Женщина – рождения и жизни мысль. Мужчина – мудрость и этой мысли смысл. Крест – смерти и новорождения звук. Пятиконечная звезда – открытого сердца стук. Вячеслав Линев Восхождение. Когда сотворялось четверостишье эпиграфа, а пришло мне оно сначала знаками и записалось так, как оно воспроизведено здесь, я ни в чем не сомневался. Позже, показалось мне, что смерть звучит как-то неблагозвучно и я заменил ее на жизнь. Стала третья строчка выглядеть так: «Крест – жизни и новорождения звук» и стала вроде бы красивше. Дорвавшись до видеолекций Сергея Николаевича Лазарева, в первой же услышал, что крест – это символ прекращения, отказа от жизни физической. Вот когда я понял, что с логикой человеческой влез в Божественную и тогда возвратил я стихотворению первоначальный смысл. г. Юрмала т.т. 0037129885793, 0037127027880 v.linjov@inbox.lv Вижу, как по дороге бредет человек. И вижу, что он слепой. И вижу, что на пути его разверзлась яма. И я кричу ему, но он меня не слышит. Он еще и глухой. И не могу я ни дернуть его за руку, ни оттолкнуть его от той проклятущей ямы. Потому, что несеет он в себе бесценный дар – свободу воли. И мне надобно уважать его выбор, ведь дано ему это право самим Создателем. А могу ли я быть вообще услышанным, если такому Человеку, как Порфирий Иванов понадобилось подвига почти полувекового, чтобы его стали слушать, а услышать смогла лишь горстка людей. Кстати, до недавнего времени подвиг у меня прочно ассоциировался исключительно с количеством умерщвленных врагов, а не с каким-то там движением-продвижением 176. Если хотим ввести Агни Йогу в жизнь, нужно окружить ее проявления наиболее обычными признаками. Спросите ученика, желает ли он иметь поддержку от Учителя? Желает ли он получить духовную и материальную помощь? Конечно, желает. Тогда вступим на путь испытания. Хорошо неожиданное испытание холодом и голодом. Хорошо неожиданное испытание неверия и предательства, лжи и суеверия. Замечайте, как поникает слабый дух от дуновения ветра, как щелкает вожделение пищи и как уста произносят поругание самых священных Начал. Но вот он идет, бедный и самоотверженный, он улыбается холоду и голоду, он верит в мощь Начал восхождения и вечно молодой готов принять подвиг познания. Когда требуете приложения Йоги в жизнь, тогда будете истинными наставниками. 235. Правильно замечено, что некоторые боли называем священными, через них восходит дух, и нет другого пути. Не знаем примера, когда сознание восходило без болей тела. Нужно понять, как бережно нужно относиться к каждому явлению, когда мы можем ожидать каждый час посылки высших энергий. Агни Йога Когда я первый раз прочитал эти строки, ахнул. Ведь это же про меня. Это же я в тридцатиградусный мороз в открытом с обеих сторон ангаре, на одном чае с лимоном, проработал две недели в «Zefors»е, с полной физической нагрузкой. Сказать, что я все время улыбался нельзя, но чувствовал я себя вполне прилично и веры не терял. И после этого поголодать пришлось не раз, вольно или невольно и лжи-предательства хлебнуть и боли полной мерой. Про бедность и говорить не буду. Не согнулся, не сломался, не встал на колени, не спился. Называть себя агни-йогом – язык не поворачивается, ведь нет на Земле рядом со мной Учителя, но Учение это своей поэтичностью-информацией меня прямо завораживает. А насколько образно и точно ступени Учения отражают путь познания самого себя и окружающего мира, путь к Истине, путь к Богу: встревоженный, озирающийся, стучащийся, внемлющий, припоминающий, претворяющий, меченосец, мощный… Маятник, когда я в конце зимы, догадался к нему обратиться, показал, что я внемлющий, Глеб – озирающийся. Но были после этого две недели какого-то подъема и мы с ним перемахнули, я через одну, а он сразу через две ступеньки. Причем Глеб почувствовал это прямо физически и заставил меня перепроверять информацию. В мае закончился мой очередной сезон у Жанны. Судя по тому, с какой жесткостью и энергией она в этот раз пыталась влить меня в свой «коллектив», последний, экзаменационный. Закреплялись и дошлифовывались изменения в моем характере. В ход шло все: обиды, оскорбления, угрозы, озабоченность, «тяжелый» труд. Подключались Гена, молодой зять, «коллектив». Я объяснял, что людей получающих за рабский труд нищенскую плату, нельзя называть коллективом, но она все равно упорно пыталась отучить меня от несуетливости и сидячих перекуров, посменной оплаты и прекращения после семнадцати часов, всяческих кроме топки котла, работ. Не получилось!!! В конце я еще сумел, вопреки сильнейшему Жанниному желанию увильнуть от этого, получить десять лат, как премию по окончании отопительного сезона. И даже сверх того, большущую охапку непроданных роз. Только фанфар не было. Трубы звучали в моей душе. Великолепно осознавать, что перестаешь быть рабом и становишься повелителем своих эмоций и мыслей своих. Там же, несмотря на свой зарок, опять работал Володя, отец пятерых детей. Он меня нашел еще в прошлогоднем мае, когда я после Жанниных теплиц устроился работать в «хозвзвод» на лесопилке в Слоке. Его время от времени приглашал на халтурки хозяин фирмочки, в которой занимались неглубоким, до двадцати метров, бурением. Опыт он поднакопил, завел кое-какой инструмент и предложил мне заняться этим делом на пару. Время от времени появлялся на моем горизонте, чаще всего пьяный, обещал, что вот-вот мы займемся делом и опять исчезал. На лесопилке я проработал полтора месяца. Пришлось крыть крышу ангара, своей работой остался доволен. Получилось на уровне кровельщика профессионала. Освоил бензопилу. И тут Людмила познакомила меня с Янкой, который обедал у них в столовой и разговорился. Он искал напарника для работы над срубом. Молодой парень, занимавшийся металлоломом, и неплохо на этом зарабатывающий, купил по случаю амбарчик-пятистенок, который провалялся в саду, в разобранном виде больше года. Ему пришла в голову мысль собрать его, придать товарный вид и продать, как баньку и для этого нанял Янку. В моих ушах слово сруб звучит волшебно и я, не задумываясь, согласился. Уже на следующий день я был в том саду. Янкин дом в Кестерциемсе, и ездить в Слоку долго и накладно. Мы с Людой предложили на две недели, на которые была рассчитана эта работа, пожить у нас. Работа растянулась почти на два месяца, прерываясь Янкиными запоями. Да и специалистом он оказался не таким, каким хотел казаться. Но я ему все равно благодарен. Работа оказалась посложнее, чем собирать сруб новый. Бревна за год лежания в саду пошли винтом, да еще соединения были в замок, а не в обло и каждый замок приходилось подгонять заново. Получилась хорошая школа. Поставить сруб такой, как я задумал, не взялся бы, но построить пятистенок с одним помощником для закатывания бревен наверх, хоть сейчас. На участке, где мы работали, была колонка, водой из которой хозяева даже ноги не мыли. Один раз во время перекура я обратился к маятнику, и он показал, буквально в четырех-пяти метрах от колонки проходит жила с приличной питьевой водой. И если спица колонки была установлена на глубину семнадцати метров, то жила проходила в четырнадцати метрах от поверхности. Вот когда я всерьез заинтересовался Володиным предложением. Он рассказывал, что часто при бурении натыкаются на валуны или вода оказывается непригодной, или давление недостаточным и приходится работу начинать заново, в другом месте. Я увидел возможность научиться чему-то новому, полезному и очень интересному. Работали уже мы оба у Жанны, и каждую свою смену я получал клятвенные заверения, что не сегодня, так завтра мы приступим к работе. Уже весной, больше не веря ему, я затребовал у него телефон хозяина той фирмы. С большой неохотой, через неделю он мне его дал. В тот же день я позвонил, но от моего предложения отказались. Я понял, что в стоимость услуги уже заложен этот брак в работе. В мае, после окончания моего кочегарствования, Володя находил меня еще несколько раз, но был пьян, и разговаривать мне было с ним уже не интересно. В последний раз я ему объяснил, что алкоголики ищут собутыльников только для того, чтобы те подтвердили, что их уважают: «Даже если я залью зенки до твоего состояния, у меня все равно этого не получится. Очень трудно уважать человека, который не уважает себя сам». На том и расстались. Зависли у него две мои книги, которые он, вопреки трехмесячным обещаниям, так и не вернул. Ну, да Бог с ним. Потом уже соседи по цыганскому дому, где мы на тот момент проживали, говорили, что он приходил в наше отсутствие и рассказывал, что я разбил его семью, поссорил с детьми и лишил работы. Ну что же, человек судит других по поступкам, себя по намерениям. Возможно, у меня не хватило желания и терпения, что-то я недоучел, хотя сейчас думаю, что ничего путного у нас с ним не получилось бы. Не научился пока еще Володя отвечать за мысли свои, слова и поступки, а у меня желания тащить кого-то из болота вопреки его воле, нет. Устраивает его жить так, как он живет и это его выбор и не мне что-то в его жизни менять. 264. Благословенному приписывают следующее. Однажды Он навестил Правителя Раджагрихи. Правитель обратил внимание на чистоту своего приемного покоя. Но Благословенный сказал: «Покажи лучше чистоту опочивальни, умывальни и очага. Приемный покой осквернен многими недостойными, но там, где творится сознание твое, пусть будет чисто. И сказал Благословенный: «Нужно различать понимающих и соглашающихся. Понявший Учение не замедлит применить его в жизни. Согласившийся будет кивать головой, и превозносить Учение, как замечательную мудрость, но не применит эту мудрость в жизни. Согласившихся много, но они как сухой лес бесплодны и без тени, только тление ожидает их. Понявших мало, но они, как губка, впитывают драгоценное знание и готовы драгоценной влагой омыть скверны мира. Понявший не может не применить Учение, ибо, понимая целесообразность, он получает его, как исход жизни. Не теряйте много времени на согласившихся. Пусть сперва покажут применение первого зова. Так приписывают Благословенному целесообразное отношение к приходящим. Не достойно многократно опускать сосуд в пустой колодец. Пахарь не понесет зерна на голую скалу. Согласившийся легко примет выгоды, но первым препятствием устрашится. Поэтому испытывайте препятствиями. Агни Йога. Недавно меня назвали ницшеанцем. Наверное, с таким же успехом меня можно обозвать христианином, буддистом или даосом. Не ощущаю в себе никаких рамок, а на себе ярлыков. Просто я чувствую, что все мои поиски ведут к познанию себя, к Богу, а как это назвать не мое дело, да меня это как-то не очень и волнует. Попалась мне в руки великолепная книжечка светлого Человека Татьяны Кавиной «Управление судьбой. Тело – информационный код жизни». Из нее узнал очень много нового о себе, узнал и о своих лунных узлах: Близнецы – Стрелец У вас философский склад ума и независимая позиция, идеалистические представления о мире и людях. Для вас характерны духовные искания, тяга к поездкам и приключениям, безобидный эгоизм. Вы можете заниматься сразу несколькими делами, не доводя до конца ни одного. В этой жизни вам нужно учиться жить в обществе, заботиться о повседневных делах, прислушиваться к взглядам окружающих и уметь концентрироваться на чем-то одном. Ваша цель – поиск новых путей в жизни; ваша опора – образование, друзья, традиционные ценности. Вы будете незаменимы как распространитель идей, но «пророком» не станете. А, взяв на себя эту роль, не уйдете дальше популяризатора идей и знаний. Это может привести к мировоззренческому и идейному кризису. Жизнь и Смерть Форма – Содержание Любовь или Ненависть Материальная зависимость или Духовное освобождение Мощное и в то же время опасное для жизни положение узлов. Здесь не встретишь политиков, зато столько художников и поэтов! Вы постоянно колеблетесь между желанием находить земные радости и отказаться от них ради духовных богатств. Страдаете и мучаетесь, как правило, по собственной вине. Семейная жизнь для вас – это область риска. Необъяснимое чувство вины, тревоги и неудовлетворенности – ваш частый гость. Вас мучают повышенное самолюбие, агрессия, вредные привычки. Вас отличает повышенный интерес к тайным наукам и мистике, богатое воображение. Вам трудно сбалансировать половую и эмоциональную