нескромная философия Всё хотел, да вот, решился. Глава 1 Думается, ни для кого не секрет, что мир строго градуирован по огромной шкале своих элементов, иначе – свойств. Всё в нём идёт «от малого к большому», от тяжёлого к лёгкому, и так далее. Мы научились «обмеривать» почти все грани известной (доступной) нам реальности, называя всю её составляющую совокупность физикой; выявили и изучили принципы её действия (механика, термодинамика и пр.), но, тем не менее, при этом не можем не ощущать в окружающей нас действительности, присутствия чего-то неуловимого для наших измерительных приборов. (Никакие понятия о закономерностях движения и взаимодействия нейронов головного мозга, не «отодвинут» наших общих абстрактных видений и интуитивных познаний о душе и сознании.) Всё это говорится здесь для того, чтобы начать с тезиса существования «тонкого» мира, так как, начнём мы с него. Итак, к нашему рассмотрению предлагаются два полюса – мир физический, и мир духовный, иначе называемый «тонким». Мир состоит из этих двух составляющих – они везде и всюду. Человек в процессе проживания тонкий мир игнорирует своим вниманием напрочь; но не в физическом мире «живёт» («обитает») – в мыслях летает. Физическому миру «отводится» в сфере внимания от 10 до 80 процентов. Всё остальное время человеческое существо занято классифицированием и инвентаризацией окружающего мира. Наши мозги «обтёсывают» каждую пришедшую в них идею до геометрально удобной формы: подготовка – исполнение – запуск. Остаётся только задаться вопросом: откуда приходят в наш мозговой аппарат, генерирующий разум, эти самые идеи? Выбор аксиом невелик -- два направления: внутрь и наружу. Кто-то скажет, что мысли к нам приходят, как мозговая реакция на импульсы из подсознания. Другие возразят, что: идеи приходят «извне». И тогда совершенно уместно звучит вопрос: что ближе к этому «извне» -- разум или подсознание? Впрочем, уход в градацию чреват для нас путаницей. Достаточно определения областей проникновения внимания. Это, ещё раз: разум – физические ощущения – подсознание. Подсознание всегда, в той или иной мере, влияет на разум, оставаясь при этом «в тени» внимания. Иногда подсознание «уводит» разум из области физики. Это у тяжелобольных, душевнобольных, спящих, наркоманов и пьяниц. Например, если Вы видите у своего знакомого, бывшего накануне «навеселе», свежие ссадины или подтёки, то мгновенно понимаете, что Вашему товарищу, «гулявшему» вчера в изменённых состояниях осознания, случилось «нарваться на физику». Можно взглянуть на этот вопрос по-другому. Интернет. Виртуальная сфера социума, втиснутая между биосферой и атмосферой. Интеросфера. Это один коммуникативный центр человечества (уже почти). Мгновенная связь -- мгновенный доступ. В интерактивной системе мы можем попасть почти в любое место – гипотетически даже географически. Но только в ней. Друг из Африки может общаться с нами сколько пожелает -- хоть каждый день, но чаю попить -- зайдёт не скоро. Или, того проще: по мобильному аппарату сотовой связи, Вы, находясь в одной части города, договариваетесь о встрече с субъектом, находящимся в другой его части. Этот контакт полноценен, несмотря на то, что виртуален. Но к месту очной встречи Вам придётся каким-то образом переместиться сквозь городское пространство, точнее – городскую плотность: плотность населения, плотность застройки и плотность движения. Плотность физического мира. И пока Вы путешествуете из одного конца города в другой, Ваше внимание (...а если учитывать, что человеческое внимание устроенно так, что его можно зафиксировать только на одном единственном объекте внимания, то можно с уверенностью утверждать, что оно и есть этот самый «момент жизни» -- мгновение, проходящее через нас, рождённое нашим восприятием. Ведь, и прошлое, и будущее, по большому счёту, есть абстракция – «журавли в небе», за которыми мы можем лишь «наблюдать». По этому же большому счёту, внимание -- и есть сознание...) И пока Вы путешествуете из одного конца города в другой, Ваше внимание не отдано физическому миру, -- оно отдано точке А, и точке Б. Физическое расстояние между этими точками, как бы, стирается из внимания: сила притяжения этих двух полюсов «ворошит ментальный мусор» в наших головах. Всё это окрашивается настроением (самочувствием), и, в результате, мы получаем наш насущный момент жизни. Мир, нас окружающий, уходит куда-то от нашего внимания: мы думаем, думаем, думаем... Конечно же, иногда в этом путешествии мы думаем о насущном моменте, но, к сожалению, только когда нас что-то беспокоит – болит или натирает, кричит или напирает. Складывается ощущение, что тело не может «достучаться» до нас своими ощущениями, своим восприятием окружающего мира. Получается, что нас, кроме негативных, беспокойных факторов, ничего не волнует. Ну да – беспокойство и волнение, это же почти синонимы... Но если есть восприятие сознания, то должно быть и восприятие подсознания. Подсознание, хоть и недоступное большую часть времени для нашего внимания, так же подвержено влиянию окружающей действительности, только это происходит для нас -- в той или иной мере -- незаметно. Тем не менее, мы всё-таки есть одно существо: индивидуум, это совокупность сознания и подсознания. И влияет на течение нашей жизни и то, и другое. И тут мы приходим к тому с чего начали – к раздвоенности окружающего мира. Являясь, безусловно, одним целым, он, в то же время, двоичен. Но, конечно же, человеческому рассудку -- для определения -- нужно больше, чем это умозрительное заключение. Для доказательства ему требуется способ идентификации гипотезы, а именно – разница. Что мы можем сказать о физическом мире? Только то, что он измерим, подвержен фиксации чувственного опыта, хотя бы, с точки зрения всё той же идентификации. О тонком же мире, в отличии от плотного, нельзя сказать ничего определённого -- он не поддаётся классификации с точки зрения наших понятий. Выходит, разница в лишь том, что физический мир можно измерить, а духовный – нет. Но, как видим, она более чем существенна. Для плотного мира в наших словарях находятся слова; мир тонкий же -- вне слов, понятий и определений. И если учитывать, что слова, это, в любом случае, реакция на мир -- его описание, то выходит, что всё сущее мы делим на мир тонкий, и мир плотный -- сами. Тонкий мир лишён какой-бы то ни было критериальности, но и плотный мир описан только в рамках нашей социальной субъективности. Вне границ описания, в которое пытается втиснуть окружающий мир общество, он уже не делится -- ни на тонкое и плотное, ни на хорошее и плохое. Он просто есть. Таким образом, мы приходим к следущей схеме: объективно существует воспринимаемый источник – пункт за номером один. Этот источник воздействует на наши органы восприятия, заставляя их работать, генерируя в них объект информации – это второе звено цепи. А уж затем, данные обрабатываются «встроенным декодером» -- мозгом, и, в нашем случае, фильтруются, разделяя объективную реальность на два мира. Может возникнуть вопрос: почему же наше внимание для «ареала обитания» выбирает лишь физику, напрочь игнорируя тонкие сферы бытия? Ответ настолько травиален, что моментально вызывает бурные возражения -- в силу всё тех же причин: наше внимание выбирает физический мир по привычке. Общество -- в лице родителей, а потом ещё и социального окружения, с детства, прививает человеческому существу привычку и потребность восприятия только лишь физических аспектов окружающего. Абстракции либо «изгоняются» из наших голов вообще, либо «пакуются» там во всё ту же, геометрически удобную для потребления, форму. Стремление к симметрии -- вот цель нормальной человеческой жизни. И разделение мира на две составляющие исходит из него же. Но, так как, мир вне человека, это одно целое, а человек человеком был не всегда, то мы можем говорить о категории некоей изначальности нашего мира. Да, у человека есть мир физический и мир духовный, но вначале не было ни того, ни другого. Глава 2 Есть мир физический (плотный), и есть мир тонкий. Но изначально не было ничего. Как только, прямо стоящее существо осознало «физику», «вышелушив» её из окружающего единого мира, появился новый -- человеческий вид. Или, скорее, новая разновидность. Ведь биологически человек, это есть «хомунус». А он не всегда был «сапиенс». В эту позицию его вывел тот самый момент активизации аппарата разума, с последущей инсталляцией: выделив из окружающего мира область сознания, мы, тем самым, получили, как остаточную массу, область подсознания. Это с точки зрения внимания восприятия. А вот пройдя «обработку мозгами», сквозь призму разума «просачивается» несколько видоизменённое внимание: мир физический становится «конкретным», мир «не физический», то есть, та совокупность понятий о нём, которую мы можем зафиксировать, как реакцию на мимолётное его восприятие нами – миром абстрактным. Существует мнение, что именно обладание «абстракцией» делает нас людьми. Если Вы спросите мнение автора, то это правильно. Хотя бы потому, что... другого мнения быть не может, так как сам вопрос, это есть одна большая абстракция, с «полным набором» определений, и целей этих определений, работающих в одном едином направлении. Потому что, если сказать, что человек стал человеком, как только произнёс слова любви, это значит, сказать то же самое. Любовь – часть огромной абстракции, делающей человечество человечеством. Немаловажной частью этой абстракции также является общество -- как система, обладающее своим «набором» элементов, в свою очередь, тоже делающее нас людьми. Спектр факторов, определяющих наше «человечество» -- неимоверно обширен. В наших мозгах мы «делаем» «перекроенные» на человеческий лад вселенные. Мы определяем мир, а, так как, определение есть еденица информации, то определяем мы его информативно. Но, чтобы оперировать понятиями, их действительно нужно абсорбировать в отдельные еденицы -- в сжатые цельные элементы, обладающие свойствами разнородности по отношению друг к другу. Разница рождает определение. А для «упаковки» определений, человек стал использовать звуковые обозначения. Каждый элемент мира требовал названия, -- это «системное требование» разума: начало всех его начал; и в этом начале было слово. Глава 3 «В начале было слово»... Как высокопарно это звучит! «Какой пафос – может быть, скажете Вы (и будете совершенно правы), -- да ещё, вдобавок, в тексте, изобилующем явными противоречиями, и неприкрытыми заимствованиями чужих мыслей.» Но, боюсь, если взглянуть не предвзято, и чуть глубже, то откроется неизменно простая вещь – причина. А состоит она в том, что автор всего лишь почувствовал потребность чем-то поделиться с ближними, и стал доискиваться способа донесения своей мысли, грамотного построения её конструкции. Ведь от удачной инсталляции информации в социальную среду -- проекции идеи в, способное её воспринять, общество, зависит многое -- если не всё. Теми же побуждениями руководствовался наш предок в тот момент, когда ему было нужно, чтобы самый ближний к нему индивидуум передал ему, скажем, камень. Востребованный предмет физического мира информативно нужно было как-нибудь обозначить -- отсюда и возникновение слова. Эволюция способа передачи информации не является результатом функционирования разума. Как и всё в этой цепочке, изначально возник импульс из подсознания. Именно подсознанию мы обязаны возникновению языка. Социальное взаимодействие при помощи звука, не является уделом (не говоря уже об изобретении) только лишь человека. Многие животные образуют комуникативные общественные группы с помощью этого метода передачи информации. Так что, способ искать «долго не пришлось», -- другое дело, что после того как подсознание -- в виде (или на уровне) знания тела -- подсказало человеку решение возникшей проблемы, «за дело взялись» мозги, постепенно доводя до совершенства орудие изготовления конечного результата своей деятельности. Ведь, как уже говорилось, обрабатываемые мыслительными процессами данные нашего восприятия, облекаются в результат: понятия, определения – в слова. Поток сплошной абстракции, коей является окружающий, воспринимаемый нами без помощи слов, мир, требовалось разделить на отдельные составляющие для того, чтобы разум «не буксовал», что неизбежно (случилось бы, если бы) абстракция, не разделённая на определённые однородные полосы понятий, так и осталась «кашей». Извините за сравнение: фекалии – самая совершенная упаковка, которую только можно себе вообразить, способ вывода из организма продуктов