1. Когда на душе становится очень плохо, я захожу на станцию метро, спускаюсь вниз, и сажусь на лавочку. Люди проходят мимо, не обращая на меня внимания. Большие и маленькие носы, с горбинкой и без. Голубые, карие, зеленые глаза – в них есть все, что мне надо. Смотря на лица, на мимику, я стараюсь залезть дальше – открыть их душу, найти всё черное и неприятное. То, что они пытаются забыть успокаивает меня. Я не одинок в своих несчастьях, и если они смогли пережить их, то почему не смогу и я? Одиночество – жестокая штука. Вы одни, Вы никому не нужны, и весь мир кажется таким непонятным и омерзительным. Вы грустите и видите все в истинном свете. Лично я от этого не становлюсь еще печальнее, нет. Просто, это затягивает грусть. Я ненавижу зеркала. Ненавижу все предметы, отражающие меня. Дело не в том, что я уродец – у меня банальная внешность, как и у многих других. Конечно же, у всех людей есть что-то уникальное, но остаются ли все люди в вашей памяти? Зеркала, чертовы зеркала, их, несомненно, придумал дьявол. В отражении Вы видите себя, но кто сказал, что другие видят Вас точно таким же? Вы любуетесь своей внешностью, своими красивыми глазами, загорелой кожей, но все это из-за старой лампочки, свисающей с потолка. Она сглаживает морщины, затемняет кожу и смывает прыщи. Вы смотрите в зеркало каждый раз, перед тем как выйти из дома. Вы радостно идете на работу или на учебу; вы счастливы, вы красавец, и вы даже не сомневаетесь в этом. Вам кажется, что остальные относятся к вам с почтением, и их улыбка – ваша заслуга. Но когда-нибудь вы зайдете в уборную, где свет идет от солнца, где всё встанет на свои места. Кожа станет грубой, сухой и цветом как брюхо у рыбы. Чертово зеркало сделало свою работу, вы выйдите совсем другим, с непонятной другим грустью в глазах. Со мной так было, и не раз. Дома я красивее всех, на улице же я один из множества других. Я еще молод, и поэтому хочу чего-то большего. У меня никогда не было девушки. Мне восемнадцать лет и я девственник. У меня никогда не было настоящих друзей, да и просто друзей тоже. В наше время “друзья” существуют лишь в сказках и дешевых романах. Найдите мне двух товарищей, готовых отдать жизнь друг за друга, и я пожму вам руку. Может отсутствие значимых людей заставляет меня копаться в своих мыслях. Я не знаю. Я иду по центру города. Я высокий, и поэтому иду очень быстро. Хотя, будь я пониже, все равно шел с таким же шагом. Говорят, люди в больших городах не смотрят друг другу в глаза. Я смотрю, но только девушкам. Жду ответа, и иногда они смотрят на меня. Без улыбки, просто мои глаза попались им по пути. Их взгляд иногда застывает, и мы проходим мимо, до последнего момента смотря друг на друга. Это случается очень редко, обычно они отводят глаза в другую сторону. Я слышу сзади смех. Да, в глубине души я понимаю, что смеются не надо мной, но почему-то первая мысль противоречит простейшей логике. Они идут сзади, они начали смеяться как только я их обогнал – они точно хохочут из-за меня. Легко издеваться над человеком со спины, особенно когда вы не одни. С вами ваши “друзья”, и день кажется таким легким, солнце – таким ярким, а я – таким забавным. Вам никогда не было интересно, что думаю я. Да и зачем, вы посмеётесь и забудете меня. Только я буду помнить об этом неделю, месяц, может даже год. Я запоминаю надолго, коплю это в себе. Мне плохо от таких воспоминаний. Я каждый день гуляю по центру. Бывают дни, когда я возвращаюсь домой радостным. Я встретил девушку, и она улыбнулась мне. Этого хватает для того, чтобы я уснул с улыбкой на лице. Я выхожу из дома - он находится совсем рядом с Невским. На улице холодно, я чувствую это уже в подъезде, закрывая дверь. Если я не надел подштанники, то ноги и руки сильно дрожат – мне бывает сложно вставить ключ в замок и повернуть его два раза налево. Мой дом старый - с высокими стенами и узкими коридорами; в нем почти отсутствует звукоизоляция – я часто слышу, как соседи ссорятся между собой, кидаясь вещами и матерясь. В моем подъезде живет лишь одна семья и я. Я не разу не видел, как открывались остальные двери. В этом нет ничего удивительного, наш подъезд – черный вход. Во дворе стоят машины, они заградили выход из моего подъезда. Мне приходится, прижавшись к стене дома, идти до противоположенного края налево и обходить машины. Уже началась зима, но снега еще нет. Солнце не светит; оно, наверное, и радо не светить здесь. Двор залит темно-желтым светом от фонарей, он есть даже на мокром от дождя асфальте. На мне наушники - в них не замерзают уши. Я в зеленой курточке, купленной на каком-то рынке; с шарфом, который мама дала мне перед отъездом в Питер; в порванных джинсах, с декоративными заплатками; в дешевых кроссовках, промокающих в лужах. Выйдя из двора, я сворачиваю направо и медленно, смотря на светящийся асфальт, пытаясь согреться, иду вперед, к площади Восстания. Мокрые улицы – это потрясающее зрелище. Колеса машин крутятся со скоростью шестьдесят километров в час, свет от фар отражается на асфальте, красивые девушки в черной, блестящей, одежде и с черными волосами неторопливо и очень развратно переставляют свои длинные ножки. Они курят дорогие сигареты, сгибая руку в локте. Многие смеются, видя ночью людей в очках. Я тоже в них ходил, и слышал усмешки и как они что-то кричали мне в спину. Я ходил в очках очень долго, и днем и ночью. Закончилось это все печально – как-то раз две девушки посмеялись надо мной, посмеялись прямо в лицо. Это меня просто взбесило, эти две шлюшки были младше меня лет на пять. Да и какое им дело до меня? Больше я эти очки не надевал. Я прохожу площадь Восстания и сворачиваю на Невский. Здесь уже не холодно. Я быстро иду, обгоняя прохожих, смотря девушкам в глаза. Я жду чуда. Может быть, сегодня я встречу ту, кто не только улыбнется в ответ, но и захочет познакомиться поближе. Я обгоняю трех очень загорелых девушек. Напряженно вслушиваюсь; наушники мешают, хоть музыка в них не играет. Нет, они все так же говорят о своём. Раньше я тоже ходил в солярий, но загорел пятнами. Тогда же я впервые попробовал увлажняющий крем, и он восхитил меня. После него кожа была гладкая и приятная на ощупь. Я наносил его в большем количестве и сидел, чувствуя, как он щиплет кожу. Спустя какое-то время, на моем лице появились белые пятна, вперемешку с коричневым загаром и красными прыщами. Моя пешая прогулка заканчивается у Гостиного Двора, где я перехожу на другую сторону и иду домой. Мои глаза наготове, но сегодня меня не замечают. Даже не смеются. Я почувствовал это первым. Наверное, она первая из них здесь, и во всем городе, она упала именно на мою голову. Я посмотрел вверх, и увидел черное небо с ворохом белых снежинок, медленно кружащихся и падающих на мокрый асфальт. 2. - Как вас зовут? – улыбаясь, спросила та, что справа. Я расскажу вам то, что произошло чуть попозже, сейчас мне нужно не упустить этот шанс, единственный за два года шанс. - Кирилл, - отвечаю. Я пытаюсь сделать свой голос сексуальным. Наверное получается, по крайней мере, мое имя прозвучало красиво. Они засмеялись. Они смеялись, словно два ангела. Блондинка с длинными волосами и ярко-голубыми глазами и закрыла рот рукой; вторая же, брюнетка с короткой стрижкой и черными глазами склонила голову вниз и старалась перебороть желание посмеяться, тихонько пофыркивая. Они обе были из тех, кто, проходя мимо меня, наглядно давал понять: для них я не существую. Я напряженно ждал. В голове все перемешалось, и я понимал: если они уйдут, виноват в этом буду только я. Они не ушли. Постепенно приходя в себя, эти две принцессы ночи, клянусь, смотрели на меня с интересом. - Я Аня, а это Алена, - сказала брюнетка и хлопнула ресницами. Не моргнула, как моргают все, нет. Она божественно опустила ресницы, медленно и обвораживающе, как девушки, которых благословят, из-за которых разгораются войны. Аня и Алена. Я хотел бы отдать все, что имею за возможность лишь здороваться с ними, а сейчас они сидят рядом со мной. Алена и Аня. - Кирилл, а почему ты тут сидишь? – медленно проговорила Алена, - ну, холодно на улице, а ты сидишь… Девушку свою ждёшь? – она улыбнулась и посмотрела на Аню. Я действительно сидел на скамейке, мне захотелось немножко передохнуть. - Нет у меня девушки, - ответил я взволнованно. Я приказывал себе не нервничать, когда говорил, но кто не станет, когда рядом сидят такие красавицы? - А мы с Аней по улицам ходили, делать нечего, скучно очень. Иногда вся жизнь так надоедает, что хочется либо валяться в кровати, либо ходить по городу, рассуждать о всякой ерунде, убивать время, в общем. Убивать время. Сотни голов гадают, куда они идут, с кем они встретятся, и кто достоин с ними встречаться, а они лишь убивают время. - Ну вот, идем мы с Аленой и думаем, - подхватила Аня – а сколько стоит настоящее счастье? Есть ли оно вообще? Мы можем позволить себе все что захотим, но это ли счастье? Когда некуда стремиться, то понимаешь, что счастье не в деньгах, не в красоте, по-настоящему счастливым ты становишься, когда помогаешь кому-нибудь, плевать как и сколько эта помощь стоит. Вот как ты думаешь, что нужно сделать, чтобы стать счастливым? - Счастья нет, - не подумав, сказал я, и тут же вихрь в моей голове усилился, тысячи голосов стали винить меня в идиотизме. - Ну, это ты так говоришь… Ты, наверно, запутался в себе, - проговорила Аня, ее личико затмила какая-то серьезность. Это был нежный оттенок самой красивой серьезности. - Можно это и за стаканом кофе обсудить, слишком холодно тут сидеть и думать о чем-то – обезоруживающе предложила Алена. Нет, это был не вопрос, они не привыкли просить. Вихрь в голове внезапно прекратился, и я посмотрел на себя со стороны. Что они нашли во мне? Я пуст, я туп, я некрасив. У мало денег. Они лишь играют со мной, они готовятся к толстым кошелькам, а начинают с меня. - Мы угощаем, - добавила Аня. Знаете, когда мы встали, именно тогда, снежинка снова упала на меня. Только я не обратил на нее внимание, мне было совсем не до замерзшей от одиночества воды. Они болтали, а я молчал и слушал. Смотря в глаза прохожих, я искал кусочки ревности, и не находил. Мне было обидно, они смотрели на божественных ангелочков, но не на их спутника. Мы сидели на мягких диванах, обшитых красной кожей. Они казались мне странными; я смотрел в зал: все стулья, стеклянные столы, всё лишилось окружностей, каждый угол был нарочито сделан без мысли о плавном сгибе, загибалось здесь лишь освещение. Свет от ламп, находящихся на черном потолке где-то вверху, плыл плавным конусом в дыму сигарет, медленно падая вниз. Я видел тени. Вы никогда не задумывались, сидя в кафе или ресторанах, что видите всё, но никогда – своей тени? Здесь она первой бросалась на глаза, на полу, разукрашенным в черно-красную клеточку. Мы видели другие столики, мы видели