сферы жизни. Насколько же все верно! Только особой любви к путешествиям и авантюрам я за собой не замечал, возможно, это еще проснется во мне. Не сдаю я зачеты и курсовые в каком-либо ВУЗе, но ежесекундно держу экзамен перед Богом. Не ощущаю рядом с собой друзей, но это пока. А на счет традиционных ценностей – нет ценностей традиционнее Божьих законов. Все четыре противопоставления подспудно интересовали меня всю жизнь, но только сейчас я занимаюсь этим осознанно. Давным-давно наложил кучу, сам в нее вляпался и долго-долго в этом жил. Теперь, стараясь в поисках виноватого, никого не вымазать в том дерьме, сам отскребываюсь и отмываюсь от коросты. И уже знаю, что чищу не только себя, но и своих детей, внуков, правнуков, потомков. Первые шаги давались очень тяжело, временами казалось, что крышу снесет напрочь. Но, слава Богу, и моим Ангелам-Хранителям, сейчас эта работа стала радостной необходимостью. Пришло понимание, что после полувековой болтанки без компаса, руля и ветрил нащупал и взял правильный курс, и кое-что стало получаться, на этом пути. После прочтения несколько зацепило, что пророком мне не быть, но сам себя и успокоил: «Славушка, неужели тебе хочется, чтобы за тобой ходили толпы людей, жадно хватали каждое твое слово, а потом распяли и приспособили твое учение под себя. Тебе это надо?» Да и нет у меня никакого учения, я просто познаю себя. И если я, не прекращая работать с Верой и Любовью над собой, реализовываясь, окажусь, как здесь написано, незаменимым распространителем великолепных идей Анастасии, то лучшего в этой жизни и пожелать нельзя. Господи! На все воля Твоя. Пришлось по случаю перечитать свои записки. Постарался взглянуть на них как бы чужими глазами. В процессе чтения я все больше начинаю уважать Человека, сотворившего их. Не побоявшегося выглядеть ни смешным, ни наивным, ни глупым, ни плохим. А еще с каждой страницей приходит ощущение роста, взросления. Решил, раз я “претворяющий”, пора свои планы претворять в жизнь. Открыл свой Е-meil на Руслановом компьютере. Отослал свою рукопись в четыре издательства в Москве и Питере. Подключил через Интернет к этой работе Вику, питерскую племяшку. День проходил за днем, неделя за неделей, а дело не двигалось. Из редакций ни ответа, ни привета, у Вики свои проблемы с работой и мужниными запоями. В июне я подготовил письма С.Н. Лазареву, Д.В. Кандыбе, Владимиру Мегре. Если к Мегре обратился с просьбой помочь издать свои труды, то к Лазареву и Кандыбе за рекомендациями и благословением. На работе у Люды в туалете не было туалетной бумаги, лежал еще апрельский номер “Вестей” со статьей В.М. Каргина, где он мягко критиковал учебник “Истории Латвии”. Статья заинтересовала, написал и ему. Высказал мнение, что пока людей будут поучать историки по образованию, а не по сути и не предки через Родовые книги, будет у политиков возможность вешать им лапшу на уши. В конце месяца Володя-гусар предложил свою помощь. Получилось опять, как бы случайно, он гулял по Майори и позвонил мне, а так как проживал я неподалеку, через двадцать минут мы встретились. С Людой и Басей мы снимали очередной угол. На этот раз, как я ее назвал: камера-каюта в Дзинтари. Маленькая верандочка с унитазом и раковиной в том же помещении. Причем по безалаберности молодых хозяев унитаз был без седушки и крышки, а зимой от не слитой воды лопнул и нещадно вонял. На просьбу что-то сделать, получал красивые разговоры о намерениях. Пришлось доставать цемент и заделывать трещины самому. День был великолепный. Володя, как обычно, решил обязательно выпить. Видя, что его не отговорить, я настоял на «Московской», но содовую он все-таки взял. Люда снабдила нас хлебом с котлетками, и мы направились на речку. Дозаправки, как обычно, у него происходят на бегу, между делами. И не очень его интересует качество напитка, лишь бы было количество и расслабляющий эффект. А тут я взял граненый стакан и заставил его почувствовать и «жгучий огонь водки», и прибрежную полянку, и саму реку. Почувствовал, но больше всего ему понравились Людмилины котлеты. Когда он прочитал, заготовленное мной письмо Каргину, посоветовал вначале обратиться к Петру Ивановичу Антропову и дал его визитную карточку. Уже на следующее утро мы с Артемом мучались у компьютера его отца в Рагациемсе. На его клавиатуре нет русских букв, а ни Артем, ни я в слепую печатать не умеем. Пришлось внуку выводить на экран монитора алфавит и я, находя каждую букву мышкой, отпечатал все письма. Электронные адреса Каргина и Кандыбы я не нашел и пришлось обратиться с просьбой к Антропову переслать письмо Валерию Михайловичу, Володя уверял, что они хорошо знают друг друга. А письмо Дмитрию Викторовичу отправил Вике, с просьбой доставить по адресу. Вместо предполагаемого часа работы мы застряли у компьютера до вечера. Через день отзвонил Володя и сказал, что письмо прочитано, а мои труды не «раскрылись». Пришлось встречаться снова, и я ему передал дискетку. Петр Иванович прочитал записки за пару дней и снова Володин звонок. Когда я пришел на пляж в Булдури, где Володя отдыхал с дочкой, получил отзыв: «Написано талантливо, с изюминкой. Найдутся люди, которые захотят это прочитать и кому-то записки могут помочь в жизни, только надо убрать мат и отредактировать». «Володенька, о сказанном Петром Ивановичем я и сам догадывался. Что-то убрать из записок и прилизать и это буду уже не я. Ведь если для вас это какой-то очередной бизнес-проект, то для меня все, что я излагаю - цель и смысл жизни». Как-то Людмила принесла газету, где было напечатано интервью с Дарьей Донцовой. В интервью Донцова обосновывала свою позицию: «Я понимаю, что я пишу сказочки. Но они дают той женщине, которая за гроши работает на рынке и несчастлива в жизни, пару часов забвения» Владимир Жикаренцев советует учиться радоваться любым успехам любого человека. Что-то не очень в данном случае это у меня получается. Я понимаю, что если не будет спроса, нет и предложения. Если человек не желает нести ответственности за свою жизнь и хочет быть несчастным – он обязательно им будет, и обязательно найдутся люди, которые будут на этом зарабатывать и процветать. И обязательно с красивым лозунгом о милосердии к несчастному. В своей жалости-корысти Донцова даже не пытается разбудить в той торговке Человека, Женщину, а помогает ей тонуть в болоте неверия. Когда я все это высказал Людмиле, она заявила, что я завидую. Покопался в себе, да нет во мне зависти, здесь возможно еще присутствует гордыня, и я, с пожеланиями всего наилучшего этому талантливому человеку, прошу у нее прощения за то, что не научился пока радоваться таким успехам. Не лежит у меня душа к тому, чтобы мои потомки были имперскими чиновниками. Еще хуже, мне видится перспектива подчинения их таким чиновникам. На удивление с необыкновенным интересом прочитал, прямо-таки навязанную мне, книгу «Сломанный меч империи» Максима Калашникова. Не нравится мне, с каким восторгом и сладострастием пишет он о ядерных зарядах. Ведь если кто-то из его героев умудриться нажать на кнопку – планета последствий этого не выдержит. Не очень интересны мне тактико-технические данные орудий убийства, но его, как и меня волнует, как и чем будут жить наши дети, внуки, их дети. Он не видит их счастливыми вне пирамид православноцерковной и славяно-арийской имперской. Правда, готов Максим убить и своих, и моих потомков, да и все человечество вместе с планетой ради интересов империи. И это провозглашается национальной идеей. А ведь у славян были и более глубокие корни, которые именно православие и обрубило. А все империи мне напоминают динозавров, наращивающих броню и вес в борьбе за место под солнцем. Где они сейчас, те чудовища? 245. Почему земля находится в состоянии заболевания? Потому что лучи планет не могут проникнуть через загрязненную ауру. Во что превратится человек, если прекратит общение с высшим сознанием и погрузится в низкое невежество? От Радж планеты до микрокосмоса закон один. Утеряв представление о великих мирах, люди отошли от сознания о совершенствовании. Миры стали для них безумною мечтою и свое совершенствование стало ненужной и опасной забавой. Как рабы поденные, люди надеются лишь кончить путь. Религии запугали человечество судом и лишили дерзаний. Человек, отдавшийся слепо государственной религии, подобен ослу, несущему неизвестный груз. Можно ли религию допускать как полицейское требование? Можно ли принимать на веру приговор неизвестных людей, получающих плату за общение с небом? Значение Йога в деле правительственной религии очень велико. Неустрашимый, испытующий, неутомимый Йог должен помочь человечеству помнить о законе Единства. Как поражающий меч сверкает мысль Йога по пространству. Готовый изменять способы сообщения, готовый к суждению невежества, Йог предлагает человечеству подумать о причинах существования воплощенных. От этой мысли изменится качество труда и познания. Помыслив о возможностях присущих людям, кто не сделается мужественным дерзателем? Разве не принадлежит венец победителя тому, кто научает человечество мужеству? Иначе головы людей, подобно свиньям, прильнут к отбросам земли. Агни Йога. И я за воспитание детей в романтике и преодолении трудностей и не чужда мне сила через радость, но не хочу, чтобы дети воспитывались в ненависти, и не вдохновляет меня пример Спарты и фашистской Германии. Я был слабым болезненным послевоенным ребенком, биологическим родителем которого был не еврей и возможно в одном государстве меня скинули бы со скалы, а в другом меня заставляли бы отречься от отца. Может меня Максим Калашников со товарищи зачислить в субпассионарии, но меня не интересуют деньги, власть, престиж, как самоцель. Своя жизнь мне гораздо интереснее, жизни книжных героев Марининых-Донцовых, страданий Донов Педров и Дон Роз в частности и всего теловедения, в общем. Не чувствую я в себе, как пишет Григорий Петрович Климов, прожиди. Ни во мне, ни в моих детях и внуках нет признаков дегенерации. Нет извращений, ни половых, ни каких-либо других. Я до мозга костей чувствую себя русским, хотя человек, чье отчество и фамилию несу по жизни, еврей и живу я не в России, а в Латвии. Тридцать шесть календарных лет отдал отец служению в имперской армии, дослужившись от красноармейца до подполковника. Великую Отечественную прошел от первого до последнего дня. Имел серьезное ранение и награды. Правда, сетовал он на то, что люди, которые расстреляли его родного брата получали такие же. Подростком мне пришлось общаться с его бывшими подчиненными. Я купался в их уважении к нему. Давно ушел он в мир иной, но я его люблю и не стану я предавать память о нем ни ради четвертой графы в имперском паспорте, ни ради такой национальной идеи. Хватит того, что имперская система заставляла меня долгие годы стыдиться своего отца и нарабатывать комплексы. Насколько я понял Гумилева, пассионарии – люди с повышенной энергетикой, а потому вольнолюбивые и большинство из них уходили за окраины именно от имперской власти, но власть их нагоняла, расширяя свои пределы и, пытаясь заставить их жить по законам Империи, вынуждала этих людей вновь сниматься с обжитых мест и двигаться дальше. Пол века прожил в СССР, но так и не сумел я вдохновиться имперской идеей, как-то она меня не грела. Единственная земля, которую мне предлагал Советский Союз и предлагает Латвия сейчас и отнять не может ни одно государство – это кладбищенская и ту за деньги. Защищать эту «родную» землю с оружием в руках меня не заставит ни один «патриот». Для меня, грош цена идеям, где Любовь подменяется ненавистью. Толпа – амебно-аморфная масса. Размахивать флагом или стоять возле кассы. Течь за законодателями мод или вождями И не пользоваться своими мозгами А если пользовать, То в рамках приличия Чтобы только в зажиточности Были отличия. Эта идея, порождая безответственность, кует из людей толпу, рабов, слепо выполняющих волю Конунгов. Но рабы никогда не были надежной опорой государства и в трудное для страны время, как неизменно из раза в раз в истории повторяется, обязательно предают. Да и в верхушке имперской пирамиды, развращенной властью и привилегиями, оказывается предостаточно предателей принятой за норму идеи, что в очередной раз подтвердилось и в СССР. Воспоминание