метаболизма. Когда «упаковочный цех» нашего тела приходит в негодность -- «встаёт весь завод». Для нормального его функционирования, фильтрование, за которое отвечает желудочно-кишечный тракт, является процессом обязательным. Продукты метаболизма, это результат функционирования пищеварительной системы человека -- и выделяются телом. Продукты мыслительно-информационного процесса являются уже результатом работы головного мозга, но, тоже выделяются телом. В чём заключается разница между совершенствованием и эволюцией? Перед нами наглядный пример: как только человеческое существо стало оперировать (мыслить) категориями (словесными), оно совершило эволюционный скачок в новую позицию, в качестве категории, именуемую «человеком разумным». И речь идёт действительно о качественном изменении. После этого «за дело взялось» количество: увеличение языковых едениц, усложнение их взаимодействия, то есть – усовершенствование языка. Каждая новая грань мира, открытая нами, влечёт за собой «наращивание» мировоззрения, увеличение числа страниц в наших словарях. Мы «вгрызаемся» в окружающий мир, разрабатывая его как месторождение полезных ископаемых, но не приближаем неизведанную нами область тонкого мира ни на миллиметр. Судя по всему, так происходит из-за того, что действуем мы, опираясь на количественный метод. Наверное нам нужно изменить качество взгляда на мир. Кроме того, количество нас постоянно подводит, а точнее – «обводит вокруг пальца»: исходя из категорий в наших мыслях, мы также категорично идентифицируем окружающую действительность. Два примера: первоначальная и последущая идентификация. Начнём с последующей. Перемещаясь между точками А и Б, мы глядим в окно транспортного средства, мимоходом осматривая, уже «до мозга костей» знакомые нам улицы. Воспринимаемая картина давно идентифицирована. Вниманию нашего восприятия уже не с чем здесь знакомиться, и оно переключается на внутреннюю область сознания. Окружающие нас мобильные объекты, с точки зрения частности, нам незнакомы, но с общей точки зрения, мы их давно изучили: как и в прошлый раз нашего пребывания здесь, по улицам ходят люди, по дорогам передвигаются машины. И наше внимание не идентифицирует объекты целиком, как если бы, скажем, из ближайшего автобуса высыпали б марсиане (уж мы бы присмотрелись тогда), а лишь фиксирует их местоположение. Мы не видим, что капот у этого автомобиля поцарапан, а из кармана того прохожего «выглядывает» свежий номер газеты. Наше внимание лишь говорит нам, что человек спускается по лестнице, а машина остановилась на красный свет. Ознакомительная идентификация проводимая вниманием человека, заключается в определении внешнего вида объекта, и его функций. Внимание работает, примерно, по следущей схеме: это есть объект -- какое отношение имеет этот объект ко мне, как субъекту? Потребительский вид такая конституция мировосприятия обрела ещё задолго до появления человека, как вида. Это у нас от хищника, -- а человек им был и остаётся. Абстракция в виде «формы и содержания» уходит корнями именно в эту часть (полосу) его существа. И после того, как идентификация формы проведена, внимание сосредотачивается на процессе эксплуатации объекта, пропуская мимо поток восприятия. Следствием этого становится изменение режима мышления – оно «переходит на другие скорости», и работает ситуационно. Не тарелка упала со стола, -- упал наш обед. Меняется трактовка происходящего, а следовательно -- интерпретация. Мы очень редко смотрим на зеркало, но в зеркало -- очень часто. Этот манёвр позволяет нам совершить наше внимание, точнее ассортимент его режимов. Человек, умеющий писать и читать, не думает о том, как он это делает, -- его внимание делает это само. Однако учёные установили, что каждую 4-6 букву в тексте читатель попросту не видит. Если рассматривать этот вопрос шире, то получается, что наше внимание так же обходится со словосочетаниями и фразами. Обратите внимание – часто мы задумываемся о построении фразы? Наше общение друг с другом составленно из заготовок, -- банки предложений, куда мы здаём -- на «депозиты», новые звукосочетания. Очень часто мы не успеваем подумать, расшифровать полученную информацию, а наши языки уже отвечают за нас: чем экстремальнее ситуация, тем меньшим контролем владеет внимание, ведь оно занято в других местах сознания. Каждое следущее выделение в тексте будет наглядно иллюстрировать автоматичность определения информации, и её словесное описание. Как правильнее сказать: -- дай мне спички – -- дай мне спичечный коробок – -- дай мне коробок спичек? Понятие «спички» превращается в многозначный агрегат. Фраза потому и становится правильной, что ёмко и цельно обозначает и упаковку, с характерными боковыми поверхностями, и маленькие деревянные прутики, которые макнули в серный «кисель». Подвох всей ситуации заключается в чрезмерной успокоенности своего положения в мире. Происходит эта успокоенность из чувства собственной значимости. Нам кажется, что мы поработили эту планету, что мы здесь самые «крутые». Опускаем глаза долу, но, в глубине души преисполняемся гордости, и в пургу, в «подъезд на коврик» ночевать не идём. Отсюда преувеличение уровня собственной безопасности, вызванное переоценкой своих сил. Нам кажется, что мы способны «сворачивать» горы. У нас есть друг – научно-технический прогресс. Но наш научно-технический прогресс заключается в том, что мы научились придавать веществу форму маленьких прутиков, а затем макать их в серный кисель. Создавать вещество мы не способны. Единственное, что действительно изобрёл человек, это смех и рыдание. Остальной же наш прогресс состоит из геометрии. Уровень развития интеллекта измеряется в алгебре. Век интеллекта – двадцатый; цифровое изобретение – компьютер. И ещё, в двадцатом веке изобрели абстракцию «телевидение». И ещё, в двадцатом веке изобрели атомную бомбу. И больше ничего не изобрели. Все остальное открыли раньше. Как раз, наибольший размах прогресса имел место в девятнадцатом веке. Крик по поводу стремительного гипер-развития возможностей человека в XX веке, не имеет под собой почвы, -- качественного развития не было, -- было количественное расширение старых горизонтов. Весь «прогресс» «вышел» на служение предидущим изобретениям. А мы -- как летели на огромной глыбе, так и летим – по большому счёту, неизвестно откуда, неизвестно куда – на огромнейшей скорости. Вы скажете: полноте, не стоит так волноваться. Автор явно «психонул», -- скажете Вы. «Ну что тут такого – ну и летим, -- ну и летим себе. Не стоит отвлекаться». Именно – не отвлекаться. Так же, как мы не отвлекаемся на своё действительно реальное положение в этом мире (насквозь иждевенческое), так наше сознание забывает, что отличает его от подсознания умение оперировать словами, привязанными к понятиям. А скорее наоборот: слова, отодвинув восприятие на задний план, сделали его понятийным. Разум обрабатывает сигнал не в понятие, а в слово. Когда мы мыслим -- мы разговариваем. Наш разум есть язык. А, так как, в «оперативной системе» языка «числителем» являются слова, а «знаменателем» синтаксис, то получается, что и ход наших мыслей -- структура мышления – жёстко к нему привязаны. Синтаксис является главным архитектором нашего мировоззрения -- иногда в такой степени, что становится «диспетчером» нашего внимания. Глава 4 Не думаю, что прослыву оригинальным в следующих своих соображениях, -- почти все основатели и апологеты эзотерических направлений, в своих «руководствах по эксплуатации» медитации настаивают именно на такой трактовке её функций. Дело заключается в следущем: если перестать заниматься описанием мира, то мир предстаёт перед нами в своей неописуемости. В конечном итоге всё сводится к этому – меняются лишь окраска трактовок и стилистика изложения. Чем более витиевато автор описывает причины, по которым от нас ускользает неизвестное, а также свои очные (читай – личные) встречи с этим неизвестным, тем больше шансов на успех недавно вышедшей его книги, добрую половину которой, обычно, составляют прологи, посвящения, благодарности, и особые благодарности. Благодаря крупному шрифту этих «проповедей», и заискиванию перед «аудиторией» в каждой их строчке, книжки приобретают большую популярность, а также объём: книжка становится уже вовсе не тонкой, и её можно читать в дороге (bestseller is a pocketbook). Авторы со снисходительной улыбкой «открывают» нам истину, за авторами движутся толпы последователей. Такое положение вещей заслуживает критики по крайней мере по двум причинам. Во-первых -- оригинальность способа познания окружающего мира: никто не знает, что за этим стоит на самом деле, и применительно к кому способ является дееспособным. «Что русскому в радость, то немцу – Смерть!» Во главе любого учения (течения) кто-то стоит (Будда, Конфуций, Вальтер или Мавроди), неважно, к какому аспекту абстракции человеческого мира принадлежит сие движение. И именно во главе, потому что за основателем, как за кометой, движется «хвост». Если движение претендует на некоторую новизну осмысления, то структура уже более походит на иголку и нитку, при помощи которых в «ткань» общества «вшивается заплата» новой этики. Всё это в лучшем случае, – зачастую картина предстаёт в виде железнодорожного состава, в вагонах которого едут последователи (кто в СВ, а кто в плацкарте), а везёт эту прорву какой-нибудь «машинист», пишущий умные книги, ведущий познавательную телепередачу в прайм-тайме. Спору нет – каждый имеет право на путь познания, но когда в этот путь с собою «зовут прогуляться друзей», откуда ни возьмись «выпархивает» ответственность и садится на наши плечи. Вторая причина – истина. Она как мир – она есть, она уже существует. Вне зависимости от того, воспринимаем мы её, или нет. Человек преподносящий истину на страницах печатных изданий, на театральных подмостках или картинах, -- безусловно является проводником, но и только. Он не является хозяином истины. Разве Карл Маркс является изобретателем мировой торговли? А кто создал бурю, которая кроет мглою небо? Пушкин? Он всего лишь описал – то ли мир в его величии, то ли мгновение мира: мир в его Великом Мгновении. Искусство, это воплощение абстракции в конкретном -- памятник ей. Воспроизведение сигнала, полученного извне -- через наше подсознание: в качестве информативной еденицы, воспринимаемого вниманием нашего обычного сознания только через «декодер» -- в виде режима человеческого восприятия искусства. Искусcтво несёт в себе знание (содержание), но, «предлагает» его вниманию -- при помощи формы. Искусство только тогда-то и становится произведением, когда имеется воспринимающая его сторона. Стихи нам нравятся тем, как они «входят в нас». От некоторых из них мы «стоим на ушах», получаем удовольствие -- едва ли, не телесное. Величие таланта такого-то Пушкина состоит в том, что он, как человек, обладал выдающимся восприятием, а как гений, вылил это в великую форму. Но восприятием поэта, его человеческой стороной -- при упоминании его имени -- уже полтора века ничьё внимание не занято. Оказалось, не Пушкин писал стихи -- стихи писали Пушкина. Правильная форма интерпретации подачи истины (безусловно) существует даже в человеческом описании. Не Вольтер, а вольтерианство, не Ленин, а ленинизм (в котором учавствовала добрая половина страны). Не Христос – христианство. Мы видим истину в её носителе. Мы видим закон в его служителях. Наконец, мы видим государство в его государях. Таким образом, мы «изготовляем» общество: создаём в себе, внутренне подключаясь к нему (в него?) посредством морали, -- интерпретируя своё в нём положение. Общество есть результат такого нашего его принятия. Внимание человека, как общественного существа, склонно обходить вопросы такого порядка. Оно предпочитает иметь их незыблемыми, фундаментальными истинами -- для того, чтобы опираясь на них, в них же не увязнуть. И так же, как в пустыне – без еды, воды, надежды, но, зато, с двумя чемодами денег, мы понимаем, что тащим на себе два чемодана бумаги, в той же мере становится внятно, что весь свой человеческий мир порядка, мы создаём при помощи синтаксиса. Или же синтаксис -- при помощи нас. Так или иначе, наше в нём участие бесспорно – мы начинаем свой «рабочий день» при пробуждении, при первом, явно сформулированном предложении; «пора вставать» -- насколько интимное, и, в то же время, общественное понятие! Миллиарды людей ежедневно именно этими словами «пускают» в своё сознание синтаксис. Синтаксис, это и общество, и личность. Но прежде всего это