вход, но официант с блестящими глазами и завитыми кверху усиками вышел к нам из темноты. Медленным шагом он приблизился, и, улыбчиво подал меню. - Счастья нет. Почему? - внезапно спросила Аня. Я растерялся. Знаете, я стеснительный. Мне очень сложно разговаривать с незнакомыми людьми – я убежден, что сказать мне нечего, а если я и произнесу что-то, то ответ их будет слишком простым; вы понимаете все слишком поверхностно. В глубине души, однако, я знал, что просто не умею красиво выражать свои мысли словами. - Ну, - начал я – когда вы помогаете кому-то, то… вот допустим, вы дали старой женщине сто рублей, ну или двести. Счастливы вы или горды? Да, эта старуха купит хлеб, молоко, проживет еще неделю, а что потом? Она больна, ей сложно ходить, ей пора умирать. Вы продлеваете ее мучения. Она не в силах умереть, она боится смерти, но когда-нибудь этот момент настанет, а вы лишь оттягиваете неизбежное, радуясь этому. Вы счастливы? Раньше я тоже давал этим старухам деньги, и у меня внутри всё пело, и однажды одна из них меня поблагодарила, со слезами на глазах. В них я видел лишь надвигающуюся смерть, ничего больше. А эти калеки, ветераны войн? Без ног, без рук? Вы давали им деньги? Им плевать кто ты, им интересен лишь размер монеты или цвет купюры. Меня унесло. Так иногда бывает, когда люди говорят о том, чего я не имею. Они могут разглагольствовать об обратном, но я никогда не приму их сторону. Лишь когда я познаю это чувство, лишь тогда я смогу признать поражение. - Но это лишь одна сторона. Да, не каждый может стать счастливым, помогая бедным. Но счастливым можно стать и по-другому, - ответила Алена и открыла меню. - О другом я не знаю, - с лживой досадой сказал я. Кто же не знает, как стать счастливым? Каждому нужно что-то свое. Одному хватит любимой девушки, другому хороших “друзей”, а третьему достаточно лишь продвижение по работе. - Мы сделаем тебя счастливым, - это была уже Аня. Алена смотрела меню и, услышав, начала улыбаться. Ее белоснежные зубы были видны за алыми и сочными губами. Не поднимая голову, она подняла глаза. Я запомнил этот момент на всю жизнь. - Расскажи о себе, - попросили розы. И я рассказал. 3. Я вырос в маленьком провинциальном городе. Когда я родился, он был отмечен далеко не на всех атласах. Таких мест в России множество, сами знаете. Мой отец – успешный бизнесмен, филиалы его фирмы разбросаны по всей стране, а головной офис находится за границей, где он с мамой проводит большую часть времени. Меня отправили жить в тот маленький город из-за его красоты. Мои родители любили отдыхать там. Просыпаясь, вылезая из кровати и надевая пушистые тапочки, они шли по светло-коричневому паркету на балкон и смотрели вдаль. Смотря, можно увидеть, как восходит ярко-желтое солнце, как деревья неторопливо покачиваются на ветру; их зеленые листья радостно трепетали, при виде проснувшихся родителей. Напротив окна лежало зеленое поле. На нем редкими брызгами умирали деревья. Нет, они еще не чернели, не иссыхали, но мой папа всегда говорил, что они старые, и умрут вместе с ним. После этих слов я всегда крепко обнимал его и щурил глаза. Я боялся его смерти, боялся больше чем своей. Меньше, чем с родителями, мне повезло с друзьями. Сначала меня отдали в частную школу, но через два года она закрылась. Жители красивого, но маленького города не могли похвастаться количеством денег, нужным для содержания своих детей в таком месте. Эти два года я учился на одни пятерки. У меня были приятели, нет, весь наш класс из двенадцати человек, весь он дружил между собой. Мы были друзьями. Настоящими. Мы поздравляли друг друга с днем рождения, гуляли по городу, по лесу рядом с ним, смеялись и влюблялись. Вы знаете, как влюбляются маленькие дети? То, что происходило среди нас скорее отражало поведение взрослых детей; мы были их маленькой копией, с одним лишь нюансом – полным незнанием такой вещи, как секс. Я встречался то с одной девочкой, то с другой. Мы неловко целовались - держась за руки и выпучив губы, осторожно приближаясь лицами. Медленно и возбуждено, закрыв глаза и стиснув пальцы, мы соприкасались губами и резко отпускали руки; наш взгляд смотрел куда угодно, но только не на друг друга. Кто-то хихикал, кто-то краснел, и почти все клялись не рассказывать о происшедшем остальным, и почти всегда это всплывало наружу. Когда школу закрыли, нас отправили учиться в другие места. Учась в новом месте, я понял две истины: познавать науки я не хочу, не хочу и узнавать на улицах своих одноклассников. Они выросли в простых семьях, тех, что весь день работают у станков и всю ночь пьют водку, закусывая её тёщиными огурцами. Их дети не любят отпрысков богатых семей. Первые дни они не разговаривали со мной, обходили стороной и изредка подозрительно поглядывали на меня. Когда я покупал в столовой столько, сколько они все вместе взятые, я видел в их глазах ненависть и пронзительную злобу. Вы можете поспорить со мной о чем угодно, но в одном меня точно не переубедить. На своем горьком опыте я понял – если хотите заиметь хорошее расположение людей к себе, пусть они будут уважать вас только внешне, (плевать, мы живем в мире масок) нужно как можно меньше разговаривать с ними. Не ходить с ними развлекаться, не сидеть с ними за партами, не улыбаться, встречая их на улице. Они должны понять – вы не их “друг”, лишь по стечению обстоятельств вам придется какое-то время проводить рядом. В