Никто в России никого не слушает, Бредём сквозь тьму, душою сея свет. Хотя умрут и лучшие, и худшие, Но только Бога среди мёртвых нет! Эти четверостишие было написано сегодня по случаю, но каждая отдельная строка жила во мне и прежде, кочуя в разных редакциях из текста в текст моих дневниковых записок. И вот только сейчас срослась воедино в чёткую и лаконичную рифменную формулу. Последнюю строку хотелось всё время поправить вот так: «Но лишь поэтов среди мёртвых нет». Точно не знаю, насколько эта мысль справедлива для нашей жизни, ведь смерть у нас не общая, как её часто изображают художники, а у каждого своя, и для каждого из нас она прижилась под боком. Только до поры до времени мы её не видим. И это понимаешь с раннего детства. Я, например, ощутил её дыхание присутствия в четыре года и втайне горько плакал несколько ночей подряд, представляя то далёкое время, когда меня не будет. Представлял не саму мою смерть, о ней мне и поныне ничего не известно, а время, в котором меня уже нет. Оно мне казалось страшным, невыносимым, пугающим своей пустыней моей пустоты. И впервые крохотной, неокрепшей детской душой я ощутил злое чувство зависти к Богу, в существование которого меня уже посвятили взрослые. К тому Богу, который вечен, потому что у него, как мне тогда казалось, нет сердца. Тогда я с детской непосредственностью чётко осознал, что смерть таится именно в сердце. Когда она его останавливает, то человек перестаёт жить. И я решил для себя главную проблему борьбы со смертью: нужно быть без сердца, как Бог, только тогда тебе обеспечено бессмертие. И ещё, как мне казалось, один персонаж в моей короткой жизни был без сердца. Я дошёл до этого детским умом, поскольку других сказочных персонажей без сердца ещё не знал. А без сердца, как я догадывался, был известный сказочный персонаж - Колобок. Потому, что ему бабка слепила только голову, поскольку на большее муки не хватило. А сердце, я уже чётко это усвоил, может находиться только в туловище. И Бога, благодаря сказке, я теперь представлял в виде Колобка. Такие мысли о будущем меня пугали, было страшно-страшно, но стало и смешно. И смехом я переборол ужас, хотя именно с тех пор меня никогда не оставляла мысль, что моя личная смерть всегда рядом, всегда внутри меня, такая маленькая, крохотная, но как её много даже для одного человека, ставшего, как я, большим- пребольшим. И когда это понимаешь, то пугаешься ещё больше, а когда пугаешься, то плачешь и коришь себя за поступок слабости. Но, по ходу взросления, проникаешься новым ощущением: подлинная смерть позволяет умереть вовремя. И это уже новый поступок, присущий зачастую человеку творческому. Почему-то чаще других на эти поступки отваживаются поэты, прибегая к смерти разными путями - непродуктивно самосгорают или обрывают жизнь раньше отпущенного жизнью физиологического срока. Почему обрывают? Потому что исчерпывают себя душой. Однажды, когда я сказал на смерть молодого поэта, что он умер вовремя потому, что дальше его жизнь сеяла бы несчастия и для него, и для других, то был обозван циником и бесчувственным человеком. Мне жаль реальную личность. Но мне не жалко умершего поэта, потому что смерть поэта в любом возрасте - это полная исчерпанность его творческой стихийности, это справедливое подведение итогов, хотя в памяти читателей, может быть, сохранится всего одна строка, которую присвоят анонимно другие. И он умирает уже тогда, когда всё сказал. Гадать о том, что бы написали нам Пушкин, Лермонтов, Блок, Есенин, Маяковский и все остальные бессмертные, бессмысленно. Так и для всех больших и малых ушедших от нас раньше срока поэтов срок жизненный – не срок поэтический. Это разные отрезки судьбы. Недавно в нашей переписке Сергей Слепухин напомнил мне историю о славе творческого человека: «В нашем деле многое зависит от случая. Почему Пушкин стал великим, а Лермонтов - нет? Почему незаметно прошел Тютчев (или Анненский)? Почему Боря Рыжий, а не Саша Леонтьев, который на голову выше своего друга? Нужен фактор Х, чтобы "случилось". При жизни Вермеер был известен в Дельфте. Он с детства дружил с Левенгуком. Оба увлекались камерой-обскура, оптикой, каждый приложил открытия физике в своём труде: Левенгук - в биологии, Вермеер - в живописи. Левенгук прославился при жизни и не утерял славы после смерти. Почему Левенгук не сохранил память о друге? Почему Вермеера забыли? Почему нужен был фактор Х (поездка в Голландию любопытного, понимающего, ищущего художника и историка живописи Рафаэля Менгса, немца, иностранца!), чтобы на чердаках найти великие полотна забытого Вермеера?» И мне хочется снять этот вопрос «почему?» сегодня, здесь и сейчас, хотя бы для себя лично, хотя бы на отдельно взятом, пусть даже узком пространстве Сети. Потому что ни один поэт, даже самый плохой, не напрасен, ни один не зря. Даже если их смыло мутной волной истории, они должны быть запомнены и прочитаны хотя бы одним человеком. Но при этом надо держать в памяти такую поправку к моим словам Юрия Беликова: Господь не читает всех ваших газет! А впрочем, наверно, и книг не читает… Есть белый, давно им прочитанный свет. Его перечитывать — сил не хватает. И тут я припомнил историю о том, как маленькая начитанная девочка узнала, что Пушкина застрелили на дуэли, – она рыдала. Не столько из-за того, что её любимого поэта убили, сколько потому, что постоянно перечитываемый ею поэт мёртв - ей трудно было смириться с этим неправильным ходом жизни. И маленькую любительницу стихов не мог успокоить даже тот факт, что смерть поэта была зафиксирована два века тому назад. Она с трудом понимала объяснение взрослых, что как поэт Александр Сергеевич жив, пока она книги его читает и перечитывает. Пример этой безымянной девочки подсказывает, что мы должны усвоить и запомнить, что общества мёртвых поэтов нет. Нет до тех пор, пока мы поэтов, ушедших от нас, читаем, публикуем, вспоминаем и говорим о них, пусть даже в крохотном пространстве нашего альманаха… Умершие до нас и во время нас не должны быть поэтами молчания, иначе тогда кто мы? Ибо: Вещество не опасно Опасны - дозы Учил когда-то молодых Естествоиспытателей Составитель таблицы Периодической Системы Элементов Дмитрий Менделеев Но вещество стиха Никогда не портит даже Большая доза поэзии А вещество поэзии Вполне может обойтись Даже без малой дозы стихов Уж который день Пытаюсь обсудить эту Научную проблему В тишине стихов С поэтами молчания. Хотя молчащим Не страшны любые дозы речи.