разум, та часть нашего существа, которую мы зовём сознанием, -- область доступную нашему пониманию, или, точнее, осмыслению. Структура мышления напрямую зависима от законов синтаксиса. А у структуры синтаксиса есть одна, на первый взгляд, неприметная особенность. У синтаксиса есть начальность и конечность. Причина и следствие. Точка А и точка Б. Мир без начала и конца не соответствовал миру синтаксиса: не подходил по параметрам. И человек создал начало в виде Бога – как точку отчёта, забыв при этом, что причина не в Боге, а в Силе, которая есть Бог. Сверкают молнии и гремят громы. Две бабушки, сидя на скамейке перед подъездом, испуганно крестятся. Они имеют ввиду Бога? Они готовятся предстать перед ним? Нет, они молят о том, чтобы их «миновала чаша сия» – они обращаются к провидению, к божественной силе. А точнее – к божественному содержанию, не втиснутому в форму Бога. Формой занимается синтаксис, приписывая Богу качества личности, рассматривая его как личность. Причиной Бога была точка отчёта, результатом стала Божественная Причина. Именно благодаря такому трюку синтаксиса (как знаменателя) и внимания (как числителя) мы способны переместиться из точки А, в точку Б, не «зацепив» ничего между. Рассматривая вопарос шире, остаётся добавить, что синтаксис помогает нашему существу (а существо наше есть -- в первую очередь -- восприятие) справляться со сплошным потоком воспринимаемых сигналов, и классифицировать их по принадлежностям и понятиям, то есть, «раскладывать по полкам». Разум, для нашего существа, является гравитационным полем, не дающим восприятию превратиться в сплошной поток. Когда человек перестаёт описывать мир словами, то считает, что имеет дело с миром хаоса. Но это не хаос, -- это шторм. И у нас есть якорь. У нас есть крыша над головой в непогоду. У нас есть таблетки от болезней. У нас есть автомобили – от безделья. И у нас есть разум, которым мы ограждаемся от огромности и непостижимости мира. Разум, который избавил нас от животного страха, но наделил своим. Разум, помогающий нам фиксировать мир, «заточив» его «цепями» описаний, но и нас из этих цепей не выпускающий. Глава 5 Говорят, человеческое тело от Бога заполняют три составляющие: душа, воля и разум. Разум, это то, при помощи чего человек осмысливает объективно-происходящее вокруг. Воля дана человеку как дар выбора. А что и зачем душа? Это что вообще? Числитель или знаменатель? С одной стороны, душа, посредством разума, делает выбор; с другой – разум решает всё за душу. Но есть третья грань: душа, это субъект, оперативная еденица (не редко -- разменная монета), за изменения характеристик которой отвечают воля и разум. Душа безусловно числитель. Напомню -- всё в мире, посредством синтаксиса, превращается в числитель и знаменатель (подлежащее и сказуемое). Существование Бога вне сомнений, но, как-то странно, в нашей его трактовке, он вписывается в наш синтаксис. Что же это за сверхсущество такое, что попадает под определение, ведь определение уже на порядок более сверх... Определение более объёмно, оно более пространно, и, почти всегда, обладает большей значимостью, чем определяемое. Так как мы есть еденицы восприятия, (ч)то значит числители. Мир, постоянно сотворяющий что-либо с нами – знаменатель. И знаменателем является даже самый важный знак – знак равенства. Результат. Бог, это знак равенства, а равенство – всего лишь знак в общей системе. Бог в том виде, в каком мы его себе сотворяем, является результатом работы синтаксиса. Таким же образом синтаксис закрывает на этот факт наши глаза. Потому что, если наши глаза увидят реального Бога, того, который стоит за оградой синтаксиса, то они вряд ли увидят после этого что-нибудь ещё. Мы отгораживаемся от Бога, и не зря. Это не потому, что Бог хочет нам зла, нет – Бог не желает нам зла, но у него по поводу нас свои планы. То, что должно случиться через пять минут, через десять уже случилось. Этот вариант трактовки событий имеет такое же право на существование, как и противоположный, нашедший своё воплощение в диалектике. Полярная заполняемость «пустого пространства» бытия со-бытиями – всего лишь версия синтаксиса, интерпретация разума, результат линейного направления мыслительного процесса. А так как, даже процесс интерпретации предполагает какой-то выбор, то получается, что мы ещё и его совершаем исходя из синтаксиса. Таким образом, вся конституция мышления имеет под собой основу синтаксиса, его схему. Схему забора. В таком положении вещей есть как положительные, так и отрицательные моменты. С одной стороны – разум действует как ограждение нашего существа в бесконечной необъятности этого мира. Неизвестное, тьма -- тем и пугают нас, что мы, касательно их, теряем какой-либо контроль. С другой стороны, за эту ограду не можем в итоге выбраться и мы сами, наше восприятие оказывается заперто в тесных рамках обычного учёта информации -- готовых интерпретаций того, что между А и Б, -- у нас очень скудный выбор интерпретаций; это от того, что мы всё знаем (есть у нас такое подозрение). Разум -- способ или направление мышления, закрывают наше восприятие в нечто, напоминающее мыльный пузырь, извергающий радугу наших чувств и ощущений, -- разум находит такое положение для себя очень удобным, так как, легче всего считывать всю воспринимаемую информацию со стенок пузыря, и декодировать её в мысли. Разуму этот пузырь нужен «для работы». Но заточяя нас в себе, он не оставляет нам никакого выбора: мы живём «как все». Никто (почти) голый по улице не ходит. Из точки А -- в точку Б, только на «своих четырёх». Разум делает нас обществом. А провода делают рогатые автобусы троллейбусами. И вот, мы почти пришли к тому, с чего начали: Бог, являясь знаком равенства, есть результат, а не выбор – выбор, это воля. Бог в нашем существе, есть та составляющая, которая зовётся душой. А третья составляющая – разум -- интерпретирует то, что присходит с душой посредством её выбора. Все три составляющие существуют «сами по себе» -- это медитация – но разум провёл ограждение по всему периметру, заточив в этом Заповеднике Человеческого Существа и волю, и душу. Кроме того, разум навязал нам мысль, что этих составляющих нет и в помине, что всё наше существо, это он и есть. Разум, это диктатор. Научить открывать зонт можно и обезьяну. Её можно даже довести до того рубежа, где ей будет известно, зачем она это делает. Но выбора у неё не будет: если пойдёт дождь – обезьяна откроет зонт. В этом наше преимущество. Это то, что даровал нам Господь (назовём ЭТО так – для красного словца). Это то, что делает нас людьми. Но вот тут-то и появляется подозрение: а разум нам тоже подарил Бог? Некоторые изотерики настаивают на том, что не Мир наделил нас разумом, а кое-кто в самом Мире. Но это долго... Главное для нас сейчас то, из чего состоит ограда разума. И хоть до сих пор мы только и делали, что углублялись в её конструкцию и состав – в буквальном и переносном смысле – всё-таки пояснения не будут лишними. Мы уже говорили о том, что разум действует «заготовками» -- у каждого человеческого существа, по мере проживания, «на складе» разума скапливается масса «готовой продукции»: готовые мысли, готовые действия, готовые интерпретации. Когда мы что-нибудь идентефицируем в первый раз, то первое, к чему пытаемся отнести воспринимаемое нами, это явления, вещи и ситуации уже знакомые нашему разуму. Мы подгоняем всё на свете под наш ассоциативный ряд. Если в наше сознание проникает понятие «глаз», то вслед за ним, туда же, явятся: зрение, слёзы, ресницы, зрачки, очки – и, по мере удаления от точки отчёта – сон, красота, далеко-близко, прямо-косо, и так далее. Отходящие от «центра воронки» понятия тоже, в свою очередь, имеют свои ряды ассоциаций. И таким умением нашего внимания склеивать понятия в ряд, этими ассоциативными рядами, мы и отгораживаемся от мира, строим на его пути баррикады. Или представте себе колючую проволоку, с колючками-понятиями нанизанными на свои нити ассоциаций – мышь не проскочит! И мы даже не смотрим за забор, мы смотрим на забор. Всю информацию мы получаем заведомо искажённой – вместо ощущения ветра, мы слышим, как он гудит в проволоке. Все знают, что наши глаза устроенны так, что мир мы видим в перевёрнутом виде – как в фотообъективе. Все знают какой огромный объём работ производит наш мозг, чтобы преподать изначально перевёрнутую картину видения нашим интерпретациям в нормальном, удобном для них виде. Это явление есть физическая проекция того, как наш разум «кидает» нас ежесекундно. Именно так, и с такими «потерями», информация просачивается внутрь ограждения. Отфильтрованная, разоружённая «до зубов» -- безопасная. Мир очень редко может нам предоставить что-либо, с чем бы не справилась наша оградка, за что ей и «большое спасибо». Приведу один пример. Один мой знакомый – в прошлом наркодиллер – научился двигать ушами, губами, челюстью, и чем-то там ещё; всё это вместе производило такое впечатление, как будто на Ваших глазах у человека кардинально меняется форма черепа, причём – в самых разных и смелых вариациях: тут были ромбы и квадраты, трапеции и треугольники – словом всё, чтобы человеческое существо, наблюдающее другое человеческое существо, пребывало в глубоком замешательстве. Но это ещё не всё: у этого моего знакомого была способность выпучивать глаза, да так, что они, в буквальном смысле, вылезали из своих орбит, становились раза в четыре больше «номинала». Все эти старания, по его словам, были направлены на следущие цели: если, вдруг, работники правоохранительных органов его попытаются «взять», он откроет им свой талант, покажет свои способности, и, благодаря этому «цирку», сможет выйти «сухим из воды». Исходя из расчёта, что мы, его знакомые, глядя на тот калейдоскоп, который из себя представляла его голова во время указаных манипуляций -- кто в ужасе, а кто и в самом настоящем оцепенении -- начинали от него пятиться, он намеревался, при случае, произвести «на кого надо» неизгладимое впечатление. И вот, однажды, направляясь на свой «тайный склад», с двумя килограммами марихуаны, он «нарвался» на патруль, и случай наконец представился. Надо сказать, что в некоторых странах, как, например, в нашей, бригада блюстителей порядка представлена: офицером -- в количестве одной штуки, и одним-двумя карабинерами – чуть ли, не солдатами срочной службы. Это (обычно) бывшие сельские жители, которые не смогли «откосить» от армии, и, при распределении в военкомате, попали во внутренние войска. В их задачу, кроме всего прочего, входит патрулирование в составе таких вот отделений -- в качестве «чернорабочих». Двое из них как-то раз шли со своим командиром – молодым офицером полиции, по городской улице; кончался выходной день – лучи закатного солнца нахлобучивали глубоким золотым свечением верхушки тополям... Навстречу попадалось не много народа, -- и все какие-то неподозрительные: было скучно. Но вот, офицер остановил парня: как бы -- тоже «неподозрительный», но, увидев патруль, похоже, намеревался свернуть в сторону, потом передумал... Офицер представился, и попросил предьявить документы. Молодой человек улыбнулся в ответ, и... ...