Не развлекающий соседей пьяный дачник, Не культпросветчик, зашибающий в метро, А музыкант высокой пробы – Ян Табачник. Он черновчанин. Все задумано хитро, Чтоб мне достало поэтической работы – Мое землячество строкою прославлять. Пускай завистливо гелгечут «доброхоты», Но звездам города и впредь над ним сиять.... Предположение: творец «Давай закурим...» Возможно с Яном в отдаленном был родстве. Мы над фамилией потом побалагурим. Сам, кстати, прежде был замечен в баловстве, Но сладил с дымоотравительной привычкой. Кто был из пращуров табачником, бог весть. Его улыбка никотиновой затычкой Не затмевается – герой! Сие – не лесть... Табачник Ян, вы чудодей аккордеона. Я в этом деле понимаю кое-что – И сам на клавиши давил во время оно, Не стал звездою, о звезде пишу зато. В любимом городе вы каждому известны. Когда гастроли возвращают вас туда, Народ сбегается послушать ваши песни -- Вы несомненно черновицкая звезда. Я – «День Победы», как и вы, -- послевоенный. В душе навечно песни негасимых лет. Аккордеон был инструмент «военопленный», Его фашистским называли – полный бред! Обожжены, едва придя, голодомором. Был счастьем хлебушек, о большем ли мечтать? Велосипед в мечтах казался перебором, Подшипник бы для самокатика достать! Я был, от голода должно быть, туповатым. Да и с учительницей мне не повезло. Не понимали мы, что значит быть богатым. Но с песней радио в судьбу мою вошло. И я о музыке мечтал невыразимо. Начать бы вовремя, возможно б и дозрел. Но злая бедность – и мечты летели мимо Без инструмента я для музыки старел. Потом достался инструмент, но, видно, поздно -- Отец купил мне «Гонер Верди номер три». Подростком начал я, когда едва ли можно Стать виртуозом упоительной игры. Я при «текстильщиках» у Фридмана учился -- Успехи были относительны весьма. Дошло – и я от той учебы отключился. Коль дара нет, то даже музыка – тюрьма. Вы тоже начали не рано – только в десять, Но, видно, были даровитей – се ля ви... Жизнь такова, как есть, что с этим можно сделать? Прибавить творчеству упорства и любви. Предполагаю, что и вы из той же школы. Ведь ваш папаша был текстильный инженер. О вас подумаю – и совести уколы Меня терзают, что не с вас я брал пример. Вот Петр Борисыч – (Пиня Борухович, верно?) – Гордился сыном и просил вас поиграть. А беглость пальцев с тонким слухом соразмерна И композиторского дара не отнять. Играли гаммы и арпеджио, триоли, Тренировали слух и пальцы что ни день, Распознавали вмиг диезы и бемоли, Несовместима с вами сладостная лень... Отцы – и мой и ваш – увечные вояки. Им было тяжко в те голодные года. Их раны – доблестной гражданственности знаки, А орденами не кичились никогда. Мы схожи с вами, Ян, и в том, что братья мамы, Моей и вашей не вернулись с той войны. И наших судеб сходны трудные программы, Хоть сходства черточки не каждому видны. Мы с вами оба в детстве бредили футболом. Парадоксально, что мы оба – вратари! Мы не знакомы – и кто был кому дублером, Судьба, об этом никому не говори! Я в интернете публикации читаю. О вас там много, каждый шаг запечатлен. В них наше детство с упоением листаю На фоне города, в который я влюблен. Вы рассказали: -- Пацанами мы с друзьями Встречались в садике. Чуть дальше был базар. Одна картина до сих пор перед глазами. Была там женщина, рождавшая кошмар. Она покойников обычно обмывала. И тех, кто рыбу собирался покупать, К себе назойливо и грубо подзывала – И все подальше торопились отступать. -- Куда бежишь, я все равно тебя помою! – И несся вслед ее полубезумный