школе. В университете. На работе. Я понял это слишком поздно, уже после того, как мои одноклассники присосались ко мне словно пиявки, и оставались на моем теле до последнего класса. Скоро я не смог заказывать все, что хотел. Они говорили, что будут бить меня, если я не дам им денег. Я трус. Они исправно получали большую часть того, что я имел. Они унижали меня и смеялись, слушая глупые шутки обо мне. Я боялся рассказать все родителям. Моя жизнь затянулась серыми тучами, и я жил, не зная зачем живу. На уроках я рисовал каких-то чудовищ. Я не понимал что рисую, это шло прямо из моего воображения. Рисунки очищали мне душу, которая словно губка впитывала все плохое. Двадцать первый век уже два года как сидел на троне, все парни в нашем классе ходили с короткой прической, почти лысые; по ночам они искали легкую добычу на улице, и, словно стервятники, набрасывались на нее, забирая всё, что можно забрать: деньги, кольца, часы, кожаные куртки и прочее. Город захлестнула волна преступлений, а мой класс – историями об очередном дурачке с кучей денег, который угодил под удар дубинки, или биты, или бутылки, или ножа, в темном-темном углу. Большинство из сказанного ими – вранье. Они хватали только тех, с кем были в силах справиться, и особо много с них не получали. В это же время один парень напрашивался ко мне домой. Сначала он потерпел неудачу; я был одиноким, подозрительным ко всем, существом, не пускающим никого в свой маленький и тесный для двоих мирок. Но, знаете, черепаха высовывает голову из под панциря, когда думает, что опасность миновала. Этот парень сумел разболтать меня, он разговаривал со мной на равных, и вскоре мы подружились. Я стал гулять вечерами, и жизнь моя понеслась, как несется конь, стоявший недели в стойле. Я думал, что он мой друг до последней минуты, даже когда тот шел ко мне в гости с двумя неизвестными парнями. Уже тогда в моей голове бил маленький колокольчик. Он предупреждал меня тихим звоном, но я не слушал. Их смутила охрана у дома, но соблазн хоть что-то получить был сильнее. Мы зашли в комнату, и их взгляд блуждал, и остановился он на столе, где под выдвижными шкафчиками лежали накопленные деньги. Я мечтал купить себе машину, красивую машину. Я не могу сказать что-то еще о ней, в автомобилях я видел лишь внешний блеск, и не запоминал названия. Я хотел придти в центр продаж, показать пальцем на самую красивую, отдать деньги наличными, и уехать, не заполняя никаких документов. Я рассказал о своих мечтах этому “другу”, рассказал, что накопил уже порядочно. Каждый вечер я вытаскивал самый нижний шкафчик – пространство между его днищем и основанием стола было достаточно большое, туда без проблем помещался мой тайный кошелек. Я садился на кровать, вытряхивал все купюры и пересчитывал их. Они не стали даже притворяться, что зашли за чем-то другим. “Друг” ринулся к столу, вытащил шкафчик и достал кошелек. Он глянул внутрь и рассмеялся. Это был злой смех. Он показал деньги своим товарищам, и те тоже пришли в восторг. Они, стоя рядом со мной, делили мои деньги. Я сидел на кровати и пытался не заплакать. Видимо, решив, что делить деньги жильца дома, находясь в этом самом доме, это не безопасно, они засобирались уходить. Мой “друг” дал мне инструкции на будущее. Если кто-то из родителей узнает об этом, они найдут меня и, я даже не сомневался, убьют. Они в свою очередь обещали не рассказывать никому об этом, но на следующий день каждая школьная крыса, каждый школьный таракан, смеялся надо мной. Эти угрозы были напрасны, я и не собирался унижаться перед родителями. Я всегда говорил, что мне хорошо - я любил их и не хотел видеть камешки разочарования в их глазах. После этого случая учиться в школе стало еще невыносимее. Казалось, даже учителя специально занижали оценку, говоря со мной таким тоном, будто я – богатое ничтожество, бледная копия своих родителей. Не знаю, как я доучился. Я не люблю вспоминать подробностей, не люблю говорить, из-за чего не ходил на физкультуру. Я боялся зайти в тесную раздевалку, мне было страшно от воображаемых издевательств. После школы меня сначала хотели отправить за границу, но я был против. Мне хотелось в Петербург. Старые дома с трещинами на стенах и влажная погода с вечно затянутым тучами небом – я видел это на уроках, закрывая глаза. И, скажу честно, я разочаровался. Эти дома, они, конечно, были старыми и от этого благородно-внушительными, но уже через три дня я не обращал на них внимания; идя по улице, я погружался в свои мысли, и все эти красивые, старинные здания, из-за которых иностранцы приезжают сюда, все они проплывали мимо. А погода? Мой нос почти всегда красный. Я ошибался, думая, что отсутствие солнца поможет мне. Эти улицы отсырели одиночеством, отсырели до последней подворотни. Меня обрадовали здешние люди. Они столь разнообразные: их поведение, прически, одежда, все это было неповторимо. Но взгляд быстро привык, и я понял – они не разные, они просто другие. Я поступил в университет на техническую специальность, которая осточертела мне через месяц. Я учился, и учусь, лишь для диплома. Я не знаю кем буду через четыре с половиной года, но точно не какой-нибудь офисной крысой или вечно-грязным инженером. Мои родители умерли этим летом, врезавшись в дерево. Дождь лил как из ведра, и они торопились. Мама, наверное, в очередной раз ругалась с папой. Подушка безопасности их не спасла, все эти стопроцентные