Вот тут мой знакомый и показал себя во всей красе – представление, столь долго ожидаемое, началось. Карабинеры глядя на сие действо, как-то, разом «ойкнули», и дружно стали пятиться -- с явным намерением «улизнуть» с места встречи. Но не таков был офицер, что с ними. Его внимание постоянно блуждало между двумя-тремя объектами в окружающем пространстве: удаляющимися туго «сбитыми» ляжками, торчащими из под мини-юбки молодой девицы, которая так и не посмотрела на то, как заправски он несёт свою нелёгкую службу на улицах города, на молодую водительницу, остановившуюся на красный свет, и занимающуюся в эти тридцать секунд «стоп-сигнала» своим марафетом, причём, использующую «под это дело» зеркало заднего вида, и, наконец, сидящего на пороге филиала известной фирмы, неопределённых лет мужчину, -- явно бомжа; и очень редко в эту вереницу «вплетался» четвёртый объект – мой знакомый, который старался изо всех сил, но «должного впечатления» так и не произвёл. Офицер почти не смотрел на него, -- его внимание позволило ему произвести обманный манёвр: как мы уже говорили, более (по сравнению с карабинерами) объёмные и изощрённые ассоциативные ряды, не оставили ему никакого выбора интерпретаций, -- он, судя по всему, решил, что стоящий перед ним человек болен (возможно он даже видел в своей жизни что-либо, хоть отдалённо напоминающее воспринятое), и тут «сработала» другая реакция внимания – отвращение; офицер попросту старался не смотреть на неприятный объект. А так как внимание его уже было занято, то сделать это было не трудно – у офицера даже не возникло никаких «подозрений». Карабинеры, не обладавшие такой эрудицией ассоциативного ряда, увидев что их командир спокойно и непринуждённо стоит и разговаривает с этим, пришли в себя -- их внимание «взяло себя в руки» -- и обнаружили, что перед ними стоит обыкновенный человек, вытворяющий со своей головой странные вещи. Ну ничего, -- законом это не запрещено. А что у человека в карманах? Ага-а... И теперь мой знакомый проявляет свой талант совсем в другом месте: его зрительская аудитория существенно изменилась. Свой «цирк» он теперь «крутит» «старшим» и «авторитетным» товарищам -- чтобы не получить лишнего пинка, или удара по своей талантливой голове. А может быть так, что, благодаря своим способностям, он сам снискал авторитет в тех местах -- ведь уровень «подготовки» тамошней «публики» вряд ли чем уступает уровню встреченных карабинеров. Таким образом, мы наблюдаем разницу в характеристиках ассоциативных рядов у представителей разных социальных слоёв, которая, в конечном итоге, сводится к разнице уровня образования. Но влияет ли образование, в качестве воспитания эрудиции, на насыщенность и плотность ассоциативного ряда? Отчасти. Ведь при «постройке» ряда, роль закрепляющего состава -- экоего «цементного раствора», не дающего «расползтись» «кирпичам» познаваемых понятий -- возможно куда выше, чем полученные еденицы информации. Познаваемое, чтобы стать частью «стены», должно стать познанным. А делает возможной такую метаморфозу образ жизни: именно он фиксирует «добытые сведения» в ассоциативном ряду, тем самым повышая его плотность и крепость. А также жёсткость рамок в которых может действовать наше мышление. Глава 6 Привычка – вторая натура. Так тоже говорят. Что такое есть натура, как не природа, или же – сущность? Сущность человека, как функционирующей еденицы, это привычка. Удел человека – действовать, проявляться только в физическом мире. С одной лишь оговоркой: осознанно проявляться. Ещё говорят, что в «тонком» мире, где мы не можем действовать осознанно, человеческое существо генерирует энергию. Ту самую, которая предоставляет нам нечеловеческую силу в экстримальных ситуациях. Нелегко оспорить предположение, что область подсознания – аккумулятор энергии, которую мы, почему-то, склонны относить к психике, отождествлять... Но, как не пытайся помирить веру с наукой, или сердце (совесть-любовь-чувство-восприятие...) с мозгами, а психике легче не станет. Душа излучает свет. Тело (живое) выделяет энергию. Производит её. Как это Вам? Оглянитесь вокруг – много вы видите предметов выделяющих энергию? Без инерционного движения, без катализирующих химических процессов, -- без всего того, что помогает не-органике её вырабатывать? А ещё говорят: «вечный двигатель». Вечный двигатель, батеньки, это Жизнь. Зацените микробов в микроскоп, и увидите его, этот Ваш Вечный двигатель, это биение сердца. Тик-так. Маятник, это тоже вечный двигатель, и вся Вселенная «танцует на его денежки» -- в каждом своём атоме. Из этого энергетического факта наш синтаксис изготовляет абстракцию времени. А также свою теорию начальности (должен же был быть кто-то, кто запустил маятник), а следовательно, и конечности. И, так как, именно синтаксис является посредником между нами и «физическим» миром, скажем так – «переводчиком», то у нашего мышления остаётся не так много вариантов метода. Синтаксис отвечает за функию и функционирование «физического» мира в нашем сознании, и «добился» того, что мы считаем этот мир единственно возможным. И, следовательно, проявляем себя мы в «физике». Привыкли все свои действия производить в ней. Физические действия, это привычка. Каждое человеческое существо совершает физические действия. Папалакус с планеты Ка калло не совершает – сидит себе сиднем изо дня в день, и ничего не делает, а человек -- делает. Причём, каждое изученное действие превращается в новую привычку конкретного характера, вкупе с остальными мелкими привычками, «крутящими» колёса привычек более глобального уровня, и так далее, -- до тех пор, пока качество не достигает внешних границ часового механизма человека, а далее всё это скрипит, гремит и тикает в планетарном, галактическом, вселенском масштабе... И Вселенная тоже движется по привычке. Привычка человека интерпретировать воспринятые данные готовыми понятиями, неискоренима по причине привычки, -- привычки заставляющей нас постоянно что-то делать. Именно потому наше внимание чувствует себя в физическом, названном мире столь уверенно. Мы приходим домой – видим ли мы прихожую? Мы только констатируем – мельком – что в ней всё осталось по прежнему -- на своих местах. От обратного: мы входим в дом и видим передвинутый шкаф – стена, где он стоял, «ободрана» – лоскуты обоев, в беспорядке, лежат на полу -- два рулона новых – банка клея... Тут уже «жарче»: внимание некоторое время становится очень активным, но, идентифицировав ситуацию -- в своём обычном ключе, успокаивается, и работает в нормальном режиме. Разница, изменения раздражают внимание, побуждая его к действию. Схема: заходим в свою комнату – всё на месте, -- идентификационный процесс прекращается; дальше «в голову лезут мысли» – о том, о сём. Мы при этом совершаем физические (автоматические) действия, но восприятием окружающего мира больше не занимаемся. До поры: иногда мы берём в руки предмет физического мира, но смотрим не на него, а на то, что можно с ним сделать. Мы мыслим так: деньги—купить, товар – продать, книга – прочесть, бокал – наполнить, часы – завести. Сам по себе факт существования предмета нас не интересует... и на зеркало мы не смотрим. Таким образом, мы интерпретируем окружающий мир исходя из привычек идентифицировать его так, а не иначе: у нас есть привычка классифицировать окно как окно, и больше вариантов нет, -- самым большим «уходом» от проторенной дорожки будет стекло. И действуем мы также исходя из привычек – привычек образа действия, и привычек процесса действия. Каждый человек в своём проявлении состоит из набора привычек; привычка – вторая натура (если не первая...). А, так как, каждый из нас имеет свой индивидуальный набор привычек (с точки зрения количества, разумеется, -- не качества), то и натуры у нас разные. У кого-то ассоциативный ряд выглядит как колючая проволока или нотный стан, а для кого-то ещё он представлен в виде стелажей с книгами, тоже, в свою очередь, выполняющих оградительную функцию. По сравнению с банком или складом, это определение более точно выражает суть явления – мы находимся в самом центре своей библиотеки ассоциативных рядов, а мир – реальный мир – где-то там, снаружи. Глава 7 Когда человек впадает в истерику, он теряет контроль над собой, и теряет его в такой степени, что проливает своё содержимое «через край». Если человека что-нибудь выбивает «из колеи» обычного функционирования его внимания -- внимание перестаёт следить за тем, чтобы содержимое находилось в сотоянии покоя. Из внешнего мира -- во внутренний мир человека приходит ситуация, поступают данные восприятия, которые разум интерпретирует как негативные. Человеческое существо всегда реагирует на поступившие из внешнего мира данные, но не всегда одинаково. Некоторые события на несколько порядков повышают «атомную массу» реакции – она становится более плотной, а стало быть, амплитуда движения частиц такова, что, в силу своих критериев, реакция «ищет выхода» из человека. Как уже говорилось, реакция человека на окружающий мир, находит своё воплощение в привычке -- действиях. И чем меньше контроля внимания содержится в реакции, тем меньшую осмысленность приобретают действия. Человек становится похож на поломанный высокосложный аппарат, у которого что-то внутри «замкнуло», и все его функции одновременно получили команду действовать; но, так как редкий высокосложный аппарат является многофункциональным, то получается, что все они одновременно же вставляют друг дружке «палки в колёса», «гасят» функциональные команды. Реакция человека проявляется в действиях -- чаще словесных. Реакция чайника проявляется в струйке пара или – если имеется – в сигнале свистка. Это и есть то самое действие. Проецируя «чайник на человека» мы замечаем, что если его должным образом «вскипятить», то человеческий рот(д) «свистит», «брызгая» словами. То есть, содержимое, доведенное до определённого состояния, выходит через «фильтр» имеющихся вариантов реакций, и эти варианты находят своё отображение в существующем мире, в виде действий. И опять же – чем неопределённее сигнал изнутри, тем менее предсказуемы действия. Совершенно неизвестно какую книгу, и с какого стелажа, снимет наше сознание в своей библиотеке ассоциативных рядов, чтобы исправить ситуацию. А если учесть, что библиотека с возрастом (за редким исключением) превращается в пункт приёма макулатуры, то становится понятно, почему, в подходящий момент, мы всё ещё пытаемся прочесть то, или иное, всученное нам, старьё. Ведь если человеку известно слово х...й, то эта «палка», хоть в «третьем акте», да «выстрелит». Если на полке стоит книга «Как стать алкоголиком» -- он её прочтёт. Очень ценятся в наших библиотеках дорогие подарочные издания с цветными проспектами, хорошо оформленные; чем-то мы походим на тех птиц, которым нравится блестящее. Разумеется, я говорю совсем не только о меркантильной мишуре: это могут быть книги о приключениях, благородных подвигах, -- словом, книги о том, как нам делать то, что по нашему мнению нам нравится. «Как выгодно и комфортно расположить своё существо в пространстве, а также во мнении окружающих» -- Вам не кажется, что эта книга имеет на нас влияние куда большее, чем Библия? Эти компоненты счастья влекут наше внимание сверх всякой меры – можно сказать, что только этим мы и живём, видим смысл своего существования. Можно также сказать, что эта книга и не книга даже, а журнал учёта администрации библиотеки. В ней фиксируется поступление каждого издания, а сказать точнее – ради неё поступает каждая книга. Востребованная, разумеется, потому, что не все абсолютно книги мы принимаем: некоторые либо проносят мимо нас, либо пускай проносят мимо нас. Наш разум также старается как можно более уютно оформить зал библиотеки: ему нравится посидеть здесь в кресле у камина, выкурить трубку, наслаждаясь видимым порядком, -- видимостью счастья. Даже самый низко павший человек имеет свой порядок -- хоть какой-то, но он у него есть, даже если заключается в том, чтобы просыпаться с рассветом, или бежать «опохмеляться» в одно определённое место; повторяемые (цикличные) действия есть распорядок, то есть порядок. А порядок есть ни что иное, как отображение нашего стремления к контролю (и почему-то большей частью над окружающим миром). Не выходит ли из этого, что счастье есть контроль? Чтобы содержать библиотеку, разум пользуется, однажды -- раз и навсегда, заведённой привычкой – стремлением к симметрии. Все мы стремимся к симметрии, называя это «стремлением к счастью». Наше счастье можно ощупать ощущениями, понятиями, событиями, его можно измерить хронологически и геометрически. Наше счастье имеет правильную форму, потому что именно с этой формой удобнее иметь дело разуму – громоздкость мешает процессам. Та самая приходская книга в нашей библиотеке, в которой указанно, на какой полке, где, что лежит, и есть «книга счастья». Каждый стелаж находится на своём месте благодаря именно ей – счастье, это та сила, на которой «держится» вся система. (Ну конечно же, на полках имеется и Большая медицинская энциклопедия, но интересна она далеко не всем читателям.) И получается, что от мира хаоса нас отделяет пространство нашей милой библиотечки, и мы сидим в этих кельях – каждый в своей – наполняя их содержанием счастья, как кислородом космический корабль. Мы ограждаем себе в собственность «жизненное пространство» (ведь являясь «физикой» мы постоянно его занимаем, вследствии нашей мобильности – в разных местах); как улитки со своими домиками, носимся со своими библиотеками, почти всегда используя их в качестве «бомбоубежища» от «налётов» окружающего мира, от «снарядов» воспринимаемых фактов. И везде носим с собой порядок, контроль. Но на улитку (случайно) можно наступить. И по всему выходит, что это уже и не контроль вовсе, а всего лишь видимость его. Ведь от того что мы, весь доступный нашему восприятию мир, обвесили ярлыками понятий, и способны дистиллировать воду, Смерть не перестала посещать нас. Солнце не пререстало садиться и вставать. Существо, способное выхватить из окружающего мира идею колеса, одарённое всего навсего абстракцией, почему-то решило, что колесо придумало оно само. Но это не так; все наши «изобретения» являются лишь обработкой мозгом полученных из внешнего мира сигналов восприятия, -- хоть даже в виде идеи. Это плагиат, господа... Так вот это, простите за сравнение, ничтожество, прикупив себе библиотечку – так, для «комфорту» -- собравшись в «ораву», и, подобно свиньям, оставляющим на грядах огородов «проплёшины» в растительности, «прошлось» по планете, своей -- всё коверкающей, ломающей – истребляющей пятой. Со своим другом – огнестрельным оружием – человек показал всей окружающей живности, «кто в доме хозяин». И теперь живность предпочитает шарахаться от нас, как чёрт от ладана. Если взять по сути -- кто дал право человеку «распоряжаться» на этой громадине, -- переставлять всё «с места на место», менять облик? Адаму и Еве было сказано, чтобы «РУКАМИ НИЧЕГО НЕ ТРОГАТЬ!», и не зря, потому-что Бог-то знал, из этих рук, как из решета, начнут сыпаться на землю пробирки с химикалиями и радиактивными отходами, -- из них постоянно будет выпадать всякая нечисть, и поганить, губить эту уникальность, этот чудесный «кусок камня». Много вокруг нас летает таких? У нас был рай, а мы его прос...