Редактор журнала Роман Алексеевич Краснов сидел в своём кабинете и подписывал приказ о назначении заведующим отделом критики Николая Борисовича Елина, взамен внезапно скончавшегося Костромина. Перед Красновым лежали немногочисленные бумаги Петра Сергеевича, с которыми он ранее не был ознакомлен и которые собирался передать Елину. Роман Алексеевич с удивлением прочёл лежавшее сверху стихотворение Костромина, который ранее не был замечен в сфере стихосложения, а затем внимательно до позднего вечера читал последний критический обзор, написанный покойным. Чтение это увлекло Краснова: и постановка проблем, и мысли, и слог Петра Сергеевича восхитили главного редактора. - Чёрт возьми, - воскликнул Краснов. - Ну и силён был в своём деле покойничек. Потянет ли Елин на таком уровне? Человек он, конечно талантливый, молодой, перспективный; к тому же секретарь парторганизации. Но... Надо, пожалуй ещё раз с ним переговорить. Он снял трубку и позвонил. Телефон не отвечал. Роман Алексеевич взглянул на часы. Было уже очень поздно. - Ну, что ж, отложим разговор на завтра - подумал Краснов и покинул кабинет. Разговора назавтра не получилось. Утром на квартиру Краснова была вызвана "неотложка", однако было уже поздно. Врач констатировал смерть от сердечного приступа. ***** Переполох, вызванный в редакции неожиданной смертью двух, хотя и пожилых, но ничем не болевших мужчин, продолжался более недели. В конце-концов, перешагнув сразу пару иерархических ступеней, И.О. Главного был назначен Елин, ещё не успевший принять дела в качестве зав. отделом. После нескольких дней суеты, новых перестановок, перетаскивания имущества из комнаты в комнату, поездок в Москву и прочих срочных дел Елин наконец взялся за разборку бумаг двух покойников. Дело это оказалось хлопотливое и муторное: бумажек накопилась тьма, причём свалены они оказались в полном беспорядки. Ругаясь и чертыхаясь, Николай Борисович пытался навести среди бумаг хоть какой-нибудь порядок, откладывая на тумбочку те, что он считал возможным выкинуть. Без всякого сомнения Елин отправил в эту кучу и костроминские стихи, пробежав глазами которые он в сердцах бросил: - Чертовщина какая-то, хранят всякую ерунду! Душа, видите ли, у него куда-то вылетела, - и отшвырнул злополучный листок. Разбирательство бумаг затянулось. Постепенно редакция опустела и лишь Главред продолжал нести свою трудовую вахту. На завтрашнее утро было назначено заседание редколлегии, и к 9 часам все руководящие сотрудники редакции потянулись к кабинету Главного. Первые же вошедшие в приёмную были ошарашены видом лежавшей, как оказалось - в обмороке, на пороге кабинета молодой секретарши Верочки. Побежали за нашатырём, и когда Верочка пришла в себя, она неожиданно заплакала, по детски всхлипывая и показывая рукой на дверь. Кто-то заглянул в приоткрытую дверь и быстро направился к телефону. Впрочем, всем почти сразу стало ясно, что "Скорая" уже ничем не может помочь. Однако "Скорой" дело не ограничилось. Зам. Главного позвонил в Москву, и через несколько часов в редакции появился следователь. Журналистская деятельность на долгое время в редакции остановилась, а сотрудники один за другим по нескольку раз давали следователю свои показания. Никаких мотивов для возможного преступления, никаких причин ухода из жизни 3-х совершенно здоровых, как выяснило следствие, людей невозможно было обнаружить. Следствие длилось более месяца, журнал временно перестал выходить, но никакого просвета в деле не просматривалось. *****