штуки, продлевающие жизнь, обычно лишь агонизируют смерть. Не знаю, что творилось в отцовской фирме. Новый директор связался со мной, он ежемесячно высылает мне денег и платит за обучение. Высылает достаточно, но большую часть я не трачу. Как и раньше, я откладываю их, только теперь я думаю о будущем, я хочу жить на эти деньги, когда закончу университет. Работать не для меня. Я перевел дух и остановился. Посмотрел на одного ангела, потом на второго. Я, несомненно, произвел на них впечатление этой грязной ложью. Мне не хотелось рассказывать правду, и я лишь частично коснулся её. Меня действительно не любили в школе, но не за деньги, которых у меня и моих родителей не было. Они не любили таких как я просто за то, что мы существуем. Я рассказывал своему отцу, жаловался и плакал, но ему, как и матери, было плевать на меня. Он пил водку и закусывал тёщиными огурцами, а она орала на него своим красивым, как она говорила, голосом трубочиста, как считал я. 4. Они записали мой номер телефона и обещали позвонить. В том кафе мы выпили много кофе, мы рассуждали о всякой ерунде, разговаривали о фильмах, о моде, собаках и кошках, книгах и журналах. Когда Аня и Алена спорили, улыбка не сходила с моих глаз. Я не люблю улыбаться губами, так я глупо выгляжу, но глаза… они всегда выдадут вас, они блеклы, если вам грустно, или в них блестит искорка, если вы веселы. Спорили они из-за всяких неточностей, мелких деталей, которые очень легко забыть и очень сложно вспомнить. Допустим, имя маленького негритенка в их любимом фильме. Аня называла его Джимом, а Алена – Стивеном. Их спор накипал, словно чайник на плите, и постепенно угасал, как вскипевший чайник на внезапно остывшей поверхности. Они знакомы с пеленок, их родители работают вместе, а дедушки встретились на какой-то войне. Они прикрывали друг другу спины, а по вечерам вспоминали жизнь дома, своих жен и детей. Два ангела учились в одном классе. Их интересы после обучения поразительно совпадали, и они поступили в один университет, на одну специальность и в одну группу. Стоить отметить, учились они только на пятерки. Не будь в нашей стране стилистов, модных парикмахеров, умеющих раскрыть желание всех на этом свете – быть красивым, то вряд ли их внешний вид очень сильно различался. Я шел домой и впервые за множество дней, месяцев, и двух лет, не смотрел по сторонам, не смотрел никому в глаза. 5. В университете я рассказал о розах самому близкому из “друзей”. Звали его Дима, он очень красивый, он напоминает об этом каждый день и всегда иронично сравнивает меня с собой. Некоторое время, после того как мы познакомились, я завидовал ему - я хотел такую же красивую кожу, равномерно разукрашенную коричневым фломастером. Позже я заметил его кривой нос, тусклые глаза и отсутствие хотя бы зачатка ума. Я “дружил” с ним лишь из-за отсутствия альтернатив. Понимаете, почти вся моя группа, почти весь наш поток, все они оргазмировали от тройных интегралов, сложных функций и вкладов в математику какого-то Каши. Они, эти грязные и небритые отбросы культуры, они - будущие начальники, будущие ученые, будущее нашей страны. Понимаете к чему я клоню? Когда одни прожигают молодость в клубах и барах, другие протухают в тесных коморках за учебниками, с интересом разбирая очередное уравнение, длиной в пол страницы. Я не понимаю не тех, не других. Те, кто дышат ночами и засыпают утром, дойдут до диплома лишь благодаря своим друзьям или связям. А дальше? Кто возьмет на работу двадцати двух летнего болвана, который может лишь посоветовать, что из выпивки бьет по мозгам сильнее, и у кого нужно брать наркотики, заставляющие плясать всю ночь? Вторые не лучше. Они, конечно, отлично разбираются в материале, но в них нет ни капли культуры. Их не интересуют выставки художников, они не читали ничего, кроме технических книжек, они ходят лишь на то кино, где можно пожевать попкорн и поглазеть на красивых девушек. На те фильмы, которые забываешь через час после просмотра. Их молодость настолько сера, что не достойна достойного описания, хватит лишь скользкого упоминания. Я понимаю, что не отношусь ни к первым, ни ко вторым. Я не хожу по клубам, ведь те, кто туда ходят, никогда даже не подумают пригласить меня; мне не интересны эти громадные интегралы - когда я решаю их, то не получаю никакого удовлетворения. Знаете, если вы подметаете большой двор, убираете осенние листья, то, закончив, вы обернетесь и увидите чистый двор. Это приятно, вы гордитесь. А что получится в ответе этих уравнений? Простое число, не больше. Я даже не удивился, когда Дима сказал: - Две? Красивые? С тобой? – он не верил. - Да. - Не верю. Я не мог не рассказать ему. Когда я добиваюсь чего-то, то не могу это скрыть. Так уж я устроен. - Ну не верь, мне то какое дело, - такие фразы подталкивают человека, заставляют его верить вам. Даже если вы лжете. Я часто так делаю, но сейчас я не вру. - То есть, ты сидел на лавочке, они подошли, сели рядом и первыми заговорили с тобой? – Дима особо выделил последнее слово. Мне кажется, он уже начинает осознавать – я не вру. Его самооценка, явно, немного понизилась. - Да. - Не верю. - Почему? - Зачем ты им нужен? Если там был бы я, то вопросов бы не возникло, а так… не верю! Я не стал его убеждать. Пусть думает что хочет. Мне хотелось показать ему Аню и Алёну, но я боялся. Вдруг им он покажется красивым, пусть и на мгновение, но за это мгновение я могу вылететь из их головы. Этот бред называется ревность, но я не хочу упускать своего шанса, я вцеплюсь в них и заберу себе часть их веселья, я хочу, чтобы воздух вокруг меня был легким – он всегда такой, когда мне по-настоящему хорошо. Он прогуливал последнее занятие, мы попрощались, и я медленным шагом побрел в аудиторию. Мой университет внушителен с виду, но внутри это всего лишь пять этажей длинных коридоров. Каждый разрисован определенным цветом, простым и скучным. Третий этаж – математиков, и все здесь желтое. На четвертом трудятся физики, и он розовый. На остальных я не бываю, но, проходя мимо второго этажа, я видел коричневые стены. Конечно, первые два года мы учимся на всех этажах, но потом нам отведут лишь один. Каждый год с третьего этажа уходят желтые математики, а с четвертого розовые физики. Все они в костюмах, уже взрослые. Они идут и смеются, они, наконец, окончили университет и вступили во взрослую жизнь. Говорят что раньше стены были исписаны старательными студентами, а каждый стул был на счету; их не хватало и многие приходили заранее, чтобы занять место. Тот, кто опоздал, сразу шел в столовую - учиться стоя никому не нравилось. Когда я поступал, университет уже два года брал взятки. Некрасивое здание встрепенулось и ожило. Стулья стали удобными, парты поменяли на более новые, а доски, на которых пишут мелом, отправились на свалку. Теперь везде писали маркером и стирали мягкой губкой, которая всегда лежала в(?) столе лектора. В каждом университете есть кружки по интересам. Или клубы, называйте их как хотите,. Я записался в несколько, в которых состояло достаточно много человек, чтобы не присматриваться к каждому, но тянуло меня лишь в один – кинематографический. Туда я так и не пошел, застеснялся. В этих кружках первокурснику описывали жизнь в университете, рассказывали о преподавателях, и лишь немного касались самой сути клуба. Одни собирались у дверей университета и шли в парк, пить смесь портвейна с пепси; другие сидели два часа в аудитории и глупо кидали друг другу резиновый мячик. Я отходил по три встречи в каждом и больше там не появлялся. Когда мы пили в парке, один четверокурсник рассказывал о былых временах. Он говорил, что тогда отчисляли множество людей за простые прогулы. Им не давали еще одной попытки, не отсылали их к репетиторам, которые занимались с вами несколько занятий, и ставили за это зачет. Разумеется, это все было платно. Внутренности нашего университета сгнили, и видимый блеск лишь прикрывал никчемность здешней учебы. Единственным местом, не менявшимся никогда, была столовая. Нам рассказывали о том, как в супе находили длинных червей и фантики от конфет, но никто не верил, пока не убедился в этом сам. В пюре я нашел длинную красную ниточку. 6. Аня позвонила когда я спал. Мои ноги нудно болели – из университета я возвращался пешком. Она была пьяна, несомненно пьяна, и звала меня повеселиться с ней, Алёной и их друзьями. Я не люблю знакомиться с компанией – они все знают друг друга, а меня - нет. Но все равно я согласился и начал собираться. Мы встречались уже две недели. Глупо говорить “встречались”, это слово значит слишком много, и вы можете подумать лишнее. Мы были знакомы две недели, но как одним словом объяснить то, что мы виделись каждый день? Я знаком со многими людьми, но не видел их годами. Забавно, но я не смогу вспомнить каждый день. То время как одна река, размывшая грани между вчера и позавчера, субботой и понедельником. Мне было хорошо с ними и это главное. Я очень сильно экономил. Мне нравились забегаловки, где за сто рублей можно наесться до отвала, но теперь я кушал только дома. У меня оставалось много денег, и называл себя дураком, из-за того, что не делал это раньше. Во всем виновата лень. Она погубила множество людей и когда-нибудь погубит меня. Я нюхом это чувствовал. Они пили кофе каждый день, поразительно как он им не надоедал, один и тот же сорт, ровно три ложки сахара. Обычно, я заказывал себе чай – если я пью много, пусть даже хорошего и по-настоящему отборного кофе, у меня начинают сильно болеть глаза. Они как будто погружаются в песок. Не знаю как по-другому это объяснить. Я копил на дорогую одежду. Привыкнув ходить в одном и том же, мне очень сложно заставить себя приобрести что-то новое. Я не хотел отставать от девушек, ну, может одеваться чуть похуже, но не намного. Моя душа разрывалась на части. Я мечтал о девушке годами, и я хотел просто общаться, смотреть на звезды, обнимать и нежно прижиматься к её щеке, гулять, взявшись за ручку, словом, хотел романтики. Мне не нужен был секс, более того, я считал, что в любви это далеко не главное. Но, встретив Аню и Алёну, проведя с ними две недели, я осознал всю значимость секса. Я хотел их. Больше всего на свете. Мы разговаривали, и я снимал с них одежду, все эти блузки и кофты, я гадал какое на них бельё, я мечтал оказаться с ними в одной постели. Мне было плевать, какими способами я добьюсь роз, даже если застигну их беспомощными, пьяными и готовыми ко всему. Знакомьтесь. Катя, Марат и Денис. Все они богаты, красивы и успешны. Катя – однокурсница ангелочков. У нее нос с плавным изгибом, карие глаза и волосы до плеч. Она не пьет, и пришла сюда повеселиться. Она не любит, когда её друзья напиваются, и поэтому не особо весела. Мне кажется, из-за этого она смотрела на меня с легким презрением. Марат – остроумный и веселый. У него