али. Даже климат стал меняться, -- не без нашей помощи. Ресурсов -- лет на двести, триста. Дальше -- придётся вгрызаться в недра на такие глубины, менять плотность, состав, а стало быть и критерии планетарной плоти, в столь фундаментально важных местах, что возможны «захватывающие» последствия. Остановиться мы уже не можем. Это как заколдованный круг, как подключение к электрической цепи – нас «бьёт током» наших потребностей, и мы, сотрясаясь, бегаем по кругу: желание – исполнение, желание – исполнение, но «оторваться» не можем. А желания, между прочим, это директивы, которые пишутся в той самой библиотеке. Во всяком случае, слишком уж много их появилось с начала её работы. Почему же так происходит? Где, в каком звене неполадка? Как в систему просачивается эта чёртова ложка дёгтя, -- ведь есть у нас и врождённое стремление к гармонии, и, автоматически такая же, возможность её получения. Но тогда почему же (же-же-же) (как банально!) мы «рубим сук»? Как-то так, спонтанно, с патологической настойчивостью распостраняем вокруг себя негатив – извечные нищету и роскошь, и, как только фиксируем в пространстве своего внимания это противоречие, рвёмся туда всей толпой, и стараемся урвать, «выиграть вбрасывание», не обращая никакого внимания на последствия этой борьбы для окружающего пространства. Человек – существо уникальное. Хотя бы тем, что, являясь социальным, действует, проявляется от эгоистического начала. Общество для мыслящего индивидуума, это трамвай, на подножке которого можно проехать из точки А, в точку Б. Как только человеческая единица получает от общества то, что ей от него было нужно, её внимание переключается с общества на свои, сугубо личные интересы. А остальное общество «прёт» дальше, ломая кусты, уже напрочь забыв, что первоначальная цель уже достигнута, что тот, кто эту цель преследовал, уже её не преследует, -- он уже лежит с ней в обнимку, и мирно «посапывает», пока всё общество, в сумерках, налетая друг на друга и чертыхаясь, пытается выяснить: «какая сволочь»... Вот в этот-то момент и оказывается, что у всего этого народа, которому предстоит заночевать в лесу, давненько «напоявлялись» свои желания и потребности. А к утру, глядишь, и леса можно не досчитаться. Потребительская сущность человека читается во всём, чего бы он не коснулся. «Выработка» ресурсов, переработка их в нужные формы материи, с обязательным остатком отходов – вот главная «линия» его деятельности. Для объективного мира это выглядит как нанесение ущерба, -- в субъективном, человеческом понимании ситуации, это зовётся «стремлением к новым горизонтам». Таким вот образом мы их и «сьедаем» -- один за другим. И надо заметить, что обращение с миром внутренним ничем не отличается от обращения с миром внешним. То ли не замечая, то ли не придавая значения, мы грабим и гробим своё внутреннее содержимое, затем... чтобы потратить его, во-первых, обязательно, во-вторых, впустую желательно. Это как Новый Год, с его-нашей беготнёй-готовкой, затем только лишь, чтобы за одну ночь, поскорее, сосредоточенно всё это «выжрать»; и это наш Метод, и другого не имеем. Точнее, другого не предписывает содержимое нашей библиотеки – ведь если хорошенько «покопаться в ситуации», то наверняка окажется, что метод-то, самый что не на есть «ейный». А если быть ещё точнее, то именно при помощи этого метода – посредством его – мы и читаем наши книги. Тотальным ущербом, и тотальным же расходом. Я не пытаюсь очернить человечество, и ни к какой «пагубной» секте не принадлежу – всего лишь хотелось б-разобраться: что такое есть наш разум, и так ли на самом деле высок коэфициент его полезного действия, как мне пыталось «втолковать» абсолютное большинство человеческих существ, повстречашихся мне с момента моего рождения? Да, безусловно, удобств – масса. Человеку, чтобы утолить жажду, совсем не требуется идти к источнику. Если он хочет есть, также не обязательно выслеживать неделями, а потом, рискуя жизнью, охотиться. И почитать интересную книжку человек может себе позволить даже с наступлением тёмного времени суток. Но разум, как и атом, можно использовать как в разумных целях, так и «для прицела». В определённых границах бытия библиотека оказывает поистине неоценимую помощь – в пределах, за которыми сознание вывихивается, становится привязанной к будке собакой, «подающей голос» только по той причине, что так нужно хозяину, так положено. Ведь если призадуматься, можно ли сказать, что разум избавил нас от страданий, или боли в виде нервной системы, от двух глаз, двух ушей, двух ноздрей, рта, головы, конечностей от туловища? У собаки тоже всё это есть. Инстинкт?!! Вы хотите сказать, что разум избавил нас от инстиктов!!? На цепи сидит собака – у неё болит лапа. В доме сидит человек – у него болит нога. На соседней улице кто-то выстрелил из ружья – собака забилась в будку: у неё «сработал» инстинкт самосохранения. Человек в своём доме вздрогнул – у него тоже сработал, но человек осознал это, и, вместо того, чтобы побежать куда глядят глаза, скорее всего бежит в соседнюю комнату, чтобы снять со стены своё ружьё. Чем руководствуется человек, совершая выше обозначенные действия? Тем же инстинктом самосохранения, но только видоизменённым разумом, потому что в библиотеке есть книга, описывающая именно такие варианты событий. Существуюет мир, -- его воспринимает собака, его воспринимает человек; но, в отличии от собаки, человек ещё и осознаёт то, что он что-то воспринимает. А осознание, это, как ни крути, и есть ни что иное, как описание. Описание мира – классификация и инвентаризация – составляет как содержание работы библиотеки, так и её содержимое. Глава 8 После некоторых размышлений на «библиотечную» тему общественного одиночества, я стал склоняться к выводу, что демократия, это не социальный строй общества, а стадия его развития. Ведь далеко не всякое существующее на сегоднешний день общество способно «впитать» эту идею в себя. В некоторых странах, как, например, в России (в том виде, в котором она имеет место быть) демократия не наступит никогда. Она «всю дорогу» будет существовать в особенном, «экзотическом» виде, -- не такая как везде, с постоянными «сносками» на «самоценность», и «скидками» на необьятность. Хотя причиной и является та самая необьятность, которая «свела в могилу» не одну империю: в виду недопустимого состояния коммуникационной системы, то есть административного контроля, тот режим общества, который зовётся демократией, не функционирует, «не растёт», «не прививается» в этих широтах. Для такой страны как Россия нужна только диктатура – для социального и экономического роста -- уж точно. И лишь после этой стадии, когда общество обретёт требуемые демократией свойства, появится какой-то шанс. Ему – обществу -- требуется «дорасти» до определённых критериев. На той же ступени развития, на которой находится постсоветское общество, демократия понимается и принимается не совсем по сути. И происходит это потому, что главенствующую, ведущую роль в нём «играет» менталитет (идеал в виде цели) не того контингента. Тем более, что по сути, общий процент «хомо сапиенсов» в социуме слишком невелик. Всё остальное общество составляют тоже «хомо», но какие-то совсем не «сапиенсы» -- существа, способные лишь на инертное движение в составе стада себе подобных. Люди, номинально считающиеся людьми, но, по своим критериям, явно не «дотягивающие» до этой категории. Главная составляющая их целей, а следовательно функций, это потребление, которое они «отрабатывают» отнюдь не головой. Их разум постоянно находится в погоне за способом убывания времени, и в то же самое ... поддержанием его жизни. Известная формула – жить, чтобы жрать, и жрать, чтобы жить – «обнимает» их крепко, и «с любовью». Составляя большинство общества, они, тем не менее, в этом обществе «маскируются», чтобы «сойти за своих». Тем парадоксальнее ситуация: общество вывело критерии своей идентичности, не подходящие для большей своей части. Ведь согласитесь – та же мораль, являясь стержнем общества, явно «писана не для всех». Что делает эта толпа на территории морали, если она в неё не вписывается? Коротает время среди себе подобных, -- не скучно, зимой в гуще людской толпы не так холодно, а если нагрянет хищник, то «выхватит» кого-то с перефирии; остальные останутся и живы, и удовлетворены. Потому-то мы и лезем в самую гущу – там мы ищем «место под солнцем». Нет, я не расист. Просто считаю, что наличие идентификационного аппарата в моей черепной коробке, не делает из меня «существа разумного». Мне кажется, что это звание нужно заслужить; прохождение службы в армии вовсе не означает героизма – он находит своё воплощение на полях сражений. Разум – та его составляющая, которая позволяет говорить о высших проявлениях – находит себя в разумных поступках и пределах. Разум, это задание научиться летать в его неповторимости, уникальности, а не ползать в приземлённых побуждениях набить себе утробу – эта функция предусмотрена и в более дешёвых моделях. Может ли автоматически причислять себя к существам разумным то, которое научилось пользоваться водопроводным краном, или газовой горелкой? Водить машину, считать деньги, читать книги и прочее, и прочее... Является ли всё вышеперечисленное надёжным критерием наличия разума? Не получается ли из всего обозначенного, что человечество делится на «носителей» разума, и его «пользователей»? Разум открывает нам двери в абстрактное – именно в этом заключается его коэфициент полезного действия; но большинство представителей человечества за эту дверь «не показывают носа», потому что и так всё удачно сложилось: телевизор подключён, включён; еда приготовленна съедена; ночь пришла на стала утро. Абсолютно-подавляющее большинство людей разумом колят орехи, -- как носками; пристраивают его в качестве усилителя, чтобы вся округа слышала восторженные, хвалебные хоры своему болоту, в котором не воняет даже своё. Они используют это богатство -- прямо-таки сокровище -- для того, чтобы всю жизнь упрямо бегать по кругу, заниматься одним и тем же. Эти люди считаются человеками потому лишь, что способны «посадить на цепь собаку». Но как раз в этом-то и заключаются признаки работы «библиотеки»: разум (а здесь уместнее употребить термин «синтаксис») «сажает на цепь» нас, а мы, уподобляясь ему, действуя по его методу, «садим на цепь» собаку. Яблоко от яблони... Уподобившись своему синтаксису, мы этому синтаксису уподобляем уже и собаку. Вы видели глаза волка? Они заметно отличаются от глаз «друзей человека». Глаза когда-то одомашненных волков сейчас похожи на глаза лошади – тоже одомашненного существа. Они глядят на нас тупо, покорно, раболепно. Этот взгляд лишён начисто даже тени своего собственного намерения, а значит и свободы. Таким взглядом, а точнее -- такими глазами, курица смотрит на то, как хозяин, с топором в руке, заходит в сарай; хозяин её кормит, хозяин её убивает – альтернатив нет никаких. У хозяина (человека) есть эта альтернатива – альтернатива взгляда на происходящее; ведь согласитесь, ситуацию можно увидеть по иному: какое хамство – поймать лошадь, одеть на неё хомут, и