ЗА ЧЕРНОЙ СОПКОЙ Продолжение Часть-7 4 Я сел на диван рядом с полулежащей на подушке Ольгой. После бульона и эмоционального диалога о «чертовом шатуне в кресле» она вытянулась под одеялом, перевернулась на бок и прижалась ко мне. – Я полежу на боку. Мне стало хорошо после еды. Заодно я буду рядом с тобой. Да не просто рядом, а прижатой к тебе, а ты будешь рассказывать о своих приключениях в «Зоне». Мне, правда, стало хорошо. Можешь начинать свой рассказ. – Раз тебе стало хорошо, чему я несказанно рад, то слушай, что я узнал у местных жителей, в архивах и в разных других источниках о «Зоне». Я не подшучиваю над тобой, я действительно рад. Меня очень беспокоило твое состояние после «Зоны». Я очень боюсь сглазить, поэтому ни чего не буду говорить о твоем здоровье, а постучу по дереву и сплюну три раза. Теперь можно начинать мой рассказ о «чудесах» в «Зоне». После того как ликвидировали поселки геологов и старателей, то в этих местах перестали пропадать люди в тайге, а желающих пострелять останавливало то, что с добычей никто не возвращался. Возвращались с испорченными ружьями, разорванными стволами, или небольшими травмами, вроде вывихнутых пальцев рук и ног. Но были и сложные случаи. Некоторые охотники возвращались с переломами рук и ног. Самое же интересное было в том, если это можно назвать интересным, что чем сильнее калечило любителя мяса, тем больше он не нравился местным жителям. Местные про таких горе-охотников, которые особенно сильно калечились, стали говорить: «Бог шельму метит». Случайность это, или «Зона» восстанавливала справедливость, никто толком объяснить не мог. «Зоной» эти места прозвали после того, когда местные жители посмотрели то ли по телевизору, то ли в кинотеатре фильм Тарковского «Сталкер». Чужаки, наслушавшись страстей от местных жителей, в «Зону» почти не забредали. Иногда находились смельчаки, которые охотились, рубили лес, или палили костры, но с ними почти всегда что-нибудь происходило. Особенно «Зона» не любила любителей посидеть у костра с шашлыками и водкой. Эти всегда возвращались с ожогами, забыв про сочные шашлыки и водку, без которой не обходится ни один пикник в России. Выбирались они из «Зоны» трезвые, как стеклышко, но как обгорали, ни один из них ничего толком рассказать не мог. Сначала, как рассказывали «шашлычники», такое прозвище гулякам приклеили местные жители, было все хорошо. Горел костер, вертелись над угольями и хорошо жарились шашлыки. Водка, но чаще всего местный самогон, под шуточки и прибаутки быстро таял в бутылках. Этот крепкий и мутноватый напиток называли банальным и общеупотребительным словосочетанием – «Вырви Глаз». Мужики вели неторопливые сибирские разговоры, но по мере убывания «Вырви Глаза» мирные разговоры переходили в маты и перематы, а потом в хороший мордобой. В больнице «шашлычники» никак не могли понять, что на них нашло. В других местах они выпивали раза в три, а то и в четыре больше, чем в «Зоне», но ни каких скандалов и побитых физиономий не было. А тут, помимо синяков, они обязательно обгорали и чем злей, настырней и поганей был «шашлычник», тем обширней были его ожоги. Но самым поразительным было то, что от брошенных и горящих костров никогда не было лесных пожаров, какое бы сухое и жаркое лето не стояло, хотя вокруг «Зоны» полыхало во всю. Но «Зона» не только калечила и отправляла к «праотцам». Были случаи, когда «Зона» лечила, спасала от неминуемой смерти и даже, хоть это похоже на фантастический бред, воскрешала мертвых. Я-то уж точно обязан «Зоне» своим исцелением. Поздней осенью, а это было четыре года назад, из «Зоны» меня вытащил Олег, а ты – выхаживала. Ты хоть помнишь это? – Это я помню так, как будто все было вчера, хотя то, что было вчера я никак не должна помнить, но это к слову. Я прекрасно помню, как просила Олега, что бы он взял меня с собой на облет с пожарниками. Я сердцем чувствовала, что у вас с Виктором что-то произошло и это «что-то» не давало мне покоя. Вначале я его просила и умоляла, как могла – цени. Потом стала кричать, потом стала плакать и закатила истерику, но Олег не внял моим слезам. Он только успокаивал меня как маленькую девочку и говорил, что я там буду мешать, что без меня они лучше все сделают. Он оказался прав. Все так и получилось, как говорил Олег. Когда они улетели, то я просидела в диспетчерской до темноты, слушая все переговоры летчиков с диспетчером. Когда стало совсем темно, то Олег запросил посадку в «Зоне» и сообщил, что они тебя нашли, на этом