1. Мой император - не художник, скорее каторжник - заложник, точнее, предводитель шайки в цепях таких же попрошаек. Спесивый пёс, твоя страна - в тебя отнюдь не влюблена. Тебя проводят злые дети и расстреляют на рассвете. Раз хлеба нет, а зрелищ – тьма: истлеет посох и сума. Щенкам не жить в бетонном рае. Здесь каждый камень у - ми - ра - ет… 2. Ты видишь, воздух пьян цветами, пропитан ветром и цветами раскрашен одухотворённо. И удалённо - удивлённо ты смотришь в этот лес глубокий, голубоглазо – одинокий. Озёра глаз и смальту сосен ты, ощущаешь, веря в осень внутри холста… На вернисаже ты забываешь, что пропажа - твоя душа в бетонном рае, что от зимы ты умираешь… И лужи глаз в асфальт щербатый… В который раз ты от Арбата домой как пёс по переулкам, бежишь по тёмным закоулкам. И не хватает кислорода в метро, где толпища народу, где пыль от мраморного ветра разъест глаза, где километры спрессованы экспрессом своза тряпичных тел в электровозе. Кобыле легче? Легче чёрту у шеи перегрызть аорту!… Уже к Кузьминкам подъезжая ты вдруг картины вспоминаешь - и видишь воздух - пьян цветами. Пропитан ветром и цветами. Робеешь: обморок ли это? Орёшь: Карету мне! Карету! Но кружит пёс среди двора - метро закрыли до утра. И ты, бредёшь по переулкам, по полутёмным закоулкам домой спешишь, тебе пора. Ну, что ж: ни пуха, ни пера!... Не забывай, что ты – пропажа, найдёшься, встретившись однажды не в этой жизни, так в другой, с тем, кто возьмет тебя с собой, туда, где входишь в лес глубокий, голубоглазо - одинокий, вдыхать молочный запах звёздный, и жить душой пока не поздно, и ощущать внутри холста слиянье неба и креста. 3. Я устала разговаривать с богом, или рот мой набит камнями с той дороги, где тени боком и чернеют каштанов ветви? Я устала разговаривать днями, под дождями, и под снегами, и ночами спрашивать : «Где Вы, старый Бог? Посмотрите сами» :- Нескончаемой конницей скачут те полки, чьи свистят сабли, разрубая на части свет мой. Этот первый, и тот – плачет, что на труп наступил палач - то, нет границ, и от мрака - вой. Есть границы, не горизонты - для меня и моих деток. Мы теперь из концлагерной зоны. Тьма задаст Нюренбергский ход? Наломали мы дров и веток в костерок для конца света. Станет жарко – уйдём в поход... Император мой - не художник. Из дворца на палитру брани – Свору в храм, а для нас - безбожник вынес смерть на подносе сам: боль за болью, а мгла за ранью. Холм к ручью, сбрось в траншею раненых. Сосны в небо, глаза к небесам… Я устала разговаривать с богом, или рот мой набит камнями с той дороги, где тени боком, и чернеют каштанов ветви? Я устала разговаривать днями, под дождями, и под снегами, и ночами спрашивать : « где Вы, старый Бог?»… странный Бог, страшный Бог!