заставить, с плугом на шее, пройтись по полю взад-вперёд! О сущности человека можно судить уже лишь по определению в его синтаксисе – «полезные животные». Полезное животное лошадь идёт себе понуро по полю -- в жару, в снег, а лягнуть «умника» не может – глаза не те. Те, которые имеются, полны зависимости, и этими глазами «одарили» их мы. Кошке мы так и не смогли «пересадить свои глаза», не смогли одолеть её истинное начало – кошка как была зверем, так и остаётся им, и гуляет себе «сама по себе». По поводу разума: не является ли он таким же «подарочком» для нас, как «наши глаза» для собак, лошадей и остальных домашних животных? Не приручил ли нас кто-то в толще веков, отдалённых от нас неозаримой неизвестностью? Каждый, хоть однажды, видел собак возле, на и в мусорных контейнерах. Вы знаете почему они не охотятся в полях или лесах, почему они неспособны самостоятельно добыть себе пропитание? Знаете. И без малейшего пафоса хочу заявить: мы действительно в ответе – на миллион процентов. Собаки стекаются к жилью, -- даже если собака и ночует в поле, основными своими действиями (поисками пищи) она занимается возле человека, она нуждается в человеке. Как ни сентиментально это может прозвучать, но они – дети, по развитию – самые настоящие. Мы сделали из сильного существа – волка – «доходягу», «бомжа», лазающего по помойкам. А потом это переделанное существо бросили... В таких «творениях» отчётливо прослеживается наше прикосновение к окружающему миру, а точнее – прикосновение (нашего?) синтаксиса. Такими «зарисовками» наш разум даёт о себе знать окружающему миру. При этом всячески подчёркивая своё отличие от окружающего мира, свою неидентичность с ним. Человек, «не глядя», напрочь отрицает свою связь со всем сущим, выделяя себя в особую «нишу» в структуре и составе его. «Основной статьёй» конституции нашего мышления является идея о том, что главная составляющая человека исходит из причастности к обществу себе подобных. С этим не поспоришь, но как-то так получилось, как-то так считается, что причастность к обществу исключает причастность к окружающему миру. А ведь по сути (имеются в виду наши поступки), человека от обезьяны отличает лишь наличие синтаксиса. Обезьяну можно научить водить космический корабль, а человека можно обучить синтаксическому построению языка, мышления и мировоззрения. Да, мы на ступень выше, но... на ступень всего. О качестве ли уровня идёт речь? Ведь, как это уже говорилось, не все человековыглядящие особи человеками на самом деле являются. Со способом поиска разницы между человеком и обезьяной мы, вроде как, определились; а имеется ли способ отличить «homo sapiense» от простого «homo»? Их масса. Лично мне больше импонирует контрольный вопрос: что такое автомобиль – роскошь или средство передвижения? Чтобы было понятнее, будем «исследовать» его по порядку. Во-первых, это изобретение представляет из себя самопередвигающуюся платформу на четырёх колёсах, управляющуюся рулевым колесом, педалями и рычагом переключения передач. Во-вторых, этому изобретению больше ста лет, и за это время оно «обзавелось» кузовом (салоном), удобными сиденьями, панелью датчиков, показывающих всякие полезные (и не очень) данные, как то – скорость, количество горючего, расстояние «пробега», и так далее. Дополнительные функции: багажник, уползающие внутрь двери, оконные стёкла, «дворники», фары, вентиляционный люк, стереосистема... («Навороты»). То есть, мы имеем дело с конгломератом металлических, пластковых и стеклянных составляющих, которые обобщаем, по инерции идентифицируем в «auto mobile». Мельком взглянув на это понятие (которое – да-да – уже давно стало абстракцией) где-нибудь на улице, мы классифицируем его как «автомобиль». Как уже отмечалось, без малейшего отчёта – внимание восприятия подаёт данные в мозг, но возле этих данных, как всегда, первым оказывается синтаксис, который и выдаёт «на выходе» ярлык – «автомобиль». О том, чтобы разделить понятие «автомобиль», хотя бы на две составляющие – средство передвижения (платформа) и остальные «навороты», речь, как правило, даже не заходит, не стучится в нашу дверь – даже «не пикнет»: внимание занято – не «достучишся»: «приёмные дни» не сегодня, сегодня у внимания «планёрка», сегодня внимание «уехало в Министерство». Я не изголяюсь, просто речь именно об этом: благополучно прибыв в точку Б, мы выходим из машины, закрываем дверь, и смотрим на свою собственность(?): мы «выясняем», была ли эта царапина возле дверной ручки здесь раньше? А позавчера поставленный новый бампер -- в этом месте, не погнут ли? Ну-ка, ну-ка... Нет, не погнут. Так, а это что? Голуби, мать их... (разлетались, птицы с-к-м-н-ах – так бы и перестрелял усих, только и знают, что). А машину надо помыть... На самом деле происходит ни что иное, как любование. Оно бывает разным: есть любование собой, и есть любование частью себя... В данном случае оно проявляется беспокойством (а машину надо помыть...), то есть, откликом какой-то части нас самих на то, что, будучи снаружи нас, с этой самой частью нас связано -- почти на физическом уровне. Это не про Вас? А может всё-таки?.. Ну ладно, ладно... Шутки шутками, только если Вам знакома эта ситуация, если она -- хоть отдалённо -- Вам кое-что напоминает, то это значит, что синтаксис уже «имеет» Вас. Это он заставляет Вас поклоняться автомобилю, делать из него Бога, и не какого-то там абстрактного, а совершенно конкретного, стоящего именно в Вашем гараже. Синтаксис, «внедрив» в Вашу Жизнь автомобиль, всего лишь приставил к Вам ещё одного своего «сторожа», соглядатая. Через «средство передвижения» он нас не может «достать» -- в таком виде мы ему не доступны. Но когда из совокупности множества пригнаных друг к другу, функционирующих вместе предметов мы результируем Понятие автомобиля, то сами «заходим в стойло» – лицом к стене – и синтаксис сзади делает с нами (и из нас) что ни пожелает. Одна моя знакомая разъезжает на миниатюрной «тайоте» пурпурно-бордового (богемно-гламурного) цвета. Все её знакомые, и я в том числе -- как один -- находят, что машина ей «очень идёт», и «всю дорогу» ей это выражают. А её «средство передвижения» действительно очень ей подходит «по образу», похоже на неё, как собака на хозяина -- одним словом, становится уже «средством выражения». Говорим мы ей об этом постоянно по той причине, что сказать ей особенно нечего. Бывают такие люди – которым нечего сказать. У меня складывается подчёрпнутое из газет ощущение, что она всё время занята поисками «своего мужчины». Её очень заметно заботит данный вопрос. Сколько забавных историй ходит в нашем кругу о её «приключениях» -- не перечесть; словом, её вклад в то, чтобы мы не скучали, очень весом. Однажды, я даже своими видел, как она «идёт на таран». Дело было вечером, я собирался перейти улицу, но когда зажёгся нужный сигнал, увидел как к перекрёстку, на котором стою, «подруливает» знакомая машина. Не став переходить дорогу, я пошёл «здороваться», но какое там – все мои лучшие побуждения остались втуне, потому как водительница не обратила на меня никакого внимания: она «наскоро» красила губы, глядясь в зеркальце заднего вида; и знаете, -- я не думаю, что она опаздывала на свидание. Я думаю, что объектом её интереса был тот -- «страшно» «навороченный» -- автомобиль, что стоял перед нею, а точнее – тот, кто сидел за рулём этого автомобиля; я думаю, что она уже собиралась «рвануть». (Я вот тут думаю: а не слишком ли много я думаю?) Конечно же, я не стал ей докучать, тем более, что моё внимание в следущий момент отвлеклось. Между прочим, внимание мужчины и женщины действует не совсем одинаково. Мир мужчин, это мир предметов; на внешние объекты мужское внимание направляется в первую очередь. Этим и объясняется стремление мужчины постоянно что-нибудь разбирать, в чём-нибудь разбираться. Что-нибудь обдумывать, -- ведь мужчины постоянно озабоченны умственной деятельностью, -- от того и лысеют: ум, по безотказным Марксу и Дарвину, шерсти не приемлет. Но, так как, эволюция изучалась, интерпретировалась, выкристаллизовывалось в виде идеи бородатыми соседями, а не титястыми ...лядьми, то и саму эволюцию мы воспринимаем из мужской раздевалки. Весь свод знаний об эволюции, касается лишь мужской эволюции, -- истории, писанной мужчинами. Женская сторона эволюции до сих пор остаётся не внесённой в реестр возможного: несмотря на то, что мы уже успели «затариться» луноходами, всё-же не спешим покорять dark side of the moon, а зримая (в последнее время) подвижность в вопросе социального самоопределения женщины, всего ближе напоминает пиарно-инфантильное лепетание. Всё, что может воспринять из всего этого мужчина, это оцепенение от внезапного столкновения с женской логикой – один на один; когда мужчина воспринимает женщину, он находится в «несерьёзном» состоянии, потому-то и воспринимает несерьёзно. Понятие «женской логики» родилось в этих условиях; но под ним понимается вовсе не логика: женской логики не существует, так почему-то зовут женское внимание. Женское внимание не поглащает предметный мир: существование предмета для женщины уже само по себе ценно, она не расматривает его лишь -- или в первую очередь -- с точки зрения потребления, -- несомненно, женщина уделяет процессу восприятия внимание куда большее, чем мужчина. Ведь когда женщина не уподобляется мужчине, (это значит не занята делом), а следует своему, женскому началу, она идёт на минимальный контакт с миром предметов, с миром мужских предметов, предметов, которые мужчины сделали для своих, собственных нужд, и заполонили этими предметами мир, сделав его мужским, заявив женщине, что это единственный возможный вариант – изготовлять предметы и заполонять ими мир. Женщина обнаруживает себя среди бесконечных устройств, плодящих другие устройства, в грохочущем мире, в мире плохо пахнущем, -- и женщина обращается с этими предметами по-женски, то есть поверхностно, часто спонтанно, и не всегда по назначению. То ли дело – плитка в ванной и в туалете... И вообще, балкон не для того, чтобы на нём папиросами дымить, а чтобы бельё вешать. Любой человек по наитию -- тому самому, которое заявляет о Бесконечности вокруг нас -- знает, что у Вселенной, безусловно, женское начало. Только вот почему-то в этой женской Вселенной разместился Бог мужского пола. С помощью Бога-мужчины и прививают женщине понятие о неправильности её образа мышления, о так называемой «женской логике». (Сдаётся мне, что Ева не кусала.) Сдаётся также, что женщины синтаксису не подверженны, а обучены. Ведь самый желанный «пряник» в руке у синтаксиса, самая главная его пружина, это цель превосходства, господства, власти. Желание быть выше – истинно мужское желание. Все следы проявления человека, все его поступки берут начало в устройстве синтаксиса: люди сначала стремились к господству над другими видами, пока не пришли к нему – по крайней мере, видимому; сейчас они уже выясняют этот вопрос между собой. Все войны на нашей планете идут из-за этого стремления. А формула этого стремления – женщина. Обернитесь вокруг – все, абсолютно все предметы, продукты деятельности человека, проявления научно-технического прогресса, это проявление стремления мужчины обладать женщиной, его желанием её, -- просто какая-то сплошная эротика. Мужчина постоянно думает головой, но только до того момента, пока в зоне его внимания не оказывается Женщина; дальше он думает «головкой». Женщина же – наоборот, думает головой только когда дело касается Мужчины, а всё остальное время – другим (своим мохнатым) местом. Обусловленно это постоянным стремлением полюсов как приблизиться, так и отдалиться друг от друга -- этим вечным танцем плюса с минусом, делающем сущим парадокс: мужчина, устремлённый в себя, но находящий это «само-себя» в мире предметов, и женщина, стремящаяся своей сутью во внешний мир, но, в конце концов, «оказывающаяся» во внутреннем. Если свет внутреннего мира женщины можно назвать мягким, то у мужчины там стоит не иначе, как прожектор. Он «бьёт» в глаза, как лампа на столе следователя. Мужчина активен -- женщина пассивна. Женственность проявляется в согласии, мужественость в споре. Как написано где-то у Кастанеды: спорящий человек – это просящий человек: он просит, чтобы Вы встали на его точку зрения, зазывает на свою половину гад. Расхожее выражение про то, что «в споре рождается истина» верно в том отношении, что спорящий человек своими доводами лишь укрепляет себя в своей истине, и «потусоваться» в чужой не спешит. В отличие от столкновения или противодействия, в