связь прервалась, наверное, потому, что внизу была зона молчания. Только позже, когда они затащили тебя в вертолет и поднялись на триста метров, то сообщили, что ты жив, но почему-то спишь и тебя нельзя разбудить. О том, что тебя нашли голым на копне в пятнадцатиградусный мороз, Олег не говорил. Но всего этого я не знала, потому что буквально за пол часа, перед тем как тебя найти, мне пришлось уехать домой. Примерно через час, мне позвонили из диспетчерской и сказали, что Олег на подлете к аэропорту и сядет минут через тридцать. Я побежала на базу экспедиции и приехала в порт на вашей машине. Когда они сели, а сели они не на своей вертолетной площадке, а почти у входа в здание аэропорта. Тебя, как мертвого вытащили из салона и положили на бетонку. Четверо лесников ухватили тебя за руки и за ноги и бегом понесли в аэропорт. Было такое ощущение, что ты не живой. Когда они брали тебя за руки и ноги, то твои руки и ноги были как ватные, а голова свесилась и болталась из стороны в сторону. В довершении к этой ужасной картине они несли тебя ногами вперед, как принято носить покойников. Я и так была на пределе, пока ждала вертолет, а когда увидела, что тебя несут ногами вперед, то чуть не заголосила. В голове все завертелось, закрутилось, «застучали молотки» в висках. Я руками обхватила голову, что бы она не взорвалась от этого ужасного стука и присела на корточки. Если бы я не присела, то наверняка бы упала. Спасибо Машеньки из диспетчерской, она, как чувствовала, что со мной совсем плохо. Когда она увидела процессию лесников, то бегом сбежала по крутой лестнице из своей диспетчерской и успокоила меня тем, что ты жив, а Олег окончательно привел меня в чувство своим коротким рассказом о твоей «сонной эпопеи». Но я тебе уже рассказывала все это раньше. Олег хотел отвезти тебя в больницу, но я не разрешила и забрала «сонную тетерю» к себе. И правильно сделала, а то бы тебя, в этой больнице, всякой гадостью нашпиговали, что бы разбудить, а тебя, будить и не требовалось. Через два дня, ты, сам проснулся и есть попросил. А что ты просил, убей Бог, не помню. Ну, как, правильно я поступила, что врачам тебя не отдала? Чего молчишь? Правильно, или нет? – Конечно правильно,– ответил я. – А раз правильно, то целуй меня, да бульон неси. Твои два часа давно прошли, а ты, все еще меня голодом моришь! Хочешь, что бы я, от голода умерла, да? Поцелуй скорей, иначе умру! Умру... не только от обычного голода, но и от «бесцеловального голода». – Не ври. Два часа, никак не могли пройти, прошло только сорок пять минут, после того, как ты похлебала бульон. Фигушка, даже не фигушка, которую, ты мне, частенько обещаешь, а большая дуля тебя ждет, вместо бульона. Потерпишь, не умрешь, а от «бесцеловального голода», придется спасать... Где тут ямочка потерялась и заждалась? – Не хочу в ямочку! – А куда хочешь? – Выше хочу. – Это... в подбородок? – Нет! Выше! – А... Это в макушку значит. Так. – Не так! Ниже! – Тогда понятно куда... В нос. – Дурак!.. В губы!.. У... бестолковый! – Так бы и сказала, а то ниже, выше. Я уж под конец подумал, что в глаза. – У... болтун! В глаза, говорят, к расставанию. – Выходит расставаться не хочешь? Тогда где же губы? А... вот. Нашел одну. Кажется это верхняя? Точно верхняя. Она тонкая... не совсем тонкая, просто она худее нижней. Сейчас проверим. Где же нижняя?.. Нет губы – исчезла. Ты зачем нижнею губу в рот засунула. Неужели от голода на самолюдоедство решилась. Неужели начиталась страшилку Чейза. Тебе нельзя читать Чейза – ты слишком, даже чересчур слишком впечатлительная. Вытаскивай нижнею губу... Все правильно – нижняя полней. Проверим еще. Ну конечно нижняя полней. Теперь нижнею губищу нужно оставить и перейти к верхней. – Не хочу!.. Хочу нижнею... Хочу!.. – Ты у меня и взаправду глупенькая. Хочешь, что б нижняя стала, как у негритянки?.. Этого хочешь?.. Я не хочу. А верхнею сейчас поправим... Теперь верхнею жуешь... Отдай верхнею! Кому говорят... Молодец! Теперь и верхнею сделаем полной... что бы была, как нижняя... А теперь, две и сразу... – У... задушил!.. Задавил!.. Болтун чертов!.. Хватит, теперь не умру. Хватит... Да хватит... говорю! Дай отдышаться... Не даешь... не даешь отдышаться... У... У... Укушу! – Не укусишь! Сил не хватит. – Укушу!.. Хватит!.. Опять!.. Ой!.. Хо-о-ро-шо... ка-ак... Как вкусно... Еще хочу!.. Хочу! – Будет с тебя. Много вредно – не выдержишь. – Выдержу... Еще хочу! Вкусно хочу! У... жадина! – Не жадина! Тебя берегу. Теперь ниже... Где ямочка? – Не хочу в ямочку. Хочу ниже,– капризным голосом просит Оля. – Это в рубашку? В рубашку не хочу, хочу в ямочку. – Не хочу в ямочку. Хочу ниже. Неужели не понятно? – Конечно, не понятно. Ниже, только твоя красивая рубашечка, а рубашку я могу целовать и без тебя. Из шкафа достану и, пожалуйста, хоть до утра. Ничего не могу понять. Куда? – У... дурачинище, дурачинное! Сюда! – Оля поднимает свою коротенькую и воздушную рубашку,– сюда хочу. – В пуп, что ли? – У... бесстыжий! Выше! – В правую, или в левую?