Текст, предлагаемый вниманию взыскательных читателей, имеет странную и загадочную историю. Получил я его в мае 1986 года от моего давнего приятеля К., близкого к диссидентским кругам. В те недоброй памяти годы К. снабжал меня самиздатовской литературой. Это благодаря ему в конце 70-х я стал обладателем довольно качественной ксерокопии тех самых номеров журнала «Москва» с главами из «Мастера и Маргариты»; это благодаря ему я погружался в изысканно-фантасмогорический мир «Палисандрии» Саши Соколова; это он подарил мне машинописный том ранних стихотворений Бродского... В тот день К. пришел ко мне в несколько встревоженном расположении духа и спросил, могу ли я оказать ему услугу. Я обратил внимание на его необычайную взволнованность и понял, что дело действительно серьёзное. На мой вопрос, чем я могу ему помочь, он молча протянул мне лист бумаги, испещренный его остроконечным летящим почерком. Я взял бумагу и прочёл: «Было весеннее праздничное утро. Звонкие колокола радиорепродукторов дробным эхом выплёскивали на город потоки бравурной музыки, смешивая её в неповторимый коктейль с голосами выкрикивающих приветствия детей и автомобильными гудками. Медленно освобождаясь от сна, как насекомое высвобождается из кокона, я наслаждался этой знакомой с детства праздничной какофонией. На службу по случаю праздника идти было не нужно, и я не торопился просыпаться окончательно, желая вкусить все прелести выходного дня, как вдруг в дверь постучали. Стук в дверь – тема, которая ещё ждёт своего исследователя. Стучать можно по-разному. Например, торопливо-официально, - так стучат пришедшие по служебной надобности; можно стучать интимно, как любовник, пришедший на свидание; можно стучать условным кодом, как стучат обычно близкие люди; можно, наконец, воспользоваться дверным звонком. Но этот стук, заставивший меня вскочить с постели, был стуком особого рода. От такого стука холодеет в груди, сердце проваливается куда-то в область мочевого пузыря, ноги становятся ватными, и хочется бежать, спасаться, но далеко ли убежишь в бетонной клетке изолированной квартиры? С трудом попадая в рукава старого халата и теряя на бегу шлёпанцы, я кинулся к двери и дрожащими, онемевшими руками повернул защёлку замка. За дверью стоял незнакомый мужчина. На его узком, слегка загорелом лице сияла едва уловимая улыбка, профессиональная масочка, свойственная лишь зарубежным работникам сферы обслуживания, знакомым по кинофильмам и рассказам очевидцев, побывавших за бугром. Одет он был в чёрный бархатный костюм с золочёными галунами и вузовским ромбиком в петлице пиджака, в руке он держал кожаный кейс. - Вам письмо, - произнёс он глухим хрипловатым голосом и протянул мне большой серый конверт. – Распишитесь, - сказал незнакомец, вынимая из кейса засаленную амбарную книгу. Ничего не понимая, я черкнул какую-то закорючку в графе «принял», и незнакомец, спрятав гроссбух в кейс, удалился». «Ничего не понимаю…» - пробормотал я, смутившись, и вопросительно взглянул в глаза своему приятелю. К. принялся сбивчиво объяснять мне, что вся эта комедия с перестройкой и гласностью – одна большая провокация, что он давно ожидал чего-либо подобного, что хотел всё изложить на бумаге, но времени уже осталось совсем мало, и не мог бы я подержать у себя некоторое время «вот это». Он как-то неловко, словно извиняясь, сунул мне в руку большой конверт, из тех, в которых пересылают официальные бумаги чиновники разных мастей. Адреса на конверте не было, я осторожно заглянул в него и увидел несколько пожелтевших страниц машинописи. «Это очень важно. - Сказал К. – Этот документ может перевернуть все наши представления о происходящем». Мне и раньше приходилось хранить у себя разного рода литературу, мягко говоря, не поощряемую властями, но, времена, когда за неосторожно рассказанный анекдот или за книгу можно было попасть в серьёзный переплёт, казалось, уже в далёком прошлом. Впрочем, я и прежде не особенно опасался рискованных мероприятий, и поэтому без колебаний пообещал К. сохранить его конверт в надлежащей безопасности. Он поспешно поблагодарил меня и удалился. Спустя некоторое время мне стало известно, что К. выехал по гостевой визе в Германию и попросил там политического убежища. Впоследствии до меня доходили слухи, что он перебрался за океан, где некоторое время читал лекции по русской литературе в одном из провинциальных университетов, потом след его окончательно потерялся. Меня тоже судьба изрядно помотала по глобусу, я терял друзей и любимых, навсегда исчезали рукописи и письма но, как ни странно, серый казенный конверт все эти годы был со мной. И вот теперь я решился обнародовать его содержимое, полагая, что никакого вреда никому оно принести уже не может. Тем, кто решится прочесть эти несколько пожелтевших от времени страниц, я хочу сказать, что не до конца уверен в их подлинности. Однако, у меня есть некоторые основания считать, что «запрещённая литература» в эпоху диктатуры взбесившегося пролетариата проникала сквозь железный занавес не только из-за границы, но и из альтернативных вариантов далёкого будущего. Вдумчивый читатель обратит внимание на некоторые исторические несуразности, неточности в описании общеизвестных фактов, а также на предвидения и прозрения, имитировать или фальсифицировать которые двадцать с лишним лет назад едва ли было возможно. Процессы, описанные в этом документе, уже идут «и они не обратимы», поэтому я не надеюсь, что кто-то дочитает его до конца. Тем же, кто решится на это, я желаю не потеряться в сбивчивом машинописном тексте, в котором порой трудно отличить поправки копииста от редакторской правки, а фрагменты вымаранные цензурой от зияний нулевой степени письма…