процессе спора не выделяется никакой энергии. Спор, это «плюрализм», а никакая не демократия. И на территория бывшего Советского Союза действует Он, а не Она. Мы, на своей «шестой части суши», до сих пор «носимся» с нашим плюрализмом, как цыганка с младенцем между, остановившихся на «красный свет», машин, и в своих «потугах» выстроить, «высадить» демократию на его почве, скорее смешим «цивилизованный» мир, чем вселяем в него уверенность в чистоту наших помыслов. Весь этот «утренник по заявкам радио-слушателей» не внушает радио-слушателям ни «капли» доверия, и потому, когда зажигается «зелёный», правые ноги «собравшихся» вдавливают педаль газа в пол, и «цивилизованный» мир продолжает своё движение из точки А, в точку Б. Западных прагматиков номинальностью нашей демократии не «проймёшь», -- и не таких видали... Хорошие бизнесмены «заканчивают» политикой, а хорошие политики творят историю; но не исторические книги, в виде мемуаров, где-нибудь на даче, в Барвихе, -- удивительно, но этого-то, как раз, они не делают. Разделение труда. Кстати, почему нет такой иконы – «разделение труда»? В большом количестве пишутся «явления Христа народу», «Снятие с креста», а вот «Разделение труда» никем не описывается, хотя по культурной значимости не уступает предидущим событиям, а в экономическом, в какой-то мере политическом, и, даже, в социальном плане -- где-то, и превосходит. Разделение труда заключило в себе не только производственный рывок, -- оно ещё более глубоко «впечатало» человеческую единицу в структуру общества. Этим «переключением скорости» синтаксис «затянул потуже ремень», действующий как «ошейник» мировоззрения. Благодаря такому нехитрому способу, рассматриваемому нами почти как обычай, мы оказываемся зависимыми друг от друга, нуждаемся друг в друге, становимся в общую «цепь» -- становимся «шестерёнками». Плотность общества такова, что от действий одного члена, меняются характеристики движения другого члена. Схема отлично показывает себя и тут: синтаксис разделил мир на физический и не физический, затем он разделил общество на классы, а для пущего удобства, и на формы принадлежности к виду деятельности в общественной структуре. Разделение труда не совсем водораздел между феодализмом и капитализмом – оно берёт истоки на более низких глубинах человеческой истории; рожать детей, это разделение труда, делать детей – разделение труда. Просто «золотой век» дал мощный катализирующий импульс -- как в силе, так и в направлении рывка; он был ещё одной «ступенькой», этапом в инсталляции общества, точнее – общественного сознания, синтаксиса. А по сему выходит, что прогрессирует то, на самом деле, синтаксис. Ведь в какой-то мере, чёткое разделение труда просматривается уже в самом разделении на виды человеческой деятельности. В каком-то -- процентном уже -- соотношении, это разделение (в том виде, в каком мы его понимаем) присутствовало даже в античную эпоху, так озаряемую Возрождением, сформировавшим саму формулу идеи. Если учесть, что Возрождение было протестом, явным нежеланием общества идти по ущербному, невыгодному пути, который диктовало Средневековье, то становится ясно, что другого исхода быть и не могло. Синтаксис в ту эпоху «резвился» так, что сам убоялся. Для разума и мировоззрения это были «чёрные годы», нескончаемое «лечь-встать»; синтаксис дрессировал «Европейское Общество» кнутом, а для того, чтобы общество при этом не вздумало «скучать», кушал у него на глазах свой пряник – идею о спасении, достоинстве, особенности человеческой души (жизни). Схоластика Средневековья в том и заключалась, что, по сути, имела место попытка детализировать образ Бога, понять, раскрыть, изучить, приспособить... Однако, пряник, так долго мусоленный в чьих-то нечистоплотных руках, перестал вызывать судорожный блеск в глазах общества, и срочно пришлось «искать новый»... И где же его было искать? Там же где взяли предидущий. Возвращаться – плохая примета, но, возвращаться куда -- было. Античность встретила руинами. Но эта культура была настолько Велика, что даже они послужили твёрдой точкой отчёта. Мне лично, величие античной эпохи представляется стечением обстоятельств. Да-да, -- не культурным пластом, вобравшим в себя азы искусства, философии, мировоззрения, и не научно-политической стороной, как части первых шагов государственности, общественности, а именно стечением обстоятельств. Ведь, благодаря чему стало возможным появление такой культуры – культуры воздуха, плавных линий, грации и неги, да при том, в эпоху кровопролитных войн? Для выработки такой культуры был нужен мощный базис, благоприятные, сопутствующие условия. Южные, «ласковые» широты, конечно же, «сделали своё дело», но заключалось оно не только в этом. Всё это было не только тепло, но и сказочно. Дворцы правителей и вельмож, и каждый предмет, каждая деталь, линия в них, причисляется – и вне сомнения заслуженно – к предметам искусства. Для владения искусством так чувствовать окружающий мир, для такого мировоззрения представителям данной культуры нужен был потрясающий фундамент. Так откуда же взялся этот ресурс – возможность сохранять осколки Эдема, тут, на Земле? Один конкретный человек, буде он того пожелал бы, мог оставить в память о себе «чудо света». Гигантские строения древности впечатляют даже(?) сейчас, когда превосходство технологического порядка не вызывает никаких сомнений. Писатели-фантасты предыдущего столетия -- в большинстве своём – при описаниях своих утопий, находят решение проблемы ресурса «светлого будущего» (но, уже, урбанистического, и более демократичного), в идее роботехники, то есть, физически воплощать нужды человека будут не рабы, а роботы. Только почему-то писатели-фантасты, все как один, не описывают мусорных контейнеров своего «светлого будущего», и того, кто возле них водится, чем и переводят светлое будущее в плоскость утопии. Интересная комбинация -- демократия, путешествующая верхом на спине рабовладельческого строя. И не сто, и не тысячу лет. Мировоззрение. Как только «матрица мировоззрения» «перезагружается» (да-да, я просто обожаю «Матрицу»...) появляются и исчезают классы и строи, выталкивая друг друга как патроны в мазазине, меняясь как зубы акулы, как шкура змеи. Аристократия не могла долго существовать потому, что устраивала далеко не всех. А демократия слишком «отвлечённое понятие», и его следовало впихнуть таки в рамки Республики. Как Вам? – «демократическая республика Германия». А КНР? А Союз Советских Социалистических Республик? Как четырнадцать яблок на яблоне; осень пришла -- все попадали: кто гнить, а кого уж свиньи дожидались. Но когда-то заканчивается и зима. А мир сейчас меняется как форма, и размер льдин в конце марта. Союзы и содружества необходимы, неизбежны. И наиболее уместным является вопрос: вокруг какого «гравитационного объекта» соединяться -- кто «главный друг»? В данном регионе планеты такой силой, вот уже четыре столетия, является rumbler.ru. Что-то, благодаря им, заполняет «общественную атмосферу» заподно-европейской равнины таким свойством – свойством собирать вокруг себя, а нередко, и под свою защиту. Я, конечно, с большим удовольствием «повысасывал бы из пальца» пару теорий о том, что русская нация – «круче некуда», но некоторые вещи действительно приятно удивляют. То, например, что все «люди-как-люди» – существительные, а русские прилагательные. Наверное, раньше были «росичи», а потом, когда на Московию шайками в пятнадцать коней не очень-то и сподручно стало ходить, этот стержень идентичности нации, этот дух стали называть «русским». Заговаривая о русских, как бы, автоматически разговаривают о духе.И ещё мне очень нравится, что, пожалуй, единственное русское женское имя не оканчивающееся ни на а, ни на я, это Любовь. Это очень символично, романтично, и просто – красиво. Но кто, кроме русских понимает, и принимает эту идею о – уж извините – «специфической» духовности русских, кстати, другими же нациями признанной, отмеченной: «умом Россию не понять». Чтобы почувствовать источник русского языка, надо думать на русском, надо быть русским. То есть, это как синтаксис, который понимает только себя -- сам для себя, сам за себя; так и с русским языком (в котором синтаксис «развернулся» во всю свою «ширь» -- инсталляция имеет место по сию пору): феномен русских имеет место быть, но ощутить его, и прочувствовать может только русский. («Москва для москвичей».) И ещё, они очень похожи на детей по своему мировоззрению, что очень часто отмечается. Русские, это «собаки» европейской расы, лазающие по помойкам окраин «крещённого мира», в прошлом – мира света. Они – форпост европейской цивилизации, «дислоцирующийся» в недружелюбных степях. Русские – не азиаты; они – европейцы, «отосланные» к азиатам. Тут, на задворках, лицом к лицу с татарами, и другими «соловьями-разбойниками», существование не могло быть «сладким». Жизнь такая, что – хочешь не захочешь, а «заматеришся». Многие филологи считают, что русский мат имеет свои корни в языках тех, кто, в то далёкое от нас время, приходил на землю русскую с мечом и свистом. Да, слова – их. Только вот в русском языке, при помощи русского синтаксиса, они стали приобретать «с ног сшибательный» смысл. Этим смыслом, пунктуацией, а также инверсией, ругательные предложения трансформируются в конгломераты, по своей эмоциональной нагрузке превышающие «номинал» в десятки раз. Фекалии далеко в кустах, это часть окружающего мира, а на наших ботинках они трансформируются в «дерьмо». Глубину цвета сажи не прочувствуешь, пока она не окажется на белой стене. Инструменты построения синтаксиса, и материал его «строения», существительные и прилагательные в русском мате «колотят» воздух: «ёб твою м...ть», «ебать в р...т». Но, так же, как «русский дух» -- явление «само-в-себе», так же – синтаксис: способен воспринять лишь самоё себя. Вселенная, чтобы не только существовать, но и осознавать это существование, для идентификации себя, для самовосприятия, выделила отдельную часть себя в восприятие, в нашем случае -- в Жизнь, выделив для «восприятия», как для содержимого, форму осознания. С помощью живых существ Вселенная в каждый миг (и даже в этот) воспринимает себя. Произведение искусства рождается из воспрития, в его выделении из окружающей действительности как объекта, и последущей идентификации как произведения искусства. Это, опять же, заслуга нашего внимания, это -- благодаря его устройству. Надо ещё раз отметить, что его свойство таково, что колличество выделяемых из окружающего мира объектов внимания равно 1 (одын) штука. Оно может захватывать только что-то одно непосредственное непосредственно. Чаще это происходит непроизвольно, а сказать по правде – манипулируем мы своим вниманием, «от силы», сутки за год. Всё остальное время оно «мечется». От желания и потребности -- к желанию и потребности, от одного внешнего объекта -- к другому внешнему объекту. А между – целый мир. Но синтаксис не интересовал этот мир «между»; нескончаемая количественная прогрессия – вот его идеал, цель, стремление, предел желаний и конституция функционирования, посредством которой он и развивается конусоидально. Синтаксисом был «запущена» следущая версия решения: по принципу классификации (одновременно и рождая этот принцип) была протянута сеть внимания. Объекты стали подразделяться на зоны внимания, потом – на направления внимания, и так далее. Как паутина: стоит в какую-то отдельную её точку попасть насекомому, и паук уже точно знает, где его искать. Мы не можем охватить целиком мир перед собой, все объекты его, но, если в какой-то области воспринимаемой непрерывности что-нибудь «прозвонит»... Спасатель не может -- исходя из своей функции -- контролировать всю площадь пляжа. Но если в зрительной картине, какой-то элемент опытному взгляду говорит, что здесь происходит что-то неладное, тогда уже всё его внимание (читай -- безраздельное) устремляется в эту, конкретную точку. Кто у кого «перепевает»: синтаксис со своей библиотекой и её устройством внимание, или же, наоборот – конституция внимания «переписана» с синтаксиса, -- вопрос из области «яйца и курицы». Наша «библиотека» повторяет наше внимание. Тут она уже походит на виноградный куст, где ягоды, это объекты одной лозы, а лозы – объекты одного куста; кусты, ряды, виноградное поле. Да и мозги наши чем-то напоминают виноград. Ходим по улицам, нося каждый в своём черепе свой виноградник, и прикидываемся, что не можем «психонуть», наброситься, покусать. Не нарушаем общественный порядок. А если