Заходи ко мне, босяк, разделить со мной косяк. Забивать его, ты знаешь, можно так, и можно сяк. А потом, уняв кумар, мы искать поедем шмар. Здравствуй, Маша. Я – Дубровский. Можешь звать меня Омар. Не имеющих права всюду возят, как дрова. Ну а мы ещё покурим. Всё на свете – трын-трава. Кем-то брошенный упрёк прячет мент под козырёк. Ездят граждане, как люди, а кортежи – поперёк. Светит красным светофор. Показался главный вор. Уши нам заткнули пробкой, только слышен разговор: - Дочка, помнишь Белый дом? - Вспоминаю, но с трудом. - Дочка, мы пошли к Эдему, а пришли опять в Содом. Круг замкнулся, таки да, но казалось нам тогда, Если мы хоть раз не струсим, то покинет нас беда. Эти двое были там, не отдав страну шутам. Население на время поразил свободы штамм. БТР. Тяжёлый танк. Битник. Байкер. Хиппи. Панк. Баррикада примеряет и зовёт идти ва-банк. Если где переворот, сразу рядом всякий сброд. - Папа, кто все эти люди?! – Это, дочка, наш народ. Шёпот. Шорох. Шухер. Шмон. Сзади прячется ОМОН... Белый дом не станет красным, только был ли белым он? Может он и впрямь был чист, как вот этот нотный лист?.. Жаль, не стало дирижёра, сгинул виолончелист. И таких событий от начинается цейтнот. Сразу стало меньше такта и фальшивых больше нот. Лета – мелкая река, но видна издалека. До неё на днях добрались два великих старика, И, себя за всё коря, опустили якоря. Им обоим стало ясно: всё напрасно, всё зазря. Если спала пелена, то душа воспалена. Никогда он не был белым. Только чья же в том вина? Мы ведь тоже были там, не скрываясь по кустам. Ладно, время, я уверен, всё расставит по местам. * * * Должен каждый понимать – сын и дочь, отец и мать – Нам ослабили пружину, чтобы снова зажимать. Есть хотят менты манты, где начинка – я и ты. Если мент проголодался, окружающим кранты. Отвернись на пять минут, и они не преминут Оторвать себе кусочек, так что, Маша, дай-ка кнут. Нам в ответственный момент нужен веский аргумент. Промолчим сейчас неловко, и ещё родится мент. Мы останемся в траве с демократом в голове. Бросят клич: «Даёшь свободу!», мы ответим: «Дайте две!» Ну а если вдруг монарх в жёлтых фирменных штанах Заорёт: «Молчать, пацаки!», скажем мы: «Пошёл ты нах!» Я немножко подымлю и тихонько задремлю, А проснувшись, молча выйду и потопаю к Кремлю. В настроении плохом, прикрываясь лопухом, На стене я намалюю: «Петербуржцы, go home!» Я не раб и не вассал. Привели бы в тронный зал, Я бесстрашно государю так бы прямо и сказал: «Дядя Вова, ты – злодей! Обижаешь ты людей! Но тебя за это скоро мы оставим без мудей! Ты легко подсел на лесть, но с неё непросто слезть. Можешь кончить очень плохо, но пока что шансы есть. Вещи быстренько хватай, да давай-ка улетай. Приютит тебя Корея или, может быть, Китай»... * * * Мне не страшен коматоз – я живучий, как Атос. Но по жизни я – Дубровский. Можешь звать меня Христос. Если я непогрешим, то давай-ка мы решим Уравнение простое: ты плюс я отнять режим. Ты гитарой не звени и играть не смей. Ни-ни! Я не Коэн и не Шаов. Петь не буду, извини. Лучше мы поговорим про второй и третий Рим, И ещё о том, за что мы иногда себя корим. Я скажу себе: «Не ной», а тебе: «Побудь со мной». Будем слушать разговоры у соседей за стеной. Окровавленный клинок. Панихида. Гроб. Венок. – Папа, что это такое?! – Это родина, сынок. Но не будет пить урла на поминках из горла - Наша родина болеет, но она не умерла! Пусть кружится вороньё, всё их карканье – враньё. Мы не сядем на измену и не сядем за неё. Сердце рвётся на куски от досады и тоски, А с экрана снова кто-то жечь пытается мозги. Кто сильнее всех отжёг, получает пирожок. Он ведущий. Ты - ведомый. Не ведись-ка ты, дружок! * * * Мы не ждём небесных манн, сразу чуем, где обман, И в итоге жизнь проводим, набивая свой карман. Деньги есть - не нужно ссуд, но кого они спасут? Над басманными судами есть, Мария, высший суд. Нет границ для бытия там, где ты и там, где я. Ты не станешь подсудимой, только если не судья. Нам известно наперёд, что любой из нас умрёт. Можно верить только сердцу – уж оно-то не соврёт. Не спасают нас умы от тюрьмы и от чумы. Не спаслись таким макаром даже большие, чем мы. Лучше жизнь прожить в бреду, чем потом сгореть в аду. Помни, Маша: я – Дубровский. Не зови. Я сам приду. На миру и смерть красна, как всего лишь форма сна, Только спать пока что рано, ведь за окнами весна. Маша, Машенька, не плачь! Не найдёт меня палач. Колобок в воде не тонет – он же стреляный калач. Он же тёртый воробей – бьёт ворон и голубей. Ну а я почти такой же, так что, Маша, не робей! Может, было всё не зря, вспыхнет новая заря, И, проснувшись на рассвете, мы пойдём свергать царя. Нас холодные ветра не продуют до нутра, Если выйдем мы пораньше и, желательно, с утра. Не настиг пока свинец, каждый сам себе кузнец. Я пишу: «To be continued». Это, Маша, не конец...