Пауль Целан Повседневность полна сюрпризов – У судьбы есть коварный план – И она мне бросает вызов: Европейский поэт Целан.. Кто считает его французом, Кто австрийцем... -- Да нет, -- румын... -- Кстати, жил он и под Союзом – Узаконенный гражданин В совершенстве владел «великим И могучим...» -- переводил... Русских звонких поэтов лики Благодарно в душе носил... А писал стихи – на немецком. Что недавно открылось мне – И стою под прицелом метким: Вызов брошен – и в стороне Отмолчаться едва ль удастся: Ведь немецкий – и мой язык... Неизбежно в стихи вгрызаться... Страшновато... Целан – велик. Всей Европою величаем... Но попробуй его пойми... Вызов принят: он черновчанин... -- Ну, так что же ты, не томи! -- Погодите, не так все просто, Намечается тяжкий труд... – На портрете: лицом подросток – А подносит зажженный трут, Что взрывает мои привычки: Я конкретен в моих стихах.— Стилистической переклички Не находится – вот и страх Перед встречей с душой Целана, Воплощенной в неясный слог... Все Целаново так туманно... -- Ты бы, Пауль, мне сам помог... – Улыбается с легкой грустью: -- Разбирайся, земляк, твори! – -- Попытаюсь... Вначале пусть я Обозначу шаги твои... – Он явился на свет в двадцатом -- (Двадцать семь годков до меня). В окружении небогатом... Город, тайны свои храня, Подводил к переулкам-фрескам И гравюрам... -- Красиво, ах! -- Говорил с пацаном еврейским На бесчисленных языках... Полагаю, учился Анчел В той же школе, где я потом В первом классе ученье начал... Мне неведомо, где был дом, В коем он, Пауль Лео Анчел, Малышом пузыри пускал... Город тайны свои заначил... А у века – лихой оскал... Век глядит на мир, не мигая... Год в Румынии Черновцы... Чуть поздней родила Михая Королева... У них отцы, Гогенцоллерн и Анчел – ясно, Что не ровня... А сверх того Поощряет король негласно Ксенофобию... Для чего? Вразумительного ответа Не дождетесь – вселился бес? Вновь и вновь в бесовство планета Попадает фатально без Хоть какого-то просветленья В черных душах. Урок не впрок... Предвоенное поколенье: Королевский инфант, сынок Гогенцоллерна и Елены В королевском растет дворце. Европейских монархов гены Сконцентрированы в мальце. У еврейского коммерсанта – Пауль Лео – смешной малыш... Что еврейство – детерминанта Всей судьбы, вспоминают лишь Папа с мамой... Смышленый мальчик В полиэтносе Черновцов Перебрасывает, как мячик, С языка на язык словцо, Взяв в румынском его – в немецкий, С украинского – снова в дойч... Словоформы мальчишек метки... Так, играя, судьбу найдешь... Не заметил и сам, как вскоре Все наречия понимал... Он учился в народной школе, Шестилетним в нее попал. Через год -- с поворотом новым И Михая судьба пошла: Несмышленым был коронован – Непонятные нам дела... Пауль Лео писал диктанты, Числа складывал и делил, Лингвистические таланты Убедительно проявил. А Михай королевством правил, Что похоже на анекдот... Люд румынский монарха славил: Не мешает, так пусть живет... Что за разница: туарег ли На престоле? Пускай малец... А в тридцатом Михая свергли Да не кто-нибудь, а отец. Тоже не было заварушки. Люду дело ли до мальца? Пусть играет теперь в игрушки – Есть пригляд короля-отца... Не румыну быть роялистом, Он простак, но хитрец порой... А тем временем – гимназистом Подрастает второй герой. Полагаю, учился Анчел В том же здании не шутя, Где и я путь в ученье начал, Четверть века за ним спустя, А предшествовал – Эминеску, Что уже, все, что мог, свершил... Жизнь смастрячит такую пьеску!... А тем временем сокрушил Гитлеризм весь уклад в Европе – Наказанием за грехи – Мерзость адова в юдофобе... Пауль Лео любил стихи. Тонкий Райнер Мария Рильке, Гуго Гофмансталь, либреттист... Он в исканиях на развилке – То марксист, а то – анархист... Чувств весенних в душе кипенье Озадачило паренька Лет в четырнадцать... Вдохновенье Озарило – пришла строка... Черновцы ему стали тесны – Мчит во Францию, в город Тур – Студиозус весьма успешный: Сердце, печень, эффект микстур Постигал... А душа – в угаре:. Старый город его пленил На чудесной реке Луаре... Тур до сей поры сохранил Дивный облик средневековый В черепице и кладке стен. И романский собор суровый Страшной древности – Сен-Гасьен... Карнавалы и фейерверки, Фестивальные вечера, Озарив судьбу, не померкли... Ах, какая была пора! Пауль горд: во врачебной школе За познания – первый приз... Между тем оставлять в покое Не желает мир гитлеризм... Топчет вермахт страну Вийона, Иудеи в ней не жильцы... Пауль Лео вполне резонно Возвращается в Черновцы. Вновь развилка полна метаний, Снова с выбором тет-а-тет... -- Я, -- решает, -- гуманитарий, Поступает на факультет Филологии... Выбор верный: Хорошо идут языки. Он опять же студент примерный... А в июне вошли полки Краснозвездные в Черновицы – Год тревожный сороковой... Вот бы здесь и остановиться... Только гуще над головой Тучи ненависти немецкой – И в Румынии той порой Путч. Роль фюрера – Антонеску Принял. Как же? Там есть король! Отрекается от престола – И сбегает. Опять Михай Коронуется... Только соло Не дают ему: -- Подыграй Мне! – командует Антонеску. Королю – девятнадцать лет. Он по сути в застенке. Мерзко Унижаем... А наш поэт – Он теперь – гражданин советский – Русский выучил – и уже Переводчиком служит... Резкий, Новый вывих на рубеже Постижения сути мира... А потом наступил кошмар. Грудь предчувствие истомило, Ужас сердце его сжимал. Воронье над застывшим Прутом. Горем взорвана тишина.... В сорок первом, июньским утром В Черновцы ворвалась война. Немцы, подлые их лакеи Из румынов, вступили в град. Жертвы главные кто? Евреи! Их под ноготь свести хотят. Тридцать месяцев злого ада. Старших Анчелов увезли В лагерь смерти – от мора, глада, Пыток -- выжить в нем не могли... Вождь Румынии – Антонеску. А Михай – иждевенец, ноль. Но корявой судьбе в отместку Он фасонит, играет роль. Мамалыжников вдохновляет – (Умирать они не хотят) – В Приднестровье их навещает, Мариуполе... Воз наград Раздает... Те в кармане фигу Держат: пусть погибает фриц. Дай им с брынзою мамалыгу... Был потом Сталинградский блиц. Миша понял, что дело глухо. Хоть пацан еще – не дурак. В общем, дал Антонеску в ухо – И в кутузку. -- Теперь наш враг, -- Объявил самодержец хитрый, Понимая: весьм печет, -- Нет, не Сталин уже, а Гитлер! – Сталин это ему зачтет. А до этого Пауль Лео Был отправлен в румынский ад. Там он выжил. А что болело В сердце горестном невпопад К светлой радости избавленья, Что горело в душе и жгло, До высоких стихов дозрело, Голос пламенный обрело... В Черновцах, в университете Погружается в языки... То, что криком кричит в поэте От строки летит до строки. И в попытках души упорных Одолеть неуклюжесть слов Собирается первый сборник Довоенных еще стихов. Размножается на машинке В подношение лишь друзьям. Свет любви его и смешинки – Невозвратные – знает сам... А тем временем в Бухаресте Антонеску приговорен... А король Михай – честь по чести Королевствует – счастлив он. Вот что значит -- пацан не промах – Ловко к Сталину повернул. На дворцовых его приемах – Русский говор, разгульный гул... А один одессит подпивший Спьяну выдал лихой прикол: Привязался нахально к Мише, Принял бедного в комсомол. Ну, за выходку поплатился – Зло карались тогда грехи... А поэт в Черновцах учился – И другие писал стихи. В них одна только боль потери --- Доминантой его судьбы С изумлением: люди – звери? Он вне партий и вне борьбы. Он в отцовской живет квартире – Боль от этого горше, злей... А в закладке – листка четыре... -- С опечатками? Перебей! – Новый сборник машинописный Маргул Шпербер берет читать, Мэтр суровый, бескомпромиссный... Приговора так тяжко ждать... Пауль ждет приговора робко, Два поэта грустят в тиши... Но промолвил Альфред негромко: -- Что ж теперь -- продолжай, пиши... – Шла еще война по Европе... Где-то злой и голодный фриц Не сдавался в своем окопе – И подстреленный, падал ниц Наступавший Иван с Урала... Но на запад мощней волна Краснозвездная наплывала, Отступала назад война... Черновцы опять – под Союзом – От фашизма спасенный люд Ощущает тяжелым грузом Сталинизм, что не меньше лют... Пауль Лео решил: -- На запад! – И пока еще сыр да бор В Бухарест учудил дочапать, Где опять королевский двор Притворяется полновластным,. Где Михай, как союзник наш, К орденам представляем разным – Политический ход, зондаж. Высший орденский знак «Победы» Тоже кукольному вручен Королю, чьи проблемы, беды – Впереди... Языкам учен Пауль Лео серьезно разным -- Он в издательство поступил И румынским своим прекрасным Русских классиков доносил До читателей... В Бухаресте Процветал антисемитизм. Мало радости в этом месте. В планах Пауля – драпать из Монархической цитадели В вожделенный свободный мир. Тут читатели углядели На страницах журнала... Мнил: Анчел пусть остается в прошлом – И в журнале «Агора» дан Триптих – (признан весьма хорошим) – И подписан уже «Целан». Начиналась судьба другая. Чем означен пришедший год? Сталинисты спихнут Михая, Я пополню собой народ. И пока в моей лысой «репе» Ни мыслишки... Ору, бузя... А Целан пребывает в дрейфе: Сталинизм – не его стезя. Сын австрийцев и Катастрофы Жертва – принят в австрийцы. Факт Судьбоносный: поэт Европы – В Вене. Это еще антракт, Лишь разбег перед главным делом. Одинокий – и всем чужой, С незабывшим побои телом, Обожженной навек душой, (Не почувствовать второпях нам Эту боль) – обретает стиль И друзей: Ингеборге Бахман, Эдгар Женеу и Базиль, Что -- фамилия, имя – Отто. Он – издатель журнала «План». Вот друзья, проявив заботу, Поспособствовали... Целан Первый сборничек подготовил. Боль поэта – его котурн. Кто-то, видимо, позлословил: В тонкой книжке «Песок из урн» -- Сорок восемь стихотворений, Восемнадцать, ломавших смысл, Опечаточек... Нет сомнений: Привкус авторский слишком кисл. Все пятьсот экземпляров автор Уничтожил. Весьма жесток Оскорбительный внешний фактор, Поучительнейший урок. По гражданству Целан – австриец. Но в стране той еще войска Краснозвездные – и вцепились В бывших наших – орлы ЧК – Исчезают бесследно люди – Не отыщешь потом следа... Он не станет молить о чуде, А покинет страну... Куда Одинокий умчится странник, Полиглот и космополит? В мир своих озарений ранних С верой: Франция исцелит... Только болью полны зеницы... «Пятый пункт», что беду сулил Прежде, нынче открыл границы – Крокодиловы слезы лил Над евреями – европеец... Пауль – учится. Он лингвист По призванью – и, ясен перец, И в Сорбонне похвальный лист Выдают за преуспеванье В изучении языков... Это – фоном, а прилежанье – В доработке своих стихов, В переводах – феноменально... Студиозусу – Голль Иван, Стихотворец-собрат, реально Поспособствовал – и Целан Проживает в дому Ивана, Квартирантствует... Та пора Характерна, (что в целом – странно), Тем, что выдала на-гора Сонм немецких больших поэтов, В коем Бахман и Нелли Закс, Иоханнес Бобровски... Где-то В высших сферах решили, как С гитлеризмом покончить в душах... Вдохновение повело Германистов в поэты лучших. Впечатляющие зело Порождают живые строки. Боль утрат вдохновляет их, Смертью заданные уроки Воплощаются в резкий стих. В списке лучших один из первых – Черновицкий поэт Целан. Оголенные болью нервы, Боли в памяти – океан. «Мак и память» -- дебютный сборник. Элегических горьких строк, По талантливости – бесспорных... В нем поэт и к себе жесток И к читателю: обнаженно И безжалостно растравил Раны памяти... И бессонно Европейский читатель лил Слезы стыдные над стихами... В нем поэт обвиняет мир За убийство еврейской мамы... А Михай продает сапфир. Мир не знает крупней сапфира. Куплен бабушкой у Картье... Что ж, Михаю нужна квартира, Где теперь вершит бытие? Не поэт, не токарь, не пахарь... Но с собой кое-что увез. Он в Швейцарии... Жизнь – не сахар. -- Продаете сапфир? – Вопрос Задает ему ушлый Гарри, Гарри Винстон, известный жох. Сам-то он никогда в прогаре Не останется – ловко мог И купить и продать с наваром. -- Продаю, -- отвечал Михай. – А могли бы отнять и даром Сталинисты – тогда махай Безнадежно на жизнь руками И на полку зубок клади... Как он вывез тот ценный камень? Не признается нам, поди... Ну, а орден Победы тоже На наличные обменял? Если правда – мороз по коже. Орден – платиновый сиял Бриллиантами... Прежде гордым Победителем представал С той звездою... Но продал орден... Хоть Михай это отрицал... Недоверие отключайте Выживание – Миши цель... А поэт обретает счастье – В жизнь Целана вошла Жизель Лестраяж – и улыбка чаще На печальном живет лице... Разве он не достоин счастья... Он в мечтаниях о мальце... Не от мира сего поэты. В стихотворце и мудреце Беспредельности все приметы, Отсвет вечности на лице... В миг творения все вмещает Для поэта его строка... А поэт боль в строке сгущает. Плебс находит в нем чудака... Сохранив его в адском вихре, Чудо Сущий ему явил, В память тех, что на свет не вышли, Он, поэт, сам себя казнил Боль за адски испепеленных Тяжким грузом в его душе -- «Фуга смерти» о миллионах – Разрывающая клише Черной ненависти и злобы, Той, что радость навек смела... Озарением всей Европы Поэтическая взошла: Вдруг звезда его против воли... Вовсе к звездности не стремясь, Жесткий катарсис общей боли, С душ ранимых счищая грязь, Ускользая от слова к чувству, На себя взял поэт Целан... Места нет ремеслу, искусству – Это выше – души экран. От чеканных стихотворений Он уходит – за шагом шаг В мир верлибровых озарений, От конкретики роз и шпаг – В тьму души, где и смысл и слово Разрываются на клочки, Как гримасы глухонемого В строчках символы и значки... Десять лет он в обьятьях боли, Повоенные десять лет. Он в своей неизменной роли Изливает всю боль поэт В новый сборничек – «От порога До порога»... Его судьбы Вся извилистая дорога – В нем, все горести и гробы... -- Где же ты, беспечальный берег, Берег радости, озорства? Сын родился... Возможно Эрик Исцелит отца?... Голова У поэта-лингвиста пухнет. В ней – Есенин и Мандельштам. Пламя творчества не потухнет. Он решает, что должен сам Русских звонких поэтов тропы По-немецки пересказать, Сделав близкими для Европы... Это подвиг. Нельзя назвать Сотворенное им иначе. Он пятнадцать лет подарил Этой каторге, чтобы наши Дум