смех... – И это тоже помогло вам стать звездою, В высоком творчестве подняться выше всех... В шестнадцать лет впервые вывел на эстраду Еще мальчишку озорной аккордеон. Играл с восторгом до захлеба, доупаду Балдела публика – а сам был вдохновлен. А в двадцать уже Табачник за кордоном. Там море шмуток, но пуста его сума. Лишь плащ-болонью и добыл аккордеоном – На Театралке им девчат сводил с ума. Что стать звездой вам было просто, не поверю, И от ворот не раз случался поворот. Едва ли кто-нибудь благоговел к еврею, Но труд упорный все преграды перетрет. Синдром еврейский: если быть, так только лучшим, Недостижимым – и приходится врагам Снимать запреты – вот и учим, учим, учим, Обходим всех – на миллиметр, на балл, на грамм. Так день-деньской... За год на милю всех обходим, За жизнь – взмываем, превращаемся в звезду. И потому антисемиту неугоден Успех еврейский, зависть вечная в ходу. Секрета нет, уж до чего, казалось, проще: Трудись упорней – и еврея обойдешь... Ан нет – и серость лишь уныло-злобно ропщет, Погром устроит как за здорово живешь. Крепки евреи, но, конечно, не из стали. Рубцы обид на каждом сердце, хрупкость вен... Все ж расскажите, Ян, как стали, тем, кем стали, Живя наполненно в эпоху перемен. Я из анкетных ваших данных понимаю: Вам в музучилище не дали поступить, Вы в культпросвет пошли с мечтой: хотя бы с краю Образования немного зацепить. Немало соли даровитый парень слопал, За каплей – капля, грамм за грамом, день за днем... А поплавок ему вручает Мелитополь – Друзья из педа, вы услышите о нем. Аккордеон с подачи «Битлз» стал немоден. Но даже мода не смогла его смутить. От всяких «измов» независим и свободен, Он вышел к людям, чтоб играть – и победить. Артист по духу, он выходит на эстраду. Он начинающий – ему так тяжело! Режим гастрольный – он вполне подобен аду... Потом признается, что в жизни повезло. Пусть жил в клоповниках, пусть трясся в тесных «пазах», Аккордеон был славный – «Красный партизан», Еда столовская – что вкус, что цвет, что запах... Спасала музыка, даря огонь глазам. А идеалом был для Яна Паганини. Цель – совершенство, средство – каждодневный труд. Таким на старте был, таков он и поныне. За то и любят, потому повсюду ждут. И бородою горд – как у Хемингуэя -- Кумиром молодости был антифашист. Теперь Табачник, за судьбу страны радея, Воюет в Раде, но и в ней душою чист. Он за духовность, понимая, что голодным Не до духовности, им выжить – в самый раз. И помогает бесприютным, безработным, Увечным, сирым, чья судьба не задалась. Теперь – профессор, депутат, орденоносец, Он – «Гранд-маэстро» со звездой в Аллее звезд. Лютует злобный и завистливый народец, А Ян, как в юности, открыт добру и прост. Он говорит, что прячет слезы за очками – Немало выпало в судьбе обид и бед. И борода его – но это между нами – Во избежание ошибок – был обет. В любом из нас живут сто гениев – он верит. Но как не просто отыскать в них своего. Аршином строгим – строже всех – себя он мерит. И от властей себе не просит ничего. Он игнорирует завистников, он помнит: В оркестре те, что побездарнее, бузят. Те, что талантливы, творят. Их дело кормит. Как змеи, бездари разбрызгивают яд. И пусть. Их ад в свои заманивает сети. «Ян доигрался: возлюбил его народ»... Один из тысячи известнейших на свете С девизом «Честь имею» -- не юлит, не врет... Я закавычил, что изрек о нем Коротич... Жил, значит, праведно, народ не проведешь... Жаль только детство золотое не воротишь... Сыграй, маэстро, пусть пойдет по коже дрожь...