из детства, очень часто повторяемая на киноэкране сцена, где колхозница пишет мелом на доске: «Рабы не мы, мы не рабы». Сейчас четко осознаю, так писать может только раб. Человек ответственен, прежде всего, за себя. Если человек заявляет: «Я не раб», можно прислушаться, но и это еще не факт. Оскопленная материализмом, наука так и не смогла мне толком объяснить, что же это такое – «закон единства и борьба противоположностей», а ведь это, как и закон о причинно – следственных связях, закон Божественный. Соприкоснувшись с графическим изображением ИНЬ и ЯН, начал осознавать гармонию и красоту этого закона. Информация и энергия, мужчина и женщина, созидание и разрушение. Если в этой борьбе ставится цель – развитие, любовь, получается та самая гармония. Если нужна победа и «за ценой не постоим», хотя уверен, на тонком плане это каким-то образом компенсируется и уравновешивается – на земле победителей в этой войне нет, проигрывают все. При отсутствии энергии и избытке информации – это застой. Энергия, при недостатке информации – разрушение. Объединение и единение. В первом слышу объедание и, вызванный этим голод. Ощущаю: собачью психологию свой – чужой, насилие и ненависть, ложь, рамки дисциплины, сожженные на кострах знания и ограничение информации, серость одинаковости и казарменный, пропитанный запахом портянок, уют. Синдром Герасима. Хороший царь, царь плохой. Партия приказала – сделаем, повелели Конунги - выполним. Барыне не понравилась собачка – утопим. Не позыв души, а рабское остервенелое исполнение долга. Цена – удушение Любви, отказ от Бога, который в сердце, неверие в себя - Человека. У меня вновь в руках ненависть в «Ударе русских богов» Истархова, а в памяти первый класс начальной школы. Чистописание доставляло мне кучу страданий. Заполнив красивыми закорючками пол страницы, вдруг выводил корявую, или капля чернил падала кляксой на написанное. В сильнейшем расстройстве вырывал лист и начинал все заново. Бывало, что от тетради оставалась одна обложка, форма без содержания. Вырывать листы истории гораздо болезненнее. Это обязательно разрушение, война, в которой в конечном итоге проигрывают все. Когда солдаты первой мировой устали убивать друг друга, им тут же нашли нового врага. Сразу после второй, бывшие союзники оказались в противостоянии. Калашников предлагает продолжать нескончаемую войну под знаменами православия, Истархов объединяет под стягами язычества. Закон единства и борьбы противоположностей, если его прочувствовать – это вовсе не война на уничтожение, а возможность созидания и развития. ЕДИНЕНИЕ! Можно ли передать ограниченными средствами безграничность Любви? Описать цвета радуги и музыку сфер, Абсолют и, связанную с ним информацию, единство и такое разнообразие противоположностей? Вздрогнул человек От моей строки – Океана смог я Каплю донести. Для меня отошли в сторону понятия окружающих об иерархии, основанные на количестве лычек или звезд на погонах, величине власти или собственности, должностях и званиях, так же как и идея о всеобщем равенстве. Сейчас для меня существует, при одинаковом праве выбора всех людей перед Богом, иерархия лишь в количестве и качестве, замешанного на Любви, чувствознания. Жена – это королева, для которой мнение короля, безусловно. К такому выводу пришел в результате упорной и затяжной войны с Людмилиными: гордыней, ленью, страхами, предубеждениями и идеализациями. Из разговора Таи, Артемкиной бабушки с отцовской стороны, с Аннушкой: «Анька, ты стала такой хорошей, я не стану возражать, если вы с Димой сошлись бы вновь. Только вот у тебя пупок какой-то не такой». Аня незадолго до этого сделала пирсинг и носит теперь возле пупка колечко. Людмиле: «Ты живешь в мире Синтии и Тани, Вали и Эрики, где главный лозунг: «Хлеба и зрелищ». Где есть блуд и заначка, где нет благодарения, а существует оплата, вместо прощения извинение и слова не соответствуют мыслям и чувствам. Вы говорите друг другу одно, а за глаза другое. В этом мире предать, продать – это норма. А со мной ты находишься в состоянии войны потому, что нет во мне лукавства, а есть жажда учиться любить и тебе надо любой ценой найти во мне «неправильный пупок» и окунуть меня в то дерьмо. Тебе обязательно надо помазать меня тем же мирром и все это только для того, чтобы самой не отвечать за свои мысли, слова и поступки». После прочтения «Протоколов Сионских мудрецов», у меня было ощущение безысходности. Было чувство члена стада, гонимого по узкому коридору на убой, ведь все в нашей цивилизации происходило и происходит по этому дьявольскому плану, в котором предусмотрено все, как покорность, так и противостояние. Не ожидается в этом плане только появление на Земле свободного Человека. Свободного от догм и корысти, лжи и суеверий, ответственного за свои мысли, слова и поступки. Можно ли в людях воспитать такого Человека и пробудить в нем воина и строителя, земледельца и ученого, готового не пожалеть живота своего Родины ради? Верю и уже знаю, что возможно. И это заложено в великолепной идее-мечте Анастасии из книг Владимира Мегре. Прекрасная идея, даже не национальная, а наднациональная, вырастающая в планетарную. Здесь есть все, что задумано Творцом: Вера, Любовь, Знания, воспитание Человека в родовых и национальных традициях, здоровый образ жизни. И дети рождаются по этой идее не в казенных домах с корявым названием «роддом», а в родной усадьбе и в ней же растут. Ведь это так важно, в каком энергоинформационном пространстве Человек зачат, рождается и взрослеет. В моих мечтах потомки мои живут только так, когда идея малой родины – Родовое поместье закономерно перетекает в понятие – Родина страна и, как итог – Родина Планета Земля. Помню свое потрясение в юности от небольшого рассказа Льва Шейнина. Во времена НЭПа, к одному из советских чиновников, естественно коммуниста, ни один из дельцов не мог подступиться, ни в какую не брал он взяток. Тогда они пригласили старого и хитрого еврея, и тот, заставив всех заинтересованных скинуться, сумел найти ключик. Стали жулики проворачивать свои сделки в обход законов до тех пор, пока того чиновника компетентные органы не поймали и в конечном итоге не расстреляли. А ключик, как объяснял тот самый еврей, заключался только в количестве и каждый человек имеет свою цену. Я, в то время зачитывавшийся Аркадием Гайдаром, Николаем Островским, со всех сторон убеждаемый в непогрешимости идей марксизма-ленинизма, в чистоте Коммунистической партии и ее рядов, был шокирован и облит ушатом холодной воды. Это сейчас я осознаю, что люди-материалисты, живущие исключительно трехмерным миром, какими бы красивыми идеями не руководствовались, того стоят, и все протоколы Сионских мудрецов построены именно на этом. Сразу вспомнился мой визит к Александру Павловичу Волкову, мои мучительные недельные раздумья, в попытке ответить на его вопрос о моей стоимости и осознание своей бесценности. А смогу ли я, познающий себя, устоять, не предать, не преступить Закон? Нет, не законы человеческие, а тот, что у меня внутри, заложенный Создателем? И смогут ли те мудрецы подобрать ко мне ключик, придумать приманку, на которую я клюнул бы? Лучшая теория – это практика. Пока меня испытывали на прочность силовыми методами и лишениями. Говорят, что испытания властью, славой и богатством посерьезнее. Не знаю, не пробовал. С властью ясно, во мне с детства стойкое к ней отвращение. К славе отношение вроде тоже достаточно прохладное. Осталось богатство, то есть определение своих потребностей. Всплывает в памяти, виденная давным-давно по телевизору картинка, обед богатейшего человека, миллиардера, нефтепромышленника Жана-Поля Гетти. Громаднейший каминный зал, перевезенного из Шотландии в Техас, средневекового замка. Дубовый обеденный стол персон на пятьдесят, обставленный тяжелыми стульями с высокими резными спинками, и в торце этого стола худющий, старый человек, в одиночестве, ковыряющий серебряной ложечкой кашку в фарфоровой тарелке. Человек прожил долгую жизнь, наверняка имеет родственников, которые, судя по увиденному, ждут, не дождутся его смерти, чтобы приступить к дележу наследства. Какая во мне еще информация о богатстве? Злато-серебро, драгоценности, счета в банках, яхты, виллы, длинноногие любовницы. По поводу драгоценных металлов и камней драгоценных, есть у меня серебряный кулон на цепочке, обручальное кольцо, да четыре ложки из серебра, доставшиеся мне от бабушки. Есть янтарный кулончик, который сам сотворил, с любовью и молитвой заговорил и не чувствую пока потребность иметь чего-то больше. По опыту знаю, что никакой счет в банке не может дать стопроцентную гарантию в завтрашнем дне и здоровья не заменит. С властью, которую дают деньги, я вроде бы уже разобрался. Видел как-то по телевизору Конюхова, мужественного и интересного Человека, на очень дорогой яхте. Ему эта яхта необходима, как воздух и пища. Через нее он познает себя. В фильмах видел другой вариант. На роскошной яхте собираются гости, выгодные для дел хозяина люди. Они пьют, закусывают, развлекаются и совершенно неинтересен им хозяин, как человек. Несмотря на назойливо лезущую в глаза и уши пропаганду, никто меня не убедит, что продажный секс, никакого отношения к любви не имеющий – это наивысшее счастье на Земле. Вот по поводу жилища уже теплее. Который год снимаем мы с женой чужие углы и, хотя меня не особенно это тяготит, мечтаю о просторном доме. Чтобы окружало меня, не пол, стены и потолок из холодного и мертвого бетона, а дерево. Чтобы вмещал тот сруб всех моих родных и близких, а вокруг зеленел лес, моими руками посаженный. И обязательно сад-огород, дающий здоровую пищу к моему хлебосольному столу, за которым будут собираться милые моему сердцу люди. Вера и Любовь за короткий срок сотворила из того, что я из себя представлял, Человека. Пока не знаю, как, но верю, что если Создатель дал такую возможность, то и моей мечте позволит осуществиться. Похоже, я разобрался с очередным домашним заданием: Любая идея без любви к Богу, Быстро или понемногу, Ведет к пролитию крови, серости, болезни, По судьбе ударам и жизни. Подарок Судьбы – знакомство с Леонидом – Леней - Ленечкой. Заканчивая работу у Жанны, я параллельно устроился охранять строящийся трехэтажный жилой дом в Булдури. Дежурство без напряга, двенадцать часов через двое суток. Зарплата мизерная, но на оплату жилья и кое-каких мелочей хватает. Прекрасная возможность заниматься собой. Спустя некоторое время Люда устроилась поваром в Дзинтари, и мы переехали из «цыганского» дома в ту самую камеру-каюту. До Людмилиной работы двести метров, до моей минут сорок неспешным шагом. Кстати, когда мы за два месяца до этого въезжали в «цыганский» дом, нам с ходу предложили выпить. Я отобрал рюмку у Людмилы, которую она с готовностью схватила, поставил на стол и сказал, что я сам не стану пить и жене не позволю, на что мне ответили: "Ничего, поживешь здесь, запьешь». Не дождетесь, милые мои. Высокий осанистый мужчина с эспаньолкой воскресным утром, принимая смену, заговорил меня. Он с восхищением и энтузиазмом отзывался о нашей работе. Не смущали его ни сохнущие вонючие носки и обувь строителей в будке, ни нищенская оплата. Он расслаблялся, считая ворон на башенном кране и почитывая детективы. В его фирме случились нелады, и он попал в полосу какой-то неопределенности. Устроившись охранником, на время работы забывал о бизнесе, отстранялся от семейных проблем и ловил кайф, потягивая пиво, на вверенном ему посту. При следующей встрече я уже смог вставлять какие-то реплики в его монолог. Подарил я ему стихотворение «Без любви к себе, человек в замкнутом круге…», в рамке из найденных на пляже веточек, что совпало с его пятидесяти двухлетием. Заинтересовался он моими записками. Господи, как же я ему благодарен. Это первый человек, прочитавший мой труд не в поисках грязного белья или развлекухи и не в желании доказать, что я не прав. Правда, назвал он это самопсихоанализом. Если моя работа и нуждается в каком-то определении, то это скорее - психосинтез. Он показал мне, как можно воспринять записки, взглянув на них через живопись. Если первую часть он сравнил с примитивизмом, то вторая уже ближе к классике. Третью он как-то опустил, хотя мне видится наибольший рост и взросление именно там. «Тебе удалось» - говорил он: «Передать не чувство, переполненного, мочевого пузыря и описание лужи, как итога, а ощущение струи. Я, читая, отыскивал жемчужины в куче навоза». У меня возникло после его слов другое сравнение. Жизнь, как поток, в котором я промываю горы перелопаченного грунта, оставляя на лотке крупинки золота-истины. Зацепило его многое. Звонил он мне по поводу Халявы и определения своей цены, которую он назначил в два самых высоких оклада, плюс еще чуть-чуть. Интересовался медитацией у зеркала. Подкинул идею, оформить Глебовыми иллюстрациями первую часть записок, а при очередной встрече спросил, почему я так восхищаюсь Жанисом Липке. Ведь это норма – спасти жизнь людей. Объясняю: «Нам сейчас комфортно так рассуждать, а когда на одной чаше весов не только своя жизнь, но жизнь наших детей и внуков, а на другой жизнь каких-то чужих, поднимает голову страх». У него как раз в это время гостила любимая внучка Даша, приехавшая из Москвы. «И тогда услужливая память подскажет и про протоколы, и вспомнит анекдоты. А еще не забудь, что в то время окружающие убивали себе подобных пачками, если не физически, то мысленно, что по Божественным законам одно и то же. И все работает на то, чтобы за всем этим спрятать тот страх и оправдать измену самому себе. А Липке был целостным, цельным. В этом Человеке, поднявшимся над окопами, если и был страх, то он с ним справился и сумел не предать себя». А еще, Леня подарил мне Nout-bok, на котором я сейчас печатаю. Об этом я даже не мечтал. Теперь эта машинка со мной днем и ночью, на работе, и дома. Баллада о пиве. Нежный пионерский возраст, тринадцать - пятнадцать лет, хотя нежности я уже стеснялся. Компанией наскребали четырнадцать копеек на пачку «Примы» и убегали в лес, где выкуривали сигарету почти до основания, под конец, держа, ее сосновыми иголками. Очень хотелось выглядеть взрослыми, бывалыми мужчинами. Второе лето мои родители работали в пионерском лагере «Draudzība», профсоюза лесной и деревообрабатывающей промышленности, папа зав. складом, а мама медсестрой. В соседних по Яундубулты лагерях нас называли лесогрызами. Запах отглаженного пионерского галстука, прорезиненные белые тапочки, каждый вечер мытые меловым раствором, чтобы утром выглядеть шикарно. Барабанные палочки в руках – я был «штатным» барабанщиком. Первые робкие прикосновения к телам девочек во время танца по вечерам в клубе и влюбленность. Таких, как я, детей сотрудников, собралось человек пятнадцать и вначале у начальства была задумка, объединить нас в один отряд, но, побоявшись анархии, распихали нас по разным. Исключение составлял Юрка Моисеев, сын Галины Васильевны, начальника лагеря. Красивый парень с тонкими чертами лица, иссини черными прямыми волосами, серыми глазами, на год старше меня. В нем была какая-то надменность и барственность. Я чувствовал себя безродным щенком рядом с породистой собакой. А еще у него водились деньги. Он каким-то боком соприкасался с центровиками-штелманами, на которых охотились и КГБ и милиция. О них он рассказывал легенды и, в подтверждение этих сказаний, у него, время от времени, появлялись сигареты, жвачка, шмотки, доселе мной невиданные. Уже позже, лет через пять силовые структуры провели большую чистку, и многие из этих деловых людей лишились свободы на долгие сроки. Был даже создан документальный фильм, с замыслом вызвать ненависть трудящихся к подонкам и отбросам общества. Но получился он каким-то бледно-серым и неубедительным. А тогда я слушал Юрку с открытым ртом, пуская слюну. Пытался он подключить меня к бизнесу, но бизнесменом я оказался хреновым и задолжал ему, в конце концов, по моим понятиям, сумму астрономическую – двести рублей. Учил он еще многим «плохим» вещам, я оказался учеником нерадивым, но оставался для меня Юрка кумиром и мог он меня казнить и миловать. Правда, однажды мой кумир пошатнулся на своем пьедестале. Трое подвыпивших латышей, на пару лет старше нас, решили с нашей помощью разрешить национальный вопрос. Я видел, как он позорно бежал и я бежал за ним, хотя готовил он меня к отпору любому врагу, сам до этого выглядел героем и в карманах у нас, именно для таких случаев, были припасены ножи и кастеты. Уже отбежав на безопасное расстояние, упал он, споткнувшись, прямо лицом в пляжный песок. Но и после этого я продолжал вилять перед ним своим дворняжечьим хвостом, а он умело этим пользовался. В прекрасный солнечный день, когда одна смена в лагере закончилась, а другая еще не началась, мы решили перекусить. Я достал из кармана копейки, выданные мне отцом, на мороженное. Но Юрка отстранил мою руку и вытащил из своего несколько десятирублевок. Он зашел в магазин и вышел оттуда с колбасой, хлебом и двумя бутылками пива, обратившись ко мне: «Хватит тебе пить детские напитки». Была у меня слабость, и он знал о ней, я любил лимонад, особенно грушевый «дюшес». До этого у меня уже были опыты с водкой и вином, но пиво я пробовал впервые. С героической решимостью приложился к бутылке. Откушенный, такой вкусный до этого бутерброд с колбасой сделался во рту мокро-горьким. Зная, что Юрка внимательно за мной наблюдает, я делал титанические усилия, чтобы изобразить кайф. Не будь его рядом, выплюнул бы эту гадость. А тут приходилось, сохраняя лицо, давиться фаршем из хлеба и колбасы, заправленным хиной, запивать напитком, нисколько не напоминающим «Дюшес», да еще поддерживать с непринужденным видом беседу. Закончил свою жизнь Юрка нехорошо. Уже придя из армии, узнал я, что осужден он был за изнасилование и, отсидев большой срок, уже на выселках повесился. Прости меня, Господи, воспринял я это известие в то время с облегчением. Сейчас я представляю горе Галины Васильевны, пережившей своего единственного ребенка и, оставшейся на склоне лет в одиночестве. Хотя, опять же сейчас знаю, что человек сам нарабатывает то, что получает по жизни. Григорий Петрович Климов обязательно усмотрел бы в этой истории и легионерство, и извращения, и признаки дегенерации. Владимир Алексеевич Истархов углядел бы во всем этом корень зла и в очередной раз проклял бы жидо-масонскую мафию, призывая на помощь всех славянских богов, и оба еще больше утвердились бы в своей правоте. Но ведь это я!!! Это я сам предавал себя! Это я, отступая и оступаясь, взращивал в себе корысть. Передай мне мои предки, Веру, Знания и Любовь, разве мог бы я купиться на эти дешевые блестяшки. Уже в том возрасте я имел бы мощную высоченную крепость из иерархически выстроенных ценностей, угодных Богу. Мне оставалось бы посмеиваться с высоты ее стен над жалкими потугами, над попытками дергать меня за веревочки. Но любимые мои и сами были обобраны. Упокой, Господи, души грешные. Мне шестнадцать-девятнадцать и я полноправный и, хотя не это больше ценилось, уважаемый за начитанность, член банды «церковников». У меня уже есть личный рекорд, я могу опрокинуть бутылку пива в горло за девять секунд. Отличали мы сорта пива не столько по вкусу, сколько по цвету, темное крепче и использовали в основном как компонент знаменитого коктейля ерш или утром для поправки здоровья. Самый близкий мне человек – Вовка Смирнов, даже в семье, называемый Руфа, настолько к нему приклеилась кличка. Кто-то, когда-то вычитал, что рыжий на латыне – руфус. А он действительно был рыжий, белокожий, с рассыпанными по всему телу веснушками, костистый и высокий. Мы одногодки и родились в один день, что нас еще больше сближало. Не один год мы праздновали день рождения вместе. И работали мы долгое время в одном цеху военного завода слесарями, только в разных бригадах. Я на ремонте турбин, а он редукторов авиационных реактивных двигателей. В его семье, в шестнадцать лет, на полтора месяца сбежав из дома, я почувствовал вольницу, свободу от тех самых идей государственных, социальных и прочих, ограниченную, правда, своей идеологий. Его любимой поговоркой была: «Что пропито и проебено – то на дело произведено». Восемнадцать лет мы отмечали на чьей-то даче в Юрмале, пустующей в осенний период. Стол был изобилен. Жаркое из уворованных накануне кроликов, фрукты, овощи и конечно непочатый край водки. Мы так разбушевались, что, приглашенные девицы попрятались по разным углам, благо дом был большой и двухэтажный. Я свою нашел и в этой процедуре не участвовал, а ребята сыграли с его нежной кожей очень злую шутку. Руфа отключился первым. Пацаны раздели его, облепили ему всю спину и ноги до пяток, найденными в одной из комнат горчичниками, потом одели. Только через три дня, на выходе из «празднования», он почувствовал какой-то неуют и обнаружил всю спину и ноги обожженными и в волдырях. Завидовал я ему из-за отсутствия в нем комплексов, какой-то целостности. Правда, сейчас эта цельность напоминает мне другой, более поздний эпизод из моей жизни. В армии, в учебной роте, самим замполитом полка Митрофановым, был пойман рядовой Ханько с двумя бутылками водки. Ребята, москвичи, служившие со мной, заполнили целую конторскую книгу высказываниями замполита, и если я слышу анекдоты, и смотрю фильмы об армии, перед глазами он. А тогда была выстроена вся учебная рота. Перед строем стояли двое. Подполковник театрально грохнул обе бутылки об асфальт и громко, с пафосом заявил: «А сейчас, рядовой Ханько, перед своими товарищами торжественно поклянется никогда в жизни больше не брать в рот капли!» На парня было страшно смотреть. Он был старше нас, каким-то образом, умудрившись загреметь в армию в двадцать пять лет. По его щекам катались желваки, кулаки сжимались и разжимались. Я думаю, что если бы он успел от тех бутылок отхлебнуть, тормоза отказали и он вцепился бы в горло замполиту. Пауза затянулась минут на пять, а потом из его рта вырвался отчаянный крик-вопль: «Пил, пью и пить буду!!!» Еще один церковник – Миша Пизик, смирившийся с ним, а потому и гордящийся своим римским профилем. С ним сошлись в готическом здании двадцатой семилетней школы, куда перекинули меня, по неведомым мне соображениям, после окончания пятого класса средней тридцать четвертой. До этого был я послушным, боязливым учеником и ощущал себя несколько заторможенным. Когда давалось какое-либо задание во время урока, я еще только начинал его обдумывать, а другие уже тянули руку, чтобы выдать ответ. После знакомства с Мишкой, мое отношение к образованию, учителям, да и к жизни, несколько изменилось. Это он привел меня в банду, дверь его подъезда выходила, чуть ли не во двор храма. Первый раз попал он в родное десятое отделение милиции, как на грех с Боцманом - Вовкой Дураковым, да еще в кабинет к самому капитану Сексте. «Как фамилия?» - спрашивает капитан у Володи. «Дураков» – отвечает тот. «А твоя?» - обращается к Мишке: «Пизик». Сексте: «Я сейчас из вас таких пизиков наделаю, на всю жизнь запомните и дураками останетесь». Только, когда Мишка догадался дать домашний телефон и его отец подтвердил правильность фамилии, разбушевавшийся капитан немного успокоился. А уж в школе мы на пару вытворяли такое, что некоторые из учителей плакали. Интересно, что, часто пропуская занятия и, начав наплевательски относится к учебе, кроме химии, которую запустил основательно, стал лучше и быстрее усваивать то, что нам преподавали. Спелись мы с ним настолько, что когда нас перевели в восьмой класс школы пятьдесят четвертой, нам удавалось срывать уроки уже не одного класса, а целой школы. Благодарю тебя Мишенька, что помог снять во мне блокировку, отвечающую за покорность. Здоровья тебе духовного и физического, счастья с Машей твоей. Моя служба в армии началась с двухнедельного пребывания в госпитале по поводу триппера и пришлась на время полувекового юбилея Великой Октябрьской Социалистической революции, когда Конунги Китая обещали преподнести нашим Конунгам к этому празднику какой-нибудь пакостный подарок и Пражскую весну. Уже после службы о чехословацких событиях рассказывал Боцман. Но рассказывал так невнятно, что возникало сомнение, а был ли он там. С Руфой мы разминулись. Он был в танковом учебном полку в Вентспилсе и когда я прибыл туда для продолжения службы, его уже перевели под Калининград. К Октябрьской годовщине в Прибалтийском военном округе сколотили дивизию, по штатному расписанию военного времени. И в нашу роту из двадцати четырех человек, пришла разнарядка, выделить