– я касаюсь рукой Олиной груди. – Хоть в две сразу! Замучил! Хочу! Но симпатичные Олины грудки, не сходятся вместе, когда я пытаюсь свести их, что бы поцеловать обе. – Ой! Оторвешь! Садист! Медведь! Больно! – Не ври! Больно не может быть. Я аккуратно, я нежно. Если их не соединить вместе, то в две, да еще и сразу, как ты просишь, не поцеловать. – У... аккура... аккуратно... У...аккуратносоединяльщик! Целуй в одну! – Как, всего в одну? – Нет!.. Обе... По очереди. – А сначала какую? Правую, или левую? – Левую! – А левую, с какой стороны? С твоей, или с моей? – У... мучитель. С моей... В левую! С моей, где у меня сердце! Заплачу! Плакать буду! Я нежно целую сначала левую, потом правую, потом опять левую грудь. – Хватит?– Спрашиваю я свою привереду. – Мало. Еще хочу... Правую обидел... Зачем обидел правую? Она же не хуже левой. У... Обижальщик! Я целую правую, потом левую... Потом, мы сбиваемся со счета и я целую долгожданную ямочку, повыше ключицы, потом губы... Потом я смотрю на часы. Прошло сорок минут. – Все. С тебя, на первое время, хватит. Пора бульон разогревать и тебя кормить. Ольга лежит с закинутыми за голову руками, раскрасневшимся лицом, полузакрытыми глазами и припухшими от поцелуев губами. Одеяло, которым она закрывалась, после наших игр оказалось на полу. Я встал, поднял одеяло, расправил его и посмотрел на лежащую Олю. – Если бы ты только знала, как я... Как я сейчас счастлив. Как может измениться мир, за три коротких дня. Всего за три дня мир стал светлым и очень хочется жить. Какое счастье смотреть в твои блестящие глаза и целовать тебя… целовать тебя всю и… сходить с ума от твоих ответных поцелуев. Какая же ты красивая и... бесстыжая! Ожила развратница! Заголилась вся! Сама заголилась! Я тебя в этот раз не оголял. Как ты говоришь: «У...». Теперь я скажу: «У... бесстыжая развратница! Хватит голышом валяться! Опусти свою бессовестную рубашку, я хоть твои бесстыжие прелести одеялом прикрою, нам только твоей простуды теперь не хватает!» – Еще чего!.. Ну и пусть... бесстыжая и развратница, зато твоя, а не чья-нибудь. Сам меня такой сделал! У... медвежатина распутная – сам теперь и разоголяй, я даже рукой не пошевелю. Я положил одеяло на край дивана и нагнулся к Ольге, что бы опустить ее рубашонку, но эта хитрюга моментально высвободила руки, которые у нее были за головой, обхватила меня за шею, а свои ноги заплела за моей спиной, после чего застыла в такой голоштанной позе. Мне ничего не оставалось делать, как покрепче обнять ее и сесть на диван с этой голодранкой. – Ты откуда силы берешь для таких упражнений? Голова не идет кругом с голодухи?– Спросил я и засмеялся. – Идет! Еще как идет, прямо бегом бежит, не остановишь. – Ложись и лежи, а я пойду бульон греть. – У... бульоньщик. Тебе бы только сбежать от меня. Даже посидеть и подержать меня не хочешь. – Хочу. Даже очень хочу, но тебя пора кормить, да и застынешь ты в таком голом виде. – А ты меня со спины одеялом прикрой – вот и не застыну. – Ну и хитрюга! Прикрой! Все, хватит дурака валять. Покормлю, тогда и подержу,– я встал, с висевшей на мне Ольгой, наклонился и опустил ее на диван,– отцепляйся! – А вот и не отцеплюсь. Так и будешь стоять в «три погибели» пока не смилостивлюсь над тобой. А я не смилостивлюсь! Не жди! – А мы не ждем милостей от голопузых неотцеплялок, мы им щекотку устраиваем. Я вытащил свою руку из-за Олиной спины и легонько провел по ее ребрам. После этой процедуры Ольга моментально распуталась и растянулась на диване. – У... обманщик! Я тебе это припомню... подожди... – Опускай рубаху! Одеялом прикрою. У... бесстыжая. – Не опущу! Так и буду лежать! Пусть бесстыжая! Пусть замерзну! Пусть простужусь и умру! Пусть!.. Пусть!.. Пусть!.. Жрать хочу! Хочу есть! Дай кушать! У... У... Медвежатина бесчувственная! Я прикрыл Олю одеялом, погладил ее голову, лицо, а она, задержав мою ладонь на своей щеке, прижалась к ней... – Как хорошо. Как чудесно. Я на седьмом небе, но мне кажется, