Не тереби души лишай, оставь позёрство и паскудство. Садись и медленно вкушай моё наивное искусство. Пускай снаружи суета сует суёт. Снуёт повсюду какой-то сброд, и пустота в тела разлита, как в посуду. Они, припомнив чью-то мать, идут шеренгами по трое, одни – желая всё сломать, другие – жаждя всех построить. Решат по нам c тобой пройти – следы не вытравить стрихнином. Они, запутавшись в сети, в реальность рвутся, и они нам на фоне бледно-голубом, умело пользуясь моментом, собаку сделают гербом, ну а медведа - президентом. Прошу, попробуй преумножь мою беспечную отвагу, чтоб снова мой перо-штык-нож кромсал враждебную бумагу. Неспешно сделай мне минет, глубокий, как порою рифмы в моих стихах... Что значит «нет»?! Уверен, что поговорив, мы найдём разумный компромисс, и ты раскроешь рот отважно, и я скажу: «Спасибо, мисс!» Точнее, миссис. Но неважно. Не зря себя мы отдаём друг другу в каждой новой строчке – быть одинокими вдвоём приятней, чем поодиночке. Но разве может что-то быть в твоём ко мне случайном чувстве? Вот если б ты могла любить меня, как я себя в искусстве, то это было бы всерьёз, а может, даже и надолго. Пора избавиться от грёз, а заодно - от чувства долга, и вмиг разделаться с тоской, поставив там, где нужно точку, ведь женской рифме под мужской приятно, даже если в строчку. Но ты, боюсь, проснёшься вдруг и спросишь: «Блин, при чём тут «пиро»?!» Отвечу я, любезный друг, словами нашего Шекспира. А впрочем, нет, для простоты уж лучше я скажу своими (Шекспира не читала ты, хотя и знаешь это имя). Но глаз твоих неясный цвет и в них туман и поволока, похоже, вынудят в ответ припомнить что-нибудь из Блока о блочном аде из квартир: Начало дня. Кровать. Будильник. Раздумья. Тапочки. Сортир. Зевота. Кухня. Холодильник. Охота снова лечь поспать, но ждёт постылая работа. Рабочих дней косая пядь и беззаботная суббота... Вот так проходит день за днём, и, между прочим, очень быстро. Гори же всё оно огнём! В шкафу давненько ждёт канистра...