В молчании не более, чем время сумеет волос закрутить на бигуди, выскальзывает из порта трирема и мечется по глади без судьбы. Её борта от слизи континента лоснятся, мускус вспоминая смелых рук, а с берега глаз, выбежав на центр, в корму бросает восхищённый крюк. Гребцов удел – на вёслах быть, в мозолях: грудь океана не впервые под разрез. Он не оглох и каждый раз в триоли находит почему-то знак диез. На побережье, оставляя метки из камушков и веточек ольхи, что правит этот неизменно третий для полноценно значимых двоих?