властители хлорофилл Осияли в душе немецкой: Блок, Есенин и Мандельштам. Знатоки оценили меткий, Точный, будто Есенин сам, Будто Блок с Манднльштамом сами По немецки свои стихи Шепчут чистыми голосами – И не вычеркнуть из строки Перевода и буквы даже. -- Это лучше перевести Невозможно! – в ажиотаже Знатоки... Ах, не льсти, не льсти, Критик, скорбной душе поэта. Он не внемлет давно молве... -- Как могло совершиться это? – Боль вопроса в его главе Относительно Холокоста. Как случилось, что стал народ Людоедским? Ответь! Непросто? Вразумительного не дает Ни философ ни Бог ответа... У поэта душа в крови. Бог не хочет щадить поэта. Не дано ему о любви Сладкозвучные петь катрены... Время порвано на клочки – И тесны сердцу ребер стены, Букв заостренные крючки Неспособны высказать точно, То, чему и назватья нет. Рассыпаемое построчно Связь теряет со смыслом... Бред? Что-то вроде того... Словесно Адекватно не передать И ни солоно и ни пресно... Не дано уже разгадать То, что льется в строку верлибром... Он не понят, но всех влечет, Как апостол, увенчан нимбом. Расточают ему почет И Германия, и Израиль, И Румыния, и Париж... Правда, мы в Черновцах не знаем... А замолвишь словцо – сгоришь. Эмигрант – стало быть – изменник.. Как, кому изменил поэт? Предпочли бы, чтоб жил как пленник. Коль для всех здесь свободы нет, Пусть бы он пребывал в застенках... Перевел Валери с Рембо Целиком – и щедра в оценках Еврокритика... Ей слабо Подступиться теперь к титану Евромысли... Он признан, зван, Обеспечен – считай, что манну Шлет всевышний ему... Титан Необщителен, замкнут, мрачен... Вроде в жизни достиг всего. И прославлен и обсудачен... Ну, и что с того? Что с того? Все и звания и награды, Гонорары больной душе Не несут никакой отрады... Может, просто тогда – шерше?... Не находится подтвержденья... Может, в жизни потерян курс И оставило вдохновенье?... Просто выработан ресурс... Просто он, европейский гений, Не нашел для души добра. Авокалипсис потрясений Сжег поэту судьбу дотла. Нет ни радостей ни мечтаний – Беспросветная горечь, мгла После странствий и испытаний Вдруг войны его догнала Приторможенным Холокостом, Как и многих с такой судьбой, Что затеряны по погостам – Боль казнила их, злая боль... Год был, помните? – юбилейный. И в любой газете тогда Обязательно – Ленин, Ленин... Юбилейных дел чехарда К кульминации шла в апреле... Всей Европою в эти дни Гному в кепке осанну пели, Будто спятили все они? Помешательство нестерпимо. Мир выталкивает его. Он уже вне живых незримо, Не находится ничего, Что б его на Земле держало, Все безжалостней и острей, Сокрушительней боли жало, Невозможно и дальше с ней... Жить? А незачем да и нечем. Только боль, а душа пуста... Был погожий апрельский вечер – Некто в Сену – бултых! – с моста – И не выплыл... Уход поэта – Новость смачная для толпы... Содрогнулась на миг планеты? Вовсе нет, ведь они тупы. Мирозданию, что за дело: Пусть поэта сжигает боль. Ну, и что, что звезда сгорела И погасла? Гореть их роль... В том году «Неизбежность света» Вышел сборник Целана... В нем Дух живого еще поэта... Почитаем... А что поймем? Вот портрет его: яснолобый, Доброта и печаль в глазах... А рука перед грудью, чтобы Не ударили... Давний страх Избиваемого остался, Проявился спустя года... Над румыном, что измывался, Отсияла его звезда... А в Румынии – я читаю, -- Антонеску опять герой. И хотят возвратит Михаю Старый замок под той горой, Под которою сигуранцей Был пытаем поэт-еврей... Вот и все, что хотелось вкратце Написать о нем без затей...