кудрявые черные волосы и темные глаза. На лице щетина, но она создана для него. Мне он понравился больше всего, он спрашивал меня о всякой ерунде, и в его глазах блуждал огонек радости. Дениса я не полюбил сразу. Я не буду описывать его, я не люблю говорить о таких людях. Достаточно лишь упомянуть – он во власти денег. Знаете, в детстве мне казалось, что если съесть семечки от яблок, то во мне вырастет яблочное дерево и заставит подчиняться. Я буду действовать как яблочное дерево, буду мыслить как яблочное дерево, и однажды вечером превращусь в яблочное дерево. Он съел много денег. Но именно он вышел из клуба, и попросил охранника пропустить меня. Нет, не просил, он приказал. Окинув меня презрительным взглядом, Денис зашел внутрь, и я поспешил за ним, опасаясь охранника, который явно не одобрял решения Дерева. Деньги шли вперед, обходя красные столики, танцпол в черно-красную клеточку, обходя веселящихся людей, танцующих с бокалами в руках. Он сел за обшитые кожей диваны, где сидели розы. Пьяные, целующиеся розы. Аня оторвалась от губ Алёны и посмотрела на меня с улыбкой. Они, явно, перебрали. Внутри меня все сжалось, я не знал, что и подумать, но розы раздвинулись и я сел между ними. Играла музыка, я пил пиво и слушал остальных. - Какие же вы пьяные, - с тоской сказала Катя. - Я пьян не алкоголем, я пьян формой твоих красивых ушей, - размахивая бокалом, изрек Марат. Розы рассмеялись. Я лишь улыбнулся. Глазами, конечно же. - Это дорогая водка, - заметил пьяный Денис и осушил стакан. Потихоньку и я напивался. Знаете, бывает, когда вы пьяны, и кто-то разговаривает, то вы почти не помните, что говорящий сказал десятью секундами ранее. Как ваш прошлый новый год – вы помните лишь отрывки, не так ли? Все понеслось как на карусели. Они смеялись, они разговаривали, они смеялись, пили и разговаривали. - Какие же вы пьяные, - заметил кто-то. Я сказал какую-то глупость, и они замолчали. Я не помню, что сказал, но это неловкое молчание продолжалось секунд пять, после чего Марат засмеялся, а за ним и Денис, Катя. Только розы не смеялись. Мне казалось, что весь клуб надрывает животы от моих фраз. Туалет. Я смотрю вниз. Мои мысли далеко отсюда, меня покачивает. Я не хотел перебрать, и понимал, что надо остановиться. Но стакан, столь соблазнительный, своей безупречной формой с плавным изгибом посередине, и с пузырьками внутри желтого пива, он соблазнял меня. Я не помню как попал домой. Лежа на кровати, смотря в потолок, я думал о розах. Они, несомненно, не позвонят мне больше, а если вдруг, то что толку встречаться с двумя лесбиянками? Меня охватило отчаяние, в то серое утро я захотел удалить их телефоны и никогда не вспоминать о двух лучших неделях за всю мою жизнь. Эмоции постепенно откатили, и я стал думать головой, а не сердцем. Я вспомнил множество фильмов, где пьяные девушки занимались любовью, и делали это не из-за своей ориентации, ведь через тридцать минут они лежали в кроватях с мужчинами. Я почти не помню ту ночь, и все что мог – написал. 7. В середине декабря температура резко упала, а наши отношения накалились до предела. Я уже наверняка знал – меня отчислят из университета. Я был даже рад, все эти тоскливые коридоры с кабинетами, что штампуют одинаковых рабочих, созданы не для меня. Мы встретились как обычно, на Невском, но тогда пришла лишь одна Алёна. Она явно волновалась, её глаза блуждали по улице, не останавливаясь ни на чем, и тем более на мне. - Где Аня? - Не знаю. - Вы поссорились? - Нет… Мы шли по улице и молчали. Вдруг Алёна протяну руку и сжала мою. Член встал, я чертовски возбудился, мне стало неудобно идти, но я старался не подать вида. - Ты любишь меня? – спросила она шепотом. - Да. - А Аню? Я молчал, не зная что ответить. Я любил их обоих. Я немного подмерзал, но я не хотел отпускать Алёну, я хотел держать её вечно. Обойти весь город, всю страну с ней или Аней. Внутри меня кипела гордость, в душе я был рад из-за мук Алёны. Она мучалась из-за меня, из-за какого-то серого и неприметного человечка; роза вяла из-за сорняка. Мы сходили в кино, и весь сеанс держались за руки. Она легла мне на плечо, мое сердце бешено забилось. Я не смотрел фильм, я получал удовольствие от Алёниной близости, и строил планы на будущее. Я покажу её Диме, и он заткнется раз и навсегда. Может попытается отбить, но вряд ли у него это получится. Теперь я так просто не сдамся. 8. В конце декабря, почти перед новым годом, я стал искать розам подарки. Я бегал по магазинам, смотря на различные вещи, не зная что выбрать. Поразмыслив, я отказался от дорогих вещиц – у них денег и так выше крыши, нужно делать подарки от души. Мой взгляд остановился на двух почти одинаковых медведях. У одного была темно-коричневая шерсть и в руках – молоточек, у другого же шкура светлее, а в лапах – отвертка. Медведи-гасарбайтеры стоили около шестисот рублей, что было намного меньше планируемого минимума затрат. Я зашел в Макдоналдс. Мне давно хотелось съесть любимые гамбургеры, но я сдерживал себя. Я ведь экономил. Народу в нем было как в метро утром. Очередь к кассам начиналась около входа. Я смотрел на новые цены и подсчитывал затраты на еду. Я и сейчас старался потратить как можно меньше, ведь банки не работают первые семь дней в году, и ждать помощи не откуда. Мне повезло – когда я искал место, мужчина с женщиной и ребенком собирались уходить, и освобождали удобный столик. Стоявшая рядом девушка тоже заметила свободное место, мы сели одновременно. Она улыбнулась. Симпатичная, но не слишком хорошо одета, это сразу бросалось в глаза. - Я первая села, - озорно сказала она. - Нет, я. - Ну… Хм… Вы не против, если к нам подсядет еще одна девушка, она как раз заказывает еду? - Не против. Она опять улыбнулась. К ней подошла толстоватая девушка с подносом, и, посмотрев на меня, села напротив. Они стали болтать о всяком дерьме, и первая изредка поглядывала дружелюбным и заигрывающим взглядом. Зачем мне нужна такая, если у меня есть Аня с Алёной? Каждая из них превосходили эту зеленоглазую девицу по всем параметрам. Они были красивее и, несомненно, умнее. Во мне заиграла гордость. Я кушал медленно, и они успели съесть всё и уйти раньше меня. Больше никто не подсаживался, что чрезвычайно меня обрадовало. Когда я вышел, то увидел их - они стояли чуть левее, около большого окна. Толстушка была недовольна, сразу видно что она торчала здесь совсем не по своей инициативе. Увидев меня, зеленоглазка подбежала и, улыбаясь, попросила сигарету. Окинув её взглядом, я дал, развернулся и быстрым шагом пошел домой. 9. Новый год мы праздновали у Марата. Я не купил ему подарок, как и Кате с Денисом – мне было немного не по себе. Марат жил на окраине города, в новостройке. Он только проснулся, когда я пришел – и закрыв дверь, ушел в душ. Я сел на красный диван. Рядом со мной стоял стеклянный столик, на котором были разбросаны бумаги. Любопытство мне не занимать и я глянул на самый первый из них. Не помню текст точно, вот всё, что вспомнилось: “Почему книги нельзя есть, а еду читать? Озабоченный этим вопросом, ваш покорный слуга попытался вникнуть в суть вопроса и дать четкий ответ. Сначала он съел маленькую энциклопедию. Его зубы увязли в мокрой бумаге, он глотал ее со слезами на глазах, но не проглотить не мог, ведь как иначе понять, почему книги нельзя есть, а еду читать? Ему казалось, что он весь состоит из букв. Описать человека словами может каждый, но это было совсем не то. Ему казалось, что он распадется на отдельные буквы, все его тело превращается в слова “голова”, “ноги”, “руки” и прочее. Кое как дойдя до кровати, он прилег и уснул. Двумя часами позже он попытался прочитать макароны и две розовых сосиски. Он долго смотрел на них, чувствовал аппетитный запах, но никак не мог прочитать их. Он не удержался и съел их. Отсюда вытекает другой вопрос: почему он съел еду, которую должен был прочитать, но не прочитал книгу, которую съел?” Я отбросил лист, мне как-то не хотелось читать его остальные творения. Где-то через час пришел Денис и принес с собой выпивку. Шампанское, вино, водка. Потом появилась Алёна с Катей, и еще чуть погодя – Аня. Они собирались отметить новый год здесь, а потом поехать в какой-нибудь клуб. Меня не спрашивали, как будто не замечали. Мне сложно вспоминать ту ночь. Она принесла лишь разочарование и горе. Я постараюсь написать обо всем как можно кратче, не перечитывая написанное. Мы напились, и Денис схватил Аню за талию. Она не сопротивлялась, нет. Он схватил её и повёл в спальню. Марат зааплодировал, и, смеясь, взял за руку Алёну. В его квартире две спальни, одна для гостей. Туда он её и потащил. Всё это время я сидел словно в тени. Забитая маленькая мышка, в душе которой все опять перевернулось. Они были пьяны, и снова не со мной. Катя опять сердилась, и почти не смотрела на меня. На комнату опустилась тишина, неприятная и неловкая. Я захотел курить. Встав, я пошел к балкону, и Катя, увидев, увязалась за мной. Я зажег сигарету и смотрел на большой город, где каждый праздновал новый год. В семье, с друзьями, не важно. Я задумался, как Катя резко спросила: - Ты полный дурак? - Что? - Ты думаешь, они тебя любят? - Да. Катя злобно рассмеялась. Я не верил её следующим словам, пока их не подтвердил Марат, вышедший голым за бутылкой вина. Да, он, со своей добродушной улыбкой рассказал тоже самое. Две розы, увидев меня впервые, действительно скучали. Но скучали уже давно, им не хватало чего-то нового. Они поспорили. Тот, кому я признаюсь в любви, выиграет. Они мерились своей божественной красотой, каждая хотела стать выше. Как тоскливо мне стало, нельзя рассказать. Я захотел к маме, захотел обнять её и крепко зажмуриться, забыть об этом страшном мире. Я ушел, взяв с собой пакет с мишками. Алёна позвонила мне, когда я почти заснул на лавочке в одном тихом дворе, рядом с метро. - Ты где? – спросила она пьяным голосом. - Этот спор, это правда? – мне хотелось плакать. - Ну... Да. – её голос оставался прежним. Я молчал, не зная, что сказать. Она повесила трубку первой. Прижав к груди двух медведей, я лежал на лавочке и смотрел в небо. Во мне кипела злость, и сильно хотелось умереть. Что мне нравилось в себе – это умение трезво рассуждать. Я молод. Впереди вся жизнь. Я смогу достигнуть многого, если захочу. Почему я должен проводить новый год, лежа на лавке и потихоньку плача? Я вспомнил ту девушку, в Макдоналдсе. Она улыбалась мне, я ей понравился. Я слишком много думаю, о чем не знаю. Мне нужно меняться. Завтра я поднимусь и поеду домой. Сначала побегаю в университете, и сдам долги. Потом запишусь в тренажерный зал. Сделаю хорошую прическу. Научусь красиво говорить. И никакой пощады. Никаких шагов назад, никаких уступков другим. Я заставлю измениться себя и после постараюсь изменить весь мир. Когда тебе всего лишь восемнадцать лет, все возможно.