор вкривь и вкось Сработал. Изгнан по закону С билетом волчьим навсегда. Без перерыва две недели Звонили... Вообще тогда На публикации летели Мешками отклики. Коль их Одиннадцати тысяч меньше – Считайте – траур. Автор сник. -- Да ладно, брось. Осталась тень же... – Ходили, горестно сопя, Друг другу плакаличь в жилетку... -- На прежнюю зато тебя Засыпали мешками... Редко Считать был вправе. Что один Ты – автор собственной статейки. Еапишешь очерк – и ходил С ней «по мозгам», читал... В семейке Газетной так уж повелось: Не закрывались вовсе двери... Ходил, читал, чтоб вкривь и вкось Костили – не благоговели... Когда к начальству заносил – Уже от каждого поправки – Трудился каждый что есть сил. Там были Иннины пол-главки, А также Ольгины – и всех. Я этим пользовался смело – И должен разделить успех С коллегами... Тогда всецело Всерьез был принят анекдот Про тапочки и Аджубея. Сюжет: тот пьяненький идет Пописать в туалет. Робея, Пред главным – юноша-стажер... -- Ты?... -- Иванов... -- Летать умеешь? Тошнит в полете? -- Нет... -- Востер! Пока я тут поссу, успеешь В мой кабинет зайти и там Отбей себе командировку На полюс Северный... Да, сам. Не дрейфь и не бери в головку. Старик некстати заболел, Военный борт гадит мотором В Челюскинской... Шустри. Пострел... -- Так я же в тапочках!- Со вздохом: -- Мда... Все-таки иди туда. Пиши приказ: тебя – уволить! – Я потому – готов всегда. Прикажут – я мозги мозолить Не стану: Валенки стоят, На всякий случай есть и тапки, Как обувь сменная. Велят Иные: приносите чашки, Да чтобы здесь не наследить... Иные: Анненский и Богат Аронов, к коим приходить Случалось – чтоб ни грязь ни топот... Ну, вот, слетал, поговорил... Там встретил чудика. Который Двухлетнего мальца учил Пилить на циркулярке... Сворой Гэбэшной местной уличен С тем чудиком почти в шпионстве. Пакетик, озираясь он Передавал мне при знакомстве. Там фотографии. Уже Чудак задерган и затюкан Донельзя, в полном мандраже – Ведь под приглядом и со «стуком»... А с ним застукали меня, Но я успешно оторвался. Невозмутимый, как змея, Отбил нападки. Отоврался. Мне виповские интервью Особых радостей не дали. Но все ж в газетную семью Явился, будто мне медали Уже навесили на грудь... Увидел Слава Голованов: -- Вспотел. Бедняга даже... – Чуть Хихикнул – не без тараканов... Мне стало стыдно... Я потом Припомнил это в некрологе... Та «Комсомолка» -- светлый дом. Добры коллеги. Но и строги... Я с той минуты не «потел» От важности при новой встрече. Я соответствовать хотел Достойной сути человечьей... О циркулярке написал Оговорившись. Чтоб примером Тот чудик для других не стал, Уча дитя таким манером... Был 79 год. Главред Виталий Игнатенко Статью в газету не берет. Не понимает, точно стенка Возникла. А в статье-то быль, Которая со сказкой схожа – Про город грез Ауровилль... А я таков, как будто кожа На мне отсутствует совсем – И ощущенье безнадеги... Что я здесь делаю? Зачем?... И повели меня Дорогие С семьей вначале в Люксембург. Бродил по матушке-Европе – И в Индии очнулся вдруг... Выслушивал при стетоскопе Неравнодушные сердца... Добру учился у бахаев, Жил у духовного отца, Магистра, мудрость постигая Всех розенкрейцеровских тайн. Сам в лекциях делился знаньем. Выпытывай смелей, пытай, Немецкий парень со стараньем... В еврокомиссиях творил На конференциях глобальных, Переводягой скромным был Айтматову, потом портальных «Другой планеты» типажей Я собирал по разным странам. Со всеми видными уже, Кто отличился резким, странным Подходом к теме: как учить И как воспитывать ребенка По совести и правде жить, Воспринимая чутко, тонко Любовь открытою душой, Я подружился на планете... Исландия была мечтой, А стала радостью... В сюжете Судьбы – любимая жена Нашла себя на Монтессори... Втямяшилось: она должна... И детсадов открыла вскоре – По Монтессори – штук пятьсот. А в Мюнхене аттестовали Ее в профессора... Везет? Завоевала – титул дали. И с Абрамовичем она Еще трудилась на Чукотке – Такая у меня жена. Мы вдохновенны, но не кротки. Елену -- Соловейчик брал В «Учительскую» -- было дело... Я в «Комсомолку» поступал... Она однако пожелтела – В «Литературку» перешел Обозревателем... Собкором По Скандинавии молол, Газету забивал не вздором, Когда хотел в Суоми жить, Но заскучал невыносимо. Другой бы начал сильно пить, Меня же не задело – мимо... Дед финский умирать в Москву Поехал. Бабушка в Суоми Была – без искорки в мозгу, Бесчувственная, будто в коме В больнице. Здесь и умерла. Я прибыл в Хельсинки позднее. Душа проститься позвала. Зима. Укрыл могилы снег и Никто не может подсказать, Как в тех немыслимых сугробах Ее могилу отыскать. По-видимому это промах – Зимой по кладбищу блудить. Стемнело. Никого. Обидно. Придется, значит, уходить – Ведь вправду ничего не видно. Напрасно поспешил сюда, Чудак, из побуждений лучших... Мигнула ярче вдруг звезда – И из под снега тонкий лучик Коснулся сердца... Напролом Пошел в сугробах утопая, Рками снег разгреб... Облом? Нет, точно, Здесь она, родная. Здесь под могильною плитой – Останки Евы Хямяляйнен... -- Приехал, внучек? Ну, постой Наедине с воспоминаньем. Отныне я живу – в тебе, В любви твоей и сердце светлом... – Стоял в раздумьях о судьбе, Кружился снег, взметенный ветром... О «Хямяляйнен»... Перевод: «Гуманная» -- на старофинском. Бабуля в довоенный год, Пока усач в угаре свинском – Не до предела ошалел, Стремясь народонаселенье Известь, а многих и успел, Являла школьникам терпенье В петрозаводской школке той, Которой я не встретил лучше Ни до черты ни за чертой – Судьба не предъявила случай, В какой бы ни возник стране. Преподавали все предметы Предшественникам, позже мне, Давали честные ответы, В чем был духовности оплот, Потомки тех, кого домашний Старательно губил «Пол Пот»... В чем день, возможно, не вчерашний... А ранее она была На службе здесь в посольстве польском. Сметло жила – и вот – ушла, Конечно, в ранге не посольском... Сгущается над градом мгла. На кладбище стоят сугробы, Прости, я есть, а ты была. Теперь ты в сердце внука, чтобы Добавить мудрости и сил... Я шел по кладбищу в печали, Бабулю в сердце уносил... Ее во мне не примечали? Пятнадцать лет тому назад Мы с мамой здесь же оказались. Вдруг с неба сильный дождь и град – И мы в ловушку – бац! -- попались: Охранник запер все врата... Сперва до хрипоты орали. Сообразив, что ни черта Не выйдет, преодолевали Сажённый кованый забор... Препоны, «стопы» и преграды Мне доставались с давних пор – И нет приятнее награды, Чем ощущенье: одолел! Осмеливался и решался, В делах безвыходных смелел – Вот потому и состоялся. Я жил недолго в Валгале – Глухом, далеком позабытом Давно автобусом селе. Был фактом в том селе нарытом Необычайно поражен... Сапожничий стоял домишко В котором народился он, Куусинен... Пришла мыслишка: Он, тот, кто Сталину служил, Врагом для своего народа, Чьим будущим не дорожил, Типаж – духовного урода. О Кекконене в той стране Различные гуляют слухи: Шпионом русским был... Их мне Шептали финские старухи... Что мне за дело до него? Случайно промелькнул в поэме. Был именитым – что с того? Ко мне вернемся, главной теме... Был в «ВиД’е», после – в «АТВ», Вел «Времечко» в прямом эфире, Ведущим на «Дарьяле»... Две Привычных ипостаси в мире Везде преследуют меня: Печать с мерцающим экраном. Без строчки, камеры – ни дня. Газетам разным и журналам Оставил имя. Где – главред, В иных – писака на подхвате. Надеюсь, оставляю след, Не наследив... К какой-то дате Стал академиком ТВ – Моих терзаний и дерзаний Признанье... Пищу дал молве За годы творческих исканий. Мне Шварценеггер интервью Дал, Ростропович и Миронов. Я вспоминаю жизнь мою Без горьких сожалений-стонов. И штшь той «Комсомолки» жаль, Неповторимой «Комсомолки». По ней – всегдашняя печаль И в пальцах, и в душе, и в холке. Юмашев – Эхо той судьбы Высокой – и Андрей Максимов, Заметные среди толпы. Опять – как моментальный снимок – Я вижу молодыми их. С «пеленок» здорово писали, Втолкнули в души тонны книг. А впрочем, в пору ту едва ли Сумел бы кое-как писать – Нельзя было писать дубово. Всех гениально исправлять Умела Ира Иванова. Иные после встречи с ней Валокардином «поправлялись». В ее руках Песков умней И Щекочихин... Им прощались Огрехи за большой талант... Вот потому-то так читались, (Хотя ценился каждый квант, В других газетах не решались Сюжетец дать на разворот) – В то «Комсомолке» -- развороты. То Бочаров шедевр зашлет, То Инна... -- Ира, ты ли? Что ты?... Недавно повстречал в Москве – Она бутылки собирала... Застыла на секунды две: -- Я вас не знаю! – Убежала... И ничего нельзя вернуть. «Иных уж нет, а те – далече...» На что нам хочет намекнуть Судьба, устраивая встречи? Жил, как хотел и как умел, Причем, состарился – не очень. И впереди немало дел: Завязан с олимпийским Сочи. «Сезонам русским» сотня лет – Там без меня не обойдутся. А русских кругосветок след? Мечтаю и туда втянуться, Куда-то все-таки помчу... Щетинкин волевым приказом Назначтл замом... Все хочу Успеть – и непременно – разом... Геннадий Алференко внес Идею с лёгонькой подначкой: Что я – бродячий мира пес Под ручку с интернет-собачкой... Десятилетие назад Детишки вырвались в Суоми. На молодой и строгий взгляд Тогда нельзя в российском доме Достойно было жить совсем. За ними подалась и Лена. На всех – российских много тем. Сложилась четкая система: Жить – там, осуществляться здесь... Уже пять внуков, все – в Суоми... Такая вот крутая взвесь Судьбы... В одном нетолстом томе Едва ли можно передать Все завиххренья-заморочки. А все же надо закруглять – В рассказе подошли до точки...