одного. Должен был поехать я или Виталик Яценко, дисциплинированный солдат, комсомолец-активист, но как человек лишенный слуха, абсолютно бездарный радист. Когда он заступал на смену и мучил ключ, в Риге стонали кодом – замените радиста. Капитан Макаров выбрал Виталика. По такому принципу и собиралась дивизия для отправки на Китайско-Монгольскую границу. Угодил в нее и Вовка-Руфа, водитель танка и разгильдяй. После службы привез он контрабандой из Монголии тугрики, очень похожие на советские рубли, которые потратили мы на приобретение водки и какую-то болезнь, которая не давала ему покоя еще месяца три. Он расчесывал в кровь руки и ноги. Накануне седьмого ноября они закопали свои танки вдоль границы, оставив на поверхности только башни, и окопались сами. Приказ был, в случае военных действий, продержаться до подхода подкрепления. Его экипаж, под дулом пистолета заставил офицера распечатать НЗ. Выпили они весь спирт, который там был, и приготовились к любому исходу. С рассветом три китайские танковые дивизии на полном ходу, развернутым строем, пошли к границе. Не доходя полукилометра, повернули и двинулись вдоль. Потом опять ушли в глубь своей территории. И снова на полном ходу к границе. И так весь день. Руфа много рассказывал о Монголии, но этот день он помнил особо. Нет у меня опыта, даже такого, а для тех мудрецов очень нужно, меня, да и всех людей, загнать в какой-либо окоп и превратить в солдатню, неважно под каким соусом и какого цвета знаменем, лишь бы я не осознал своего предназначения и во мне не пробудился Дух Воина. Только разделяя людей и расщепляя на части меня самого, неважно по какому принципу: половому, национальному, расовому, религиозному и прочим, можно властвовать. Задумался, а ведь я об этом писал. Но приходит понимание, что это уже другой оборот спирали. Прочувствование становится глубже и осознаннее. С предназначением я уже, похоже, в общих чертах разобрался. И что такое Дух Воина мои Ангелы-Хранители дали мне возможность тоже прочувствовать. Я читал про «астральный танк» и, что это состояние нарабатывается долго специальными техниками. Нечто подобное я и испытал. Надо отметить, что по жизни никогда не отличался ни смелостью, ни особым служебным рвением. В одно из моих дежурств, часа в три ночи, меня приехали проверять Вадим, хозяин охранной фирмы, на которую тружусь и его помощник Эдгар. Забор вокруг стройки только для честных людей, чисто условный. Они отодвинули одну из секций и прошли на территорию. У меня дважды сработала сигнализация с датчика, который расположен прямо напротив моей будки, но с другой стороны здания. Обычно она реагирует один раз и на котов, которые бродят ночами по стройке, они прошмыгивают мимо датчика довольно быстро. Я отключаю сигнал, включаю сигнализацию снова и, подойдя к зданию, стараюсь разглядеть через оконные проемы движение в районе датчика. Когда она зазуммерила третий раз, я взял черенок от лопаты, которым я, крутя вокруг себя, разрабатываю кисти рук и поднялся на бельэтаж. Там даже днем полумрак, по всему полу стоят стойки на треногах, поддерживающие перекрытие, сильно захламлено, но я двигался даже увереннее, чем днем. У меня появилось ощущение, что не мозги управляют моим движением. Подойдя к краю, я увидел внизу в полумраке две человеческие фигуры. Из меня вырвалось: «Эй, вы, что тут делаете?», спрыгнул вниз и направился к ним, причем, я физически ощутил, как они съежились. А у меня было великолепное чувство-полет, я мог, не владея какими-то особыми приемами, скрутить голыми руками, не только этих двоих. Когда между нами оставалось метра три-четыре, я разглядел, что это Вадим с Эдгаром и поздоровался. Выглядели они растерянными, задавали вопросы и отвечали на мои невпопад. Осознание пришло позже. Нет, это не чувство превосходства над другими – это именно спокойное осознание своей Силы, своих возможностей и окружающие тоже начинают это чувствовать. Наверное, это похоже на состояние мастеров восточных единоборств, высочайшего уровня, когда они выходят на татами, смотрят друг другу в глаза и уже не надо махать руками и ногами, победитель определен. А в сознании двадцатилетние мальчишки, которых, как и меня, привели под белы рученьки в военкомат, остригли наголо, научили наматывать портянки и смотреть на мир через прицел оружия, а потом бросили в мясорубку Афганистана и Чечни. Среди моих знакомых и близких нет тех мальчишек и не чувствую я пока тех, кто жил не в Союзе, но знаю и для вас обязательно найдется место в моем сердце. Привет вам и моя молитва с любовью, живым и ушедшим, от мальчишки шестидесятых. В представлении добрый дяденька, который показывает подростку красивый блестящий шприц и рассказывает, какой при его помощи ощутит он полет, какие испытает непередаваемые чувства и какие обретет силы, а для страховки, чтобы тот не убежал, привязывает его к креслу. Разошлись с Володей наши дороги уже после армии и моего техникума, когда я переехал примаком к Людмиле. Последний раз я его видел, когда он умудрился загреметь на пятнадцать суток в Юрмале. Вырвался, договорившись с охраной, на пару часов, нашел меня и попросил денег на выпивку. Не дожил Володя до Христова возраста. К этому времени он уже бомжевал. Подрядился он к одному хозяину торговать на рынке картошкой. Из-за дневной выручки его и зарезали. Господи, упокой душу его грешную. В отличие от Риги, где начинал службу в армии, в Вентспилсе не было оборудованного стрельбища и нас возили стрелять на берег моря, к пограничникам. Стрельба и раньше доставляла мне удовольствие, а держать в руках смертоубийственную машинку талантливого человека Калашникова, удовольствие особенное. Интересные ощущения во время ночных стрельб, когда, кроме основного занятия, наблюдал улетающие в сторону моря и, теряющиеся вдали, огоньки трассирующих пуль. Отстреливался я всегда на отлично, но один раз взят был на ту прибрежную поляну для цели иной. Мне надо было, сидя в окопе, по телефонной команде выставлять и держать шест с мишенью, подрагивающий от пробивающих фанерный щит пуль. Фантазия, подкрепленная увиденными перед бруствером изуродованными и продырявленными железяками, накиданными там с целью эксперимента, рисовала входные и выходные отверстия в теле. Животный страх холодил и заставлял вжимать голову в плечи, хотя знал, что пули летят гораздо выше и защищен я многометровым слоем земли. Сейчас думаю, можно подняться из окопа, как это делал Филипп Фомич, в моей памяти его давний рассказ, с любовью в сердце, когда возникает уверенность, что с тобой ничего не случится, а если и случится, на то воля Божья. Может поднять из окопа долг перед верой в какую-нибудь идею. Тогда грань между выполнением долга и ненавистью, жизнью и смертью очень тонка и состояние это близко к наркозависимости. Недаром, прошедшие школу войны так тяжело вписываются в жизнь мирную. А может из окопа выгнать еще больший страх, когда возникает надежда, что летящие навстречу пули, в отличие от той, что в стволе пистолета, приставленного к затылку, могут пролететь мимо. Не дает мне покоя «Сломанный меч» Калашникова. У официоза есть определение – незаконное бандформирование, значит, допускается и законное. А чем собственно отличается банда от империи, кроме масштаба? Все один к одному. Свои: эгрегор, история и мифотворчество, вооруженные силы и герои, враги и союзники, дипломатия и войны, политика и геополитические интересы, ограниченные, правда, не материками и океанами, а кварталами и улицами. И страх! Страх темноты и смерти, увечий и поражений, потерь и пустоты, который нельзя никому показывать, надо прятать и давить в себе, наращивая броню и вес и с этой толстокожестью терять любовь, естественность и пластичность. А пустоту надо чем-то заполнять, ведь свято место пусто не бывает. Вот тут я подошел к следующему домашнему заданию: Искусство – от слова искушение, Не запрещение это и не разрешение. Просто возможность по чуть-чуть, понемногу, Сходить с предначертанной Богом дороги. После написания этого стихотворения, начал перебирать в памяти, а что я знаю о людях искусства, о судьбах художников, писателей, поэтов? Но не оставляло ощущение, что не там копаю. В конце концов, оставил эти бесплодные попытки. И вот только сейчас до меня начало доходить. Понял, что подводило ограниченное понимание понятия - искусство. В один из вечеров, на работе, электрик, перед уходом кинул мне на стол пачку газет. Газеты попадают мне в руки не часто, и обычно я задерживаюсь только на юморе. И в этот раз, пробегая глазами газетную лабуду, вдруг наткнулся на такую информацию, что внутри все оборвалось. Сутки после этого, был сумбур в голове, опустились руки, стало тяжело на душе, а на глаза наворачивались слезы. Все, что происходило и происходит со мной, показались такими мизерными пустыми хлопотами. Господи! Какая же это тоска, знать, что это есть, и жить вне этого. Статья называлась «Тайна сибирского рая». Живут в Сибири абсолютно здоровые, счастливые люди-Человеки, потомки Сима, сына Ноя. Живут, как в книгах Владимира Мегре, поселением из Родовых поместий уже много веков в Вере и Любви, из поколения в поколение, передавая сакральные Знания. Правда, возник у меня сразу вопрос. Ведь в течение многих веков, можно сказать, достаточно близкие родственники производят на свет потомство, а признаков деградации нет. Знания о генетике у меня более чем поверхностные, но суть, по размышлении, я понял. При неправильном мировоззрении в хромосомном наборе цепочки ДНК происходят сбои. У близких родственников и мировоззрение близкое, а значит, деформируются одни и те же звенья цепи. Они и страдают однотипными болезнями. По Адаму и Еве, все мы родственники, братья и сестры. Если «родственники» достаточно далекие, в их детях, слабое звено одного родителя подстраховывается здоровой клеточкой другого. В противном случае, одни и те же деформированные клетки родителей стопроцентно закрепляются в потомстве и как следствие – дегенерация. Но это при неправильном мировоззрении. У потомков Сима с этим все в порядке. Нет в этих людях ни одного слабого звена, а значит, и на генетическом уровне, и на бытовом, и в духовном плане у них проблем нет. В статье они названы раскольниками, но думаю, они то, как раз цельные и правомернее назвать раскольниками нас, всех остальных жителей Земли. Алкоголики, трудоголики и прочих идей и мастей голики, имя нам – легион. Голики всех стран, соединяйтесь! Да, никаких призывов и не надо, с давних времен уже в своем расколе люди объединены против Бога. Элина Давыдова, вышедшая в мир, чтобы поделиться знаниями, рассказала, как их поселение посетил незадолго до своей кончины Юрий Сенкевич. Этот не бедный, сильный человек, проживший интересную жизнь, повидавший весь свет, плакал, что не может остаться там. Он оплакивал потерянный рай. Не буду я пересказывать ту статью на два разворота, чтобы не травить лишний раз душу. Просто она в моем сознании расставила все точки над и в информации, заложенной в том четверостишии. Есть ценности вечные и истинные, изначально заложенные Творцом в каждого человека. Мне сейчас даже не столь важно, кто, когда и с какой целью решил совершить подлог и их подменить и не в самих искусственно созданных ценностях дело, а отношении к ним. Ведь та же Элина Давыдова пользуется по мере надобности в миру деньгами. Я думаю, не откажется она вкусить каких-то плодов цивилизации, послушать мирскую музыку, трогающую душу, но не берет она денег за исцеление и те знания, которые дарит. Не кривит ни перед кем душой и никакой подделкой ее не купишь. И несет она людям Свет и Любовь. Это на одной чаше весов, на ней же библейский возраст, до которого доживают в полном здравии и ясном сознании жители поселения, а на другую можно положить информацию из той же кипы газет, брошенной мне Игорем на стол. Громадное достижение цивилизации – демонстрация сексуальных меньшинств в Риге и, вызванный этим событием шум. Суетливая возня вокруг фильма о преждевременном уходе из жизни от злоупотребления наркотиками и алкоголем талантливого человека – Владимира Высоцкого. Проходящий в Дзинтари конкурс попсовой песни «Новая волна», которая накрывает Басю с головой. Я последнее время беру ее на службу, и она нервничает потому, что ночью вокруг охраняемого нами объекта бродят орущие пьяные толпы, а во время салюта ей приходится прятаться под стол, она так и не избавилась от страха перед громом. И конечно весь обычный газетный набор: террористические акты и показная озабоченность политиков, нищие, обитающие на помойках и олигархи, проституция и СПИД, убийства и грабежи, стихийные бедствия и катастрофы. Как говорит моя жена: «Но ведь - это же жизнь». Да не жизнь это вовсе, а суррогат, Майя, мираж. Заполнение той самой пустоты. И в этом искусственном мире, как в болоте человечество завязло уже по самые ноздри и продолжает погружаться. Элина Давыдова говорит о шестой цивилизации и переходе в другое измерение, Агни-Йога о следующей расе. У Лазарева это называется – трансформацией человечества. Информация, попавшая ко мне о том, что летоисчисление древнего Египта, календари индейцев Майа и Непальский, кончаются две тысячи двенадцатым годом, Библейский Апокалипсис и те сведения, которые я черпаю из различных источников об окончании времен Кали-Юги, Эры Рыб и следующей эволюционной ступеньке, я так думаю – это все слова из одной оперы. В человеческом организме существует микрофлора, которая органично и гармонично в симбиозе живет сама, помогая существовать человеку. Если человека одолевают вши и блохи и ему надоедает чесаться, он идет в баню, пропаривает одежду и белье, травит насекомых. Человечество уже давно ведет себя на собственной планете, как выжившие из ума микроорганизмы или паразиты насекомые. Думаю, живая сущность Земли уже устала чесаться, а ведь за ней еще Вселенский Разум, Бог. Погорячился заявить о суточной депрессии. Прошла уже неделя после прочтения статьи о Сибирском рае, а я все не могу отойти. Замечаю за собой какой-то автоматизм. Жую, а сознание отмечает, что было вкусно и момент насыщения. Купаюсь в реке и ничего не ощущаю. Иду под дождем и не чувствую. Людмилины бздыки воспринимаются как-то отстраненно. Вспоминается книжка Татьяны Кавиной с заданием найти близкое по духу животное. Да, волк. Волк заматеревший и одинокий. И до того в этой волчьей тоске муторно, что выть хочется. Истинно, знания множат скорбь, но посмею добавить к Библейскому, и прибавляют силы, а с ними и радость познания. Не пристало волку долго предаваться унынию. И на все воля Божья. Слепого человека приучили получать удовольствие от постоянного бросания камней вверх. Не зная о законе причинно-следственной связи, он удивляется. Почему-то, какие-то камни время от времени падают ему и его близким на голову. И все время приходится страдать, ходить в синяках и шишках, сваливая вину на судьбу-злодейку. Телефонная трель. Открываю глаза, в полумраке разглядываю циферблат настенных часов – около одиннадцати вечера. Мы с Людой легли спать часов в девять. На экранчике высвечивает - «Аннушка». «Але» – говорю в трубку. Слышу в тишине мерный стук каблучков по асфальту. Кричу: «Аннушка! Але! Але!». А в ответ все тот же стук. Видно, дочь забыла включить блокировку на своем телефоне и он сработал в сумочке на мой номер. Такой тоской, таким дочкиным одиночеством прошелся по сердцу этот топоток: «Прости меня, дочь!». В армии пиво из-за недостаточной крепости своей считалось излишней роскошью, а потому напитком внимания недостойным. Ставилась задача найти выпивку любой ценой при месячном денежном довольствии в три рубля семьдесят копеек и стоимости одной бутылки водки – три рубля семь копеек. В ход шло все: спирт, предназначенный для профилактики оборудования, самогон местных жителей, попытки заниматься в укромных местах перегонкой самим, воровство со складов и продажа налево запчастей, какие-то халтурки в самоволках, деньги высылаемые родными. В периферийной роте под Вентспилсом, куда я попал после учебки, на территории стояла законсервированная машина – пеленгатор. Когда однажды сняли пломбы для инвентаризации, в отсеках не оказалось обоих электрогенераторов. Выяснилось, что были они пропиты, а начальство год до этого проверяло только целость пломб. А еще в памяти непередаваемое чувство, когда за мной впервые с лязгом захлопнулась дверь на гауптвахте и я оказался в помещении с решетками на окнах и пристегнутыми к стене нарами. Коля Чавпило и Гриша Бубен – два хохла, один из Вильнюса, другой с запада Украины. С первым, чернявым, высоколобым, с карими, немного навыкате глазами, взрывным, вместе были в учебной роте в Риге, в одном взводе, но сблизились только под Вентспилсом. А второй, светловолосый, голубоглазый, спокойный и уравновешенный, с певучим говором и украинским акцентом, его улыбка до сих пор меня согревает, уже год как там служил. А служить нам довелось в тот переходный период, когда мы тянули лямку три года, а следующий после нас призыв уже два. Колька даже на втором году службы был человеком, которого, если он спит, разбудить почти невозможно. Первый раз я столкнулся с этим, когда был дневальным и пришлось поднимать его на смену. Без пятнадцати два, я отложил книгу и, подсвечивая себе фонариком, прошел по казарме до его койки. Растолкал и тихо, чтобы не беспокоить других, объяснил, что ему пора вставать. Увидев, в свете фонаря, как мне показалось, осмысленный взгляд и кивок, спокойно вернулся к тумбочке. Когда через пять минут я вернулся к его постели, увидел, что он просто перевернулся на другой бок. Я опять его растолкал, помог сесть и когда увидел, что он, надев галифе, стал наматывать портянку, успокоился. Но и еще через пять минут он не вышел из казармы. На этот раз я увидел восхитительное зрелище. Сидя на койке, с намотанной на одну ногу портянкой, он спал, тихо посапывая. Мне пришлось помочь ему и обуться и одеться, вывести за руку из стен казармы. И только, когда я увидел его бредущим по тропинке к радиостанции, где в проеме открытой двери кунга маячила фигура сменяемого, я вернулся назад на свой пост. Приходилось нам с ним хлебать кашу из одного котелка. Лихо, при нормативе в пол часа разворачивать на учениях антенны за пятнадцать минут и на тех же учениях по трое суток, посменно, не снимая наушников, стучать на ключе. Понимали мы друг друга с полуслова. В одну из утренних пробежек мы, остановившись у колхозного огорода, одновременно увидели громадный желтый семенной огурец. Молча, переглянувшись, сняли рубахи, набрали в них солидное количество таких огурцов и побежали обратно в роту. Не заходя в казарму, направились к огороду нашего командира. Капитан Макаров возле нашей машины вскопал грядку и посадил огурцы, но росли они как-то вяло, и были недоразвитыми. Разложили мы свой груз на грядке в живописном беспорядке. Уже сидя на смене, в окошко своей машины смотрел, как Макаров шел еще до развода, а это он проделывал ежеутренне, к своему огородику. Дошел, уткнулся в нашу работу и надолго застыл. Потом развернулся и трусцой направился к казарме. Я, в ожидании очередного наказания, уже начинал сожалеть о проделке, когда увидел возвращающегося капитана, на ходу сворачивающего кулек из газеты. Несколько покоробило меня, я в то время уже был комиссован, известие, что Колька выбил зубы «молодому». При существовании дедовщины, меня это извращение затронуло как-то вскользь, наверное, потому, что не укладывалось в моей голове деление людей по такому принципу. Первый раз, когда на третьем месяце, отрабатывал внеочередной наряд на кухне. Я драил котел, а «старик» азербайджанец, возмущенный, что я не бросил все и не кинулся наливать ему компот, запустил в меня пластмассовой кружкой и попал в голову. Я кинулся к амбразуре раздачи. Не решаясь врезать ему по физиономии, но, пользуясь тем, что я рижанин, наорал ему в лицо, что теперь в каждом его увольнении для него будут возникать неприятности. Не очень я верил, что обещанное выполнимо, но в следующее воскресение, обзвоненная мной, меня посетила группа поддержки из «церковников», что было зафиксировано на КПП. После этого пришел к нам в роту азербайджанец с объяснением, что он погорячился. До конца учебки у меня на этой почве проблем не было. И второй раз, уже под Вентспилсом, когда меня озверевшего оттаскивали от Глебова. Интересно, что память не сохранила его имени, и остался он там сержантом с фамилией. Кстати, не осталось там и имени, отчества ни одного офицера, с кем я сталкивался по службе. Это благодаря Грише и Зурабу Васадзе, инцидент был оставлен без последствий, хотя все в роте, включая командный состав, знали о нем. Мне объявили десятидневный отпуск за учения, которые прошли без каких-либо ошибок с моей стороны, когда они собирали вещи на дембель. Как сказал старшина Горшихин: «Заслужил, что тебе отпуск объявили, теперь заслужи, чтобы отпустили». Так как дисциплинированностью я не отличался, опасался, что из-за какого-нибудь срыва, его отменят, а очень хотелось побыть с Гришкой подольше. И опять же благодаря его уговорам, меня отправили вместе с ними, даже не успев выдать мне отпускные. Правда, по дурости своей, на радостях напился и плохо помню и поездку до Риги, и расставание на Рижском вокзале. Он еще вернулся в Вентспилс, где у него были серьезные отношения с женщиной, женился, осел там, у них родился сын. Один раз, проездом они остановились у нас. Ехали они на Львовщину в гости к его родне. У меня не поворачивался язык называть Гришкиного сына по-другому, только Бубенчик. Потом я удивлялся, как мать могла оставить своего сына без такого отца. Ведь от Гришки исходило прямо физически ощутимое тепло. Сейчас догадываюсь – опять Кащеева работа. Она закончила юрфак ЛГУ, и делала прокурорско-судейскую карьеру, а он оставался простым участковым милиционером и не собирался что-то менять. Последние мои сведения о нем, живет где-то в Сибири с другой семьей. С Колькой Чапой мы обменялись визитами вежливости, когда было у нас уже по двое детей. У меня старший сын, а у него дочка старше сына. Зураб с Володькой Пироговым один раз нашли меня в Каугури. Вытащили меня из семьи в ресторан, где мы пытались пообщаться. «Яблоки на снегу» на экстремальных децибелах, все время заказываемые местными братками не дали толком этого сделать и не только они. Я тогда, несмотря на то, что уже был отцом двоих детей, не ощущал себя взрослым. Милые вы мои, не знаю где вы, чем живете. Да и живем мы теперь в разных государствах. Но это не помеха, почувствуйте и примите мою любовь. А тогдашний отпуск мой продлился всего пять дней. С компанией ребят, умудрившихся пока еще не попасть ни в армию, ни в тюрьму, мы собирались на танцы. В Агенскалнских соснах заправились и купили еще. На выходе из магазина завязалась драка, но я в ней не участвовал. Я держал в руках четыре бутылки водки и старался протиснуться между дерущимися и стеной дома, но зацепили и меня. Мне сделали подсечку и толкнули в спину. Нормальный человек, падая, вытянул бы руки вперед и отделался бы в худшем случае ссадинами на них. Я же, спасая драгоценность, прижал ее к груди, выставив вперед локти, и приземлился на асфальт сначала локтем правой руки, а затем рухнул всем остальным весом. Ни хруста не услышал, ни особой боли не почувствовал. И, конечно же, наши, как всегда победили и я, спасший бесценный груз, тоже оказался героем. Мы с энтузиазмом двинулись дальше, курсом на «Текстилку». Только уже в клубе я почувствовал непорядок с рукой. Рука висела плетью, и мне приходилось обнимать партнершу по танцу одной левой, а когда она попыталась обнять меня, я чуть не потерял сознание. Этого оказалось достаточно, чтобы принять решение податься домой. Сейчас я представляю, с каким медвежьим тактом я предложил маме не волноваться. Помогла она мне снять плащ, рукав пиджака уже пришлось разрезать ножницами. Несмотря на все мои уговоры в надежде, что к утру все рассосется, мама вызвала скорую помощь. Врач скорой, узнав, что я солдат, без разговоров посадил нас с мамой в машину и отвез через весь город в окружной военный госпиталь. Время было около двух ночи. Мы стояли в коридоре приемного покоя, в ожидании рентгенолога, вызванного дежурным хирургом. «Я так надеялась, что армия сделает из тебя человека, а ты распиздяем ушел, таким и вернулся». Наверное, в маминых устах, никогда не ругавшейся матом, это прозвучало очень впечатляюще. Но минут за пятнадцать до этого, сердобольная медсестра вкатила мне дозу пентапона на старые водочные дрожжи и я, скользя спиной по стене, расслабленно осел на пол. Прости меня, мама. Меня заставили помыться под тепленьким душем, переодели в больничную пижаму и отвели в палату, а тебе еще пришлось долго ждать, когда начнет ходить транспорт, чтобы добраться до дома. Прости меня и за ту проделку, в которой я тебе так и не признался, хотя ты много раз спрашивала до самого своего ухода, а я делал круглые глаза: «Мама, ты что, разве я мог?» За год до моего призыва, отец с мамой собрались в санаторий. Обычно спиртные напитки от меня прятались, а тут в кладовку были демонстративно поставлены две пол-литровые бутылки с предупреждением: «Слава, смотри, спирт метиловый, выпьешь, в лучшем случае ослепнешь». Уже после того, как мы с Руфой пропили все деньги, что у нас были, мы еще два дня ходили в нерешительности вокруг этих бутылок. Потом меня осенило. Накрошили мы хлеба в тарелку, размочили тем спиртом и накормили дворовых голубей. Понаблюдали день за их кульбитами в воздухе и нетвердой походкой на земле и наутро, увидев, что с нашими голубками все в порядке, приговорили те бутылки. В кладовку поставили те же бутылки, но уже с водой. После приезда родителей, они простояли там еще недели две, пока сосед Геня, не раздобыл где-то серебрянку и не предложил маме покрасить на кухне плиту. После завершения работы, мама спросила: «Тебе разбавить, или выпьешь чистый?». «Чистый, только налей стакан воды запить». Держа в обеих руках по стакану, Геня сделал громкий выдох, и опрокинул в рот стакан со «спиртом». На половине второго стакана он с удивлением остановился. Понюхал оба «Зоя, но ведь это же вода!». Они обследовали стаканы, начатую бутылку, открыли вторую. Я ел и делал вид, что меня это не касается. Только после того, как жидкость из второй бутылки была опробована на язык, мама взглянула на меня: «Слава, твоя работа?» «Ты, что мама, ты же сказала, что это спирт метиловый, я разве себе враг?» Прочитал написанное, и прочувствовал. Господи! Не жизнь это была, а существование в анекдоте, с паузой для переползания в следующий. «Пора тебе выходить в Интернет» - заявил Леня. Мы уже не один раз заговаривали об издании. Все мои предыдущие, вялые попытки заинтересовать кого-то своей рукописью, заканчивались ничем. Оба пришли к выводу, что начинать надо с этого шага, как он сказал, создания «бренда». Будь у него сейчас деньги он, по его словам, сам взялся бы отпечатать мои труды небольшим тиражом. Для него это дело знакомое, его бизнес связан с полиграфией. «Только, если ты хочешь, чтобы от тебя не отвернулась часть, заинтересовавшихся твоим творчеством людей, ты должен кое-что убрать, а именно, три вещи» - он стал загибать пальцы: «Исключить из своего труда сцены секса с Людмилой – это дешевый литературный прием и графоманство. Умные люди, дойдя до твоих ссылок на Нагиевские «Окна», не станут дальше читать, это шоу не для серьезных людей. И, наконец, чтобы не нажить себе врагов и не прослыть антисемитом, тебе надо убрать все о Сионских мудрецах». Милый Ленечка, не считаю и не ощущаю себя ни писателем, ни поэтом профессионалом. То, что излагаю, при подсказке Свыше, рвется из души: Хрипит петух - утро встречает. Конкурентов нет, никто не отвечает. Соседский павлин все перепутал. День, ночь орет и хвост распускает. Это я – тот самый ободранный, облезлый, не раз битый, но радостный петух. Только не путай, пожалуйста, с классификацией уголовно-криминальной. При всем моем уважении к профессии повара, каким бы талантом он не обладал, конечный продукт в его творчестве, всегда один и тот же. Не готовил я свое произведение ни по какой поваренной книге – лавровый лист, щепотку соли, чуть-чуть перчика, а сверху клубничку. Желание не фальшивить, не дает спать, Поднимает с постели, уговаривает писать. С каждым днем все чище звучит струна, Строю любовью будущее – поет она. Зацепки нет, есть щипок, По попке новорожденному от Отца шлепок. Воля Твоя – моя Любовь – резонанс, Данный Тобой, здесь и сейчас шанс. Все вокруг зачитываются Анхелем де Куатье, зачитался и я. Какой же это талантливый человек! А какую тему поднял! Прочитал запоем, но одной книжки хватило. Опять сказочка, опять спекуляция. Пришел какой-то Данила, нашел скрижали, спас меня и все Человечество. Отец посылал Спасателей, многие их слушали, многие ли услышали? Если все люди, находящиеся в жаркий воскресный день на пляже, одновременно бросятся в море, солидно перебрав, да еще не умея плавать, спасателям останется только вылавливать из воды утопленников и штабелировать на берегу. «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Можно смеяться над этим лозунгом, но в результате моих поисков, с Божьей и моих Ангелов-Хранителей помощью, для меня он стал аксиомой. Догадываюсь, если записки выйдут в свет, обязательно найдутся критики, которые будут старательно доказывать, что я и графоман, и бездарь – это их хлеб, а значит мой подарок не для них. Бог им в помощь в их благородном труде. Возможно, они еще, кроме того, возьмутся сотворить нечто более талантливое, чем я. Буду только рад за них, а я как могу, дарю Любовь. Говорят, поэзия – профессия. А я не согласен – это души состояние, Серости противостояние, Себя познавание. Тел своих сотворение, Мысли своей понимание, Жизни своей созидание И все это – в Любви существование. Из любого человеческого проявления, даже из посещения балагана, можно извлечь уроки. А у меня еще и подсказки были: За окном полночных каблучков стук. Удалось мне порочный разорвать круг. Ни в чем, не ведая срама, Нахожу материал для построения Храма. Учитель – каждый встречный. Жизненное обстоятельство – урок. Моей жизни путь млечный, Мироздания моего поток. Убери я хоть малую толику информации, получаемой, перерабатываемой, осмысленной и прочувствованной, – теряет смысл все. И испытания, данные мне Отцом, и мой поиск-путь в этих испытаниях. Я, расколотым, вновь оказываюсь на тропе войны с самим собой. Я снова в окопе и опять винтик в механизме Системы, солдат и раб Системы. После прочтения тобой записок, думал ты уловил суть. Сейчас вижу, я поторопился, выдал желаемое за действительное. Не против я вещей, которые облегчают существование на Земле. Но не собираюсь становиться популярным писателем, кропать книжонки на потребу публики и много зарабатывать для того, чтобы за бешеные деньги купить шикарные бетонные хоромы в престижном районе, в престижном доме, который сейчас охраняю и подниматься на лифте до третьего этажа. Борьбу за то, чтобы мягче поспать, больше и слаще поесть, не стоит называть жизнью. И если сознание строит жизнь, то не быт определяет, как утверждает Владимир Ильич Ленин, а убежден сейчас – цель или отсутствие оной формирует сознание. Вернее, не совсем так, цель есть всегда, не говорю о животных инстинктах и физиологических потребностях. Но, чья? Познавая себя, научаясь любить, обретая целостность, становлюсь все менее уязвимой мишенью для тех стрел. 288. Конечно, мираж не являет действительность, но сам он является действительностью. Потому правильно понимать реальность Майи, зная всю предательскую извращенность ее. Знающие путь, найдите огонь дойти. Агни-Йога. Прости меня, Леня, пожалуйста, если ощущаешь обиду на меня. А во мне громаднейшая тебе благодарность за помощь в осознании того, что сейчас написал. Если человек меня почувствует, ему и в голову не придет навесить на меня ярлык антисемита. Но если все же найдутся люди, которые объявят меня юдофобом, мне останется только покрутить указательным пальцем у виска и пожелать им здоровья духовного и физического. А у меня даже мысли не возникало, угождать кому-либо, кроме Бога, который в моем сердце и ни под кого ложиться я не желаю! И пусть танкисты остаются при исполнении своего долга в своих окопах! И пусть на все будет воля Божья! Одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год, я встречал в госпитальной палате на пятнадцать человек, в которой прожил три месяца. В памяти впечатление, даже более тягостное, чем от пропитанного болью и вонью, соседнего с нашим, ожогового отделения. Прощание с матросиком без кистей обеих рук. Одетый в отглаженную парадную форму, левой культей он прижимал к груди документы о выписке. А правую протягивал, с какой-то растерянной улыбкой, провожающим для рукопожатия. И, конечно же, нескончаемые анекдоты. У меня сейчас возникла мысль. Если стать профессиональным писателем – это, какой же толщины книгу можно написать, рассматривая свою и жизни окружающих под этим углом. И сразу возникает вопрос о целесообразности. Это понятие, как и устремленность часто встречается в Агни-Йоге. Со мной в палате второй срок пребывал Ванечка, рижанин с Москачки. В день, когда с его ноги сняли, наконец, гипс, он так на радостях напился, что, прокатившись кубарем два лестничных пролета, сломал ногу опять в том же месте, где она только-только срослась. Неделю пролежал в госпитале казах из горного селения. Почти не говорил по-русски, кроме твердо усвоенного: «Опэрацы нэт. Дэмбыль». Его провезли через весь Союз в Латвию, но в части, где он должен был служить, да и во всей Советской армии, не нашлось для него пары сапог. В основании большого пальца его левой ноги, косточка была, чуть ли не с кулак величиной. Спасибо врачам, они сделали для меня все, что в их силах. Восстановить головку лучевой кости им не удалось и они выскребли то, что от нее осталось. Еще года три у меня через кожу выходили мелкие осколочки. Но при сегодняшнем осознании, самая громадная благодарность девчонке, моей ровеснице, дочери военного летчика. Она готовилась к очередной операции, по удалению штырей. За год до этого она поскользнулась, упала и ее рука попала под колесо движущегося троллейбуса. Военные хирурги совершили чудо, они восстановили из фрагментов кости руку, но еще большее чудо сотворила она сама. Когда я ее видел сидящей, она вязала, если в движении, всегда с теннисным мячиком в руке. Почти все время она проводила в зале, где стояли аппараты для разрабатывания конечностей. Тогда я не очень обращал на нее внимание, но думаю в том, что моя правая работает в полном объеме и ее заслуга. После госпиталя, я с прощальным визитом побывал в своей родной роте. Мне надо было оформить документы и попрощаться с армией. Это сейчас я понимаю и осознаю, почему я тогда ощущал, даже с покалеченной рукой, легкость в теле, мозгах и душе. Вольным гостем я посещал один из механизмов Системы, в котором меня удерживали силой, внушаемым чувством долга и страхом перед наказанием за неисполнение его. Это образование приучало к мысли, что лишить жизни другого – это норма и присвоило себе право в своих интересах, в любой момент, совершенно не интересуясь, что я думаю по этому поводу, послать меня самого на убой. В это время я, еще не совсем став гражданским, уже не был военным. Мне не грозило никакое наказание! Система была бессильна! О цене тогда как-то не думалось. При выписке, лечащие меня врачи, предсказали мне инвалидность на всю оставшуюся жизнь. В гражданском платье, с правой рукой в кармане и непокрытой головой предстал перед Макаровым и остальным начальством. Левую ладонь приложил к правому виску и отрапортовал: «Так что позвольте доложить, гражданин капитан. Прибыл для убытия». Меня опьяняла свобода и я валял дурака, наблюдая серьезные, при исполнении лица офицеров. А тут еще выяснилось, что за время моего отсутствия меня повысили в должности и звании. Я стал старшим радиотелеграфистом и ефрейтором, мой оклад увеличился на один рубль. Чувство было, будто я выкурил косяк первоклассного узбекского плана. Меня все время разбирал смех. Я получил расчет и отпускные. Мне шлепнули печати в мои многочисленные бумаги. На сегодняшний поезд я опаздывал и меня оставили ночевать в роте. После отъезда офицеров по квартирам, ребята нацепили мне на плечи пиджака лычки. Проводы решили устроить в кафе, где бывали раньше. Собралось шесть человек, имеющих «гражданку» и желающие прогуляться со мной в самоволку до города. Катенька, официантка, зная, что мы служивые, подавала нам обычно кофе или чай и переливала в графин то, что мы приносили с собой. На этот раз мы заказывали все, как настоящие клиенты. После возлияния, танцев и прочей программы, мы с Чапой не нашли лучшего для пения места, чем мужской туалет. Наш дуэт был прерван старшиной милиции, который стал многословно, с привлечением наших родственников, грозить упечь нас на пятнадцать суток за нарушение общественного порядка. После моего со смехом заявления, что не успел я привыкнуть к туфлям и отвыкнуть от портянок и кирзачей, а меня уже душит власть гражданская, он замолчал и удалился. На выходе нас встречал, похоже с его подачи, военный патруль. Мне опасаться было нечего и я сумел отвлечь внимание на себя. Старлей, занятый проверкой моих документов, не заметил, как ребята, прошмыгнули мимо. Продолжая дурачиться и, получая от этого громадное удовольствие, не отказался прогуляться под конвоем до комендатуры. Пока дежурный по городу изучал мои бумаги, патруль, закончив службу, двинулся в свою часть. Капитан отказался меня отпустить, не выяснив, за что же меня все-таки задержали. Мне оставалось, расположившись поудобнее, развлекать его анекдотами. Только через час позвонил старший патруля и сообщил, что ко мне никаких претензий нет. С пожеланиями удачи в гражданской жизни, капитан вручил мне мои бумаги. Был я очень удивлен, увидев в предбаннике Кольку. Он, оказывается все это время, вешал лапшу на уши нижестоящим комендантским чинам, вперемешку с анекдотами, о том, что он моряк дальнего плавания. О морях и океанах и что после длительного рейса встретил друга, не успел с ним как следует пообщаться, а того почему-то задержал патруль. В обнимку покинули комендатуру. Нам еще предстоял путь через спящий город и еще семь километров в легких туфлях по раскисшему снегу и лужам до казармы. Добрались мы до коек лишь под утро. Я так и не успел заснуть. Старшина Горшихин поднял меня, посадил в кузов грузовика и отвез на станцию. Догадался, что он, чуть ли не во всех подробностях информирован о происшедшем. Стоял он на перроне пока поезд, увозящий меня, набирал ход. «Тебе не кажется, что мы похожи на двух муравьев, которые отказываются выполнять работу, какие-то функции, определенные для них муравейником?» - вопрос Леонида. «А ты посмотри, как муравьи гармонично вписываются в созданное Творцом» – говорю я: «И сравни с тем, что происходит в сообществе человеческом и вокруг него». «Но ведь и муравьи могут принести вред. Отгрызть, например, яйца, упавшему в муравейник, пьяному мужику» - шутит он. Ответ приходит только на следующий день, когда я возвращаюсь с Басей через лес со службы. Я тут же набираю его номер: «Слушай, Леня, в таком случае муравьи совершают акт милосердия. Они удаляют то, что тому мужику давно не нужно и только мешает жить, вернее существовать». После армии надо было как-то определяться. Мне присвоили на год вторую группу инвалидности и небольшую пенсию. Я очень быстро научился все делать довольно лихо одной левой рукой. Но как только я смог разработать правую, это умение куда-то незаметно исчезло. У моего отца была мечта. Дослужившись до своего потолка – звания подполковника, очень хотел видеть своих сыновей офицерами, обязательно с высшим образованием. На худой конец, пусть не военными, но окончившими хоть какой-нибудь ВУЗ. Это сейчас я понимаю, что мы с братом просто обязаны были разрушить эту идеализацию. А тогда я удивлялся, почему у меня так складываются отношения с системой образования. Из девятого класса средней школы был отчислен за непосещаемость и неуспеваемость. Две попытки получить аттестат в школе вечерней тоже закончились примерно так же. Уже после армии, поддавшись уговорам отца, я поступил в Рижский механико-технологический техникум пищевой промышленности. Он даже нанял мне репетитора по математике. Тот со мной пробежался по курсу средней школы, удивляясь, зачем отец тратит деньги. Знаний для экзаменов при поступлении вполне хватает. Это благодаря Грише Шендеру. В памяти не осталось его отчества, а за глаза его называли только так. Один из немногих учителей, сумевший не привить мне неприязни к своему предмету преподавания. Странно, что этот человек, к которому дети прямо тянулись, спился и закончил жизнь в петле. Хотя сейчас думаю, человек и в Систему не смог вписаться, и к Богу не пришел. Упокой, Господи, душу грешную. И с техникумом отношения складывались не по правилам. В конце первого курса был изгнан за бунтарство. Правда, сумев кое-что досдать, перешел на третий вечернего и, не особо напрягаясь, закончил техникум и получил диплом. Надо было видеть отца, с каким трепетом он держал в руках, переплетенную, в обложке с золотым тиснением, мою дипломную работу, а затем и сам диплом. Свидетельство, пусть образования не высшего, но хотя бы среднетехнического. Прости меня, папа, что причинил тебе столько боли. Сейчас приходит понимание, что цель всех школ, от начальной до высшей, штамповать, шлифовать и нарезать резьбу на винтики, предназначенные для разнообразных механизмов Системы. Единственное исключение из трехмерности, о котором знаю я – школа Щетининская, где учат учиться жить в согласии с собой, Миром и Божественными законами. Наверное, неосознанная тоска, глубинные, непрочувствованные, знания, что такая школа обязательно должна быть, не может не быть, заставляли меня восставать и не дали мне превратиться в тот самый винтик. К моему глубочайшему, прости меня, Господи, сожалению даже внуки мои не имеют возможность попасть в эту школу. Страстно желаю, мечтаю, чтобы уже правнуки обучались у учеников академика Михаила Петровича Щетинина. В одном из наших с Леней разговоров, у него проскользнуло сожаление о недостаточности моего образования. А у меня в памяти прошлогодняя беседа с одним человеком. И хотя, работает он снабженцем в магазине, очень гордится законченным высшим. Первое мое стихотворение он воспринял с удивлением и восторгом, второе только с удивлением, а в середине третьего, перебив меня, строго спросил: «А какое у тебя образование?». Узнав, что техникумовское, заявил: «Ты не можешь писать стихи, ты не кончал литературный институт». Еще один знакомый. Преподавал на кафедре, а еще классно играл в волейбол. Сейчас, спиваясь, бродит по Каугури рыхлая, с кличкой «Доцент», обрюзгшая тень того востребованного когда-то человека. Смею думать, не сумели бы меня доучить до такой степени, поступи я в какой-либо ВУЗ, но описанное довольно симптоматично. А я, на сегодняшний день, с благодарностью довольствуюсь тем, что есть. После поступления, учиться пришлось с ребятами лет на пять-шесть моложе, и техникумовское начальство попыталось, как на старшего, опереться на меня и по комсомольской линии, и по административной. Но опора из меня получилась хлипкая. Жизнь-анекдот продолжалась и в этом учебном заведении. Не буду вспоминать много. На памяти один эпизод и то только потому, что это об управлении, о тех веревочках, за которые совсем недавно дергали и меня. В отличие от средней школы, в техникуме курение хоть и не поощрялось, но место на лестнице черного хода, для этого было обозначено. Один раз мне в руки попал молотый перец, который видом очень походил на план. Мальчишкам я уже рассказывал, как в армии моим сослуживцам узбекам прямо в посылках присылали это зелье. Описывал и мои опыты с ним и свои ощущения. И пришла мне идея набить тем перчиком пополам с табаком папиросы. Вначале опробовал сам в укромном месте, чтобы никто не видел. После первой же затяжки глаза вылезли из орбит, дыхание перехватило. Состояние можно описать, как столбнячное. Вторую я делать уже не рискнул. И вот мы компанией в шесть человек стоим на лестничной площадке черного хода и я щедро, с байкой о том, что мне пришла посылка из Узбекистана, раздаю папиросы. Даю прикурить и опять у меня лезут глаза на лоб, но на этот раз уже от удивления. Хоть бы кто из них поперхнулся или поморщился. Выкурили с присвистом и бравым видом по папиросе. Я даже потом в одиночку повторил опыт в сомнении, может я, что-то напутал. Нет, результат тот же. Но самое интересное, эффект наркотического опьянения был налицо. Сегодняшнее осознание. Я, дурачась, не ставя такой цели, даже не догадываясь об этом, прикоснулся к системному манипулированию людьми, то есть к власти. Создал общественное мнение, стереотип поведения, а потом воспользовался этим. Слава Богу, что цель была лишь насладиться шуткой и не шла дальше этого. Меня власть не интересует. Мои мысли и чувства другое прессуют. Время – Любовь, подменили понятия. Своя жизнь – достойное Человека занятие. Моя единственная работа маслом – автопортрет, написанный, когда Аннушке было около трех. Жили мы тогда все в той же квартире ветхого деревянного домика на территории пансионата «Майори», рядом с клубом. В одной из комнат клуба, загроможденной стендами и транспарантами, некоторое время проживали двое. Янка, оставивший в Тукумсе жену с ребенком и много лет, проживший в Москве, в богемных кругах с подругой из этих самых кругов и Женька, бывший капитан, вылетевший из армии за аморалку. Отставной авиационный генерал, в то время директорствующий в пансионате, пригласил их в качестве художников окультуривать стены. Оплата мизерная и они мотались по Юрмале в поисках халтурок. Каким-то образом им удалось получить заказ церкви на написание большой, примерно метр на полтора, иконы Николая Чудотворца. Писалась она в течение двух недель в перерывах между пьянками. Не знаю пока, может ли, писанная таким макаром картина, несмотря на одобрение и освящение патриархом, быть терафимом, проводником между миром физическим и непроявленным. Тогда мне и в голову не могло прийти, взглянуть на это под таким углом зрения. Просто этот процесс, наблюдаемый мной, вызвал желание самому взяться за кисти. Сейчас, перечитывая уже написанное, чувствую в мазках своих записок, спасибо Ленечке, и наивную грубоватость примитивистов, и живопись древней Руси, где в одну картину втиснут большой промежуток времени, и импрессионистов, пишущих чувствами, и выход за трехмерность. Не могу отбросить палитру и кисти. Я подхожу и отхожу от своего мольберта, я гляжу на холст в разное время суток и под разными углами, прикасаюсь к нему при смене настроения и меняющемся освещении. Во мне и запах скипидара, и время длинною в жизнь, радость созидания, перепачканные в краске руки, одежда и поиск в любви болевых точек, смысла жизни и истины. В процессе творчества преображается не только холстина на подрамнике, изменяюсь я сам. Во мне громадная благодарность Отцу за эту радость сотворения. Догадался спасибо сказать за эти строчки. Воспринимал их, как мысли своей заморочки. Дан мне дар – в болоте разума Образного мышления гати и кочки. Отец, прости мне мое непонимание. Мне очень дорого Твое внимание. А приходит все вовремя, все получаю в срок, Здоровье, деньги и написание этих строк. Сон. Я присутствую, на каких-то птичьих правах, на пресс-конференции Сергея Николаевича Лазарева. Зал небольшой, народу не так много, но у меня чувство, что мне к нему не пробиться. Что-то вязкое, как кисель, тормозящее все движения, не дает сдвинуться с места, хотя даже во сне ощущаю страстное желание пообщаться с этим Человеком. Конференция подходит к концу. Заключительный, заданный кем-то вопрос: «А, Вы, можете читать чужие мысли?» «Вы не представляете, насколько это скучное занятие. Я стараюсь, если мне приходиться этим заниматься, тратить как можно меньше времени на это» – отвечает Сергей Николаевич: «Ведь в ваших мыслях так много серости и корысти. В общем, получается кратко, а краткость, как известно сестра таланта. Может я, в самом деле талантлив?» Я вскакиваю со своего места, разрывая вязкую массу, и ору: «Как Вы можете так говорить? Неужели Вы не понимаете, насколько Вы талантливы?». С этим криком просыпаюсь. Наяву видел Лазарева лишь раз, когда он приезжал в Латвию, еще при Союзе. К тому времени я читал и перечитывал две его книги, с громадным трудом продираясь сквозь них, но желание увидеть и услышать его было настолько сильно, что я выбрался в Ригу, на эту встречу, прихватив с собой Люду. Помню конференц-зал в доме науки, но не помню ни одного слова из его лекции. Видимо тогда я еще не мог переварить ту информацию. Людмила принципиально в зал так и не вошла, просидела с книжкой в руках в фойе. В памяти человек в строгом костюме, как мне показалось сухой и педантичный. Сидел я в последних рядах и лица его разглядеть не смог. Белое пятно, как и во сне, где все было как-то смазано и плыло, но последние слова в обоих случаях я запомнил. В реальн