где-то в цепи неполадка, общество моментально реагирует на проявление «инородности», инакомыслия, -- и посылает туда патруль из двух карабинеров и одного офицера. И хоть прибывшие на место проишествия, тоже, номинально, «каждый в своей голове», и что за процессы и мысли проносятся в их черепных коробках – опять же, по большому счёту, только им и известно, тем не менее, они, по форме общественного проявления, более приближены к норме (они – сама норма-форма), и представитель общества глядит на них так же доверчиво, как на трамвай. Черепные коробки у разных особей вмещают «фарш» одного, отвечающего набору определённых критериев, вещества. И «выкинуть» что-нибудь «этакое» может как тот, кого должны охранять, подчас – с оружием в руках, так и тот, кто это оружие должен носить. Глаза-то человеческие. У офицера полиции, например, они глядят, как чья-то «тайота», рывком «сорвавшись с места», и «подрезав» на повороте чёрный «ровер», исчезает среди домов соседней улицы. Он оглядывается вокруг, ища глазами того представителя дорожной полиции, который «с этого дела» «поимеет», и, не находя никого, стараясь не смотреть на этого «гнойного» нехорошего, которого остановили «на проверку», переводит взгляд «на ножки», которые разглядывал до того, как «тайота», с визгом, приступила к исчезанию. Поведение внимания данного индивидуума не является особенностью, -- оно хоть и примечательно, но уже в другом контексте. С помощью этой ситуации мы определяем два основных направления внимания внимания: это направление внутренне и направление внешнее. Внутреннее, в основе своей, отвечает инстинкту самосохранения, а внешнее – инстинкту продолжения рода. Два этих инстинкта толкают нас по жизни, и заставляют делать то, что мы делаем. У каждого из них есть норма выработки, или, если хотите, «срок годности». Мужчина, например, отработав как «мужчина», перестаёт хотеть быть Мужчиной; он им быть со временем и перестаёт, превращаясь, постепенно и, зачастую, незаметно, в «неаппетитный» кусок, генерирующего всякую «чушь», мяса. Потом наступает черёд инстинкта самосохранения: когда наступает конец его «вахте», он куда-то улетучивается; старые люди не боятся Смерти. Мы действуем исходя из инстинктов, но упрямо отрицаем это (ну, наверное, человеком быть куда желательнее), красим губы, дарим цветы, при этом успокаивая себя видимым контролем. И, опять же, забываем, что весь спектр наших желаний состоит из двух направлений: удобность (приемлемость, уютность, безопасность) положения тела (Жизни), и полезные для нашего существа объекты, «наводняющие» окружающее пространство. Человек оказался существом не только воспринимающим, но и потребляющим. Человек, при этом, упорно избегает новых аспектов в своей жизни, -- он не собирается её изменять. Пока в его жизни нет автомобиля, у него не будет потребностей связаных с этой абстракцией. Многим моим знакомым -- по их словам – не нужен мобильный телефон. Что Вы думаете: это говорят те, что уже приобрели его? У этих людей нет аппарата мобильной связи, и у них нет потребностей связаных с ним. Человек, приобретший неделю назад сотовый телефон, удивляется тому, в каком количестве появляются в его жизни потребности кому-либо звонить. Человек, купивший на-ручные часы, некоторое время очень сильно «нуждается» в том, чтобы быть «в курсе» относительно времени. Я не один раз слышал от людей, с которыми знаком, высказывания о том, что компьютер – «ненужная вещь»; каждый из них считал это оригинальной, где-то даже «диссидентской» позицией. Но, как только, в силу разных сложившихся обстоятельств их жизней, они всё-таки приобретали компьютер, перемены, случившиеся с ними, «бросались в глаза». Как скоро им становились нужны те, или иные вещи, связанные с компьютером! Та или иная полезная функция по ходу эксплуатации, рано или поздно, становится нужной. Одна потребность «цепляет» другую, и та «времени не теряет». Потребности у нормального и преуспевающего человека растут в геометрической прогрессии. Если есть тарелка, то понадобится и ложка. Одна потребность рождает десять других. Вы поставили на свой «винт» новую програму? Завтра Вам срочно понадобятся десять приложений к ней, потому-что они предоставляют новые возможности, о которых Вы и не подозревали. И вот Вы «прозрели», и испытываете невыносимую, требующую удовлетворения потребность -- потреблять Э Т О С Р О Ч Н О ! Компьютер, это показатель системы наших потребностей, это памятник потреблению, который человек -- по наитию -- воздвиг на этом этапе своего пути. Я говорю о том самом, так называемом, «феномене одушевления» компьютера. У Вас есть РС? Вы не заметили, что (временами) когда его процессор решает какую-то сложную задачу, «пыхтит», трещит – «из кожи вон лезет», -- словом, вот-вот «зависнет», Вы говорите -- про себя или вслух, но -- ему: «Ну давай, дружок (скотина, лапочка, чувачок, животное и т.д.)»? Беседуете ли Вы с ним, общаетесь ли? Пожоже ли это на джужбу? По структуре – да. По структуре дружбы. По структуре нашей потребительской (даже в самом «лучшем» случае, уверю Вас) дружбы. Мы именно таким образом «заводим» друзей. А этот наш дружок, это, вообще-то – кладезь. Абсолютное соответствие запросам, предъявляемым к институту дружбы. Что видит наша собака глядя на нас, сидящих у компьютера. То, как мы общаемся со своим дружком-сморчком-пеньком, -- язык высунув, едва не лобзаясь. «У, -- а у «хозяина» с головой...». С головой-то всё – почти -- в порядке, просто к ней, вдобавок, «пришита» психология. И психология дружбы нам говорит о том, что в счёт идут не объекты дружбы, а наше отношение к ним. Компьютер отличается от плюшевой игрушки тем, что плюшевая игрушка не «зависает». А когда всё-таки «зависнет», то тоже, моментально, становится объектом, с которым можно «пообщаться». Фактор неожиданности поведения, или развития событий, вводит нашу психологию в заблуждение, и мы «прём» дружить, как ёжик на кактус. Это обманка, но... она действует. Ведь это действие заключается всего лишь в выборе объекта. А дальше «психология» «сама» «заливает бетон в каркасс». Одушевляем, проявляем интерес, удерживаем образ объекта, всегда мы сами. Компьютер, он хоть и «лапочка», но только внутри нас, в нашем восприятии и подсознании. А снаружи он – «органическая техника». Беседуя с компьютером, мы беседуем сами с собой, с зеркалом, которое может «зависнуть», выкинуть что-нибудь «этакое». Что по нашим понятиям, критериям вопроса и системе оценок, совпадает с наличием психологического начала, а далее, так и вообще – психики. Наша психология видит сотоварища, и «виляет ему хвостом». Психология, которая заставляет нас -- как вести с компьютером «за панибрата», так и сильно расстраиваться, если с ним что-то не то; то есть, наделять его решающими полномочиями -- это всего лишь фасад подсознания, его заводской офис. За дверью, на самом заводе -- постоянный шум. Этот шум производят цепи наших образов, падающие с полок книги, только видим мы их смутно – как под водой. И слышим как под водой. Вернее – как в материнской утробе. Вы не пробовали вспомнить, или, хотя бы, представить себе пребывание в утробе, у истока? Когда я вспоминаю, меня не покидает это самое ощущение «подводности». И я склоняюсь к тому, что вот это ощущение вод, сжатость пространства и всё, всё, всё, что я не смогу описать, оперируя человеческим синтаксисом: это мимолётное, неуловимое ощущение – это и есть психика, подсознание. Нас «вытаскивают» с ней, а потом, по ходу жизни, на эту ось наматывают ощущения, которые в момент Смерти мы «сдаём на склад». Вселенная таким образом познаёт себя. Вы не поверите, но в этот самый момент, Господь Бог глядит на самоё себя Вашими глазами. Таким образом он оглядывает себя изнутри, пробует на вкус... А мы, как пчёлки, «носим ему мёд». Он выдает нам «торбочки» – наше осознание, куда мы «складываем» собранный жизненный опыт. И задача человека разумного должна была бы заключаться в поиске возможности почувствовать каждую грань этого мира, возможности, как можно больше его вобрать в себя, чтобы хоть как-то отблагодарить «на выходе» ту Силу, что даровала нам Жизнь. Как уже говорилось, наше существо, хоть и однородно, но вместе с тем, как бы, состоит из нескольких составляющих. Роль психологии в этой «конфете» заключается в придании индивидууму способности личностного отождествления себя самого, отделения (выделения) себя из окружающей среды, иными словами – идентифицирования себя, как личности. И чтобы лебедь, рак и щука не поломали тарантас к «едрене фене», в него взбирается синтаксис, берёт возжи, и всё это «хозяйство» исправно движется в нужном ему, синтаксису, направлении. И посему, право занимать одну из сторон медали фрейдисткому объяснению, я бы дал. Все наши «направления» тянутся оттуда. Там исток. Человек всё-таки живёт от принципа: чтобы быть – надо родиться. Отсюда он и «следит» синтаксисом, по этой же линии выстраивая своё мышление, которое не даёт ему понять, или, даже, принять саму идею о том, что что-нибудь в этом мире, включая и сам этот мир, может существовать без начала и конца. У человека есть слово «мир», которое можно начать читать с первой буквы, и закончить на последней. Но становится ли мир от этого ограниченным? Если есть понятие, вбирающее в себя Вселенную и её Вечность, -- если есть объёмность, во всех ли случаях это говорит о наличии объёма? Мы уже замкнули психологически самих себя на планете Земля, в этой части Вселенной. Оно и понятно: возможности. Но мы также замкнули себя в обществе, а точнее -- в себе. Ведь «общественный принцип» синтаксис «выстраивает» по образу личности. Например, всем известно, все считают, что стремление «быть с кем-то», создавать семью, любить – заложено в самой конституции личности. Да, но «Фрейд» «преуспел» и тут. Что такое эта наша «любовь», как не тотальное стремление лицезреть, быть рядом, «иметь отношение», соедениться. Соеденение -- вот узловой момент. Стремление плюса к минусу. Но любовь, и всё выше перечисленное, это не стремление к соеденению, а глубинное воспоминание памяти тела о самом соеденении. Любовь, это гравитация. Желание жещины -- намного конструктивнее, чем обладание ею. От этого желания растут дома, появляются обогревательные приборы и средства передвижения. Наше потребительское начало вкупе с инстинктом продолжения рода, «вывело» в нас абстракцию «удобства». И мы пытаемся сделать удобным весь мир – «подогнать» его под себя. Вряд ли у нас что-то получится – разве что, мы сделаем его «крайне не удобным». Весь этот «прогресс» ослепил нас; он не позволяет задуматься на эти темы – он отдаляет их от нас, как злой привратник очередного просителя. Он не даёт нам проникнуться сутью нашего пребывания в этом мире. С самого рождения. Он заманивает и привязывает нас к себе. Он, она, оно... Первое знакомство и возникновение потребности в прогрессе происходит примерно в том возрасте, когда мы просим родителей «не выключать свет». В это время – тьма вокруг нас. У родителей тьмы поменьше, ведь её «рассекает» на «гулькин нос» вокруг прогресс. Прогресс, это протез. Очки, это протез для глаз. Лодка, это протез для воды. Велосипед – протез для скорости. Чем, по сути, является человек? (Небогата скотинка: ни шерсти, ни клыков, ни когтей – да и мясца-то – не так чтобы очень... То ли дело кошки, волки, носороги, да мамонты. Жизнь в чистом виде.) Зубы есть? Ума не надо... Человеку пришлось стать умным. Но от ума шерсть выпадает. Человеку пришлось стать ещё умнее. У человека из головы выпала «абстракция». Человек и эту проблему решил по совету синтаксиса – стал ещё умнее. И всё это «умнение» продолжается «денно и нощно» по сию пору. Ну так, а как же разум? Что такое он вообще, и сколько его остаётся «за вычетом» синтаксиса – «чистоганом»? Человек отделился от окружающего мира разумом?! По-моему, он самоидентифицируется с помощью способности ставить на поток «по своему хотению» производство размножения форм для осознаний, которых потом лишает Жизни и «жрёт». Да, кроме нас на этой планете плотоядных достаточно, но ни у одного из этих видов нет «обычая» держать плоть в загонах и аквариумах. «Тобик, дай лапу». (Бедный Тобик.) Эта наша самоидентификация не даёт нам ощутить самого главного – мира у нас перед глазами. Наша постановка вопроса о сущем полностью соответствует взаимоотношениям самоидентификации и синтаксиса. Мы говорим: «мир вокруг нас», когда ситуацию, на самом деле, надо бы воспринимать как «мы в этом мире». Это и начало и конец; и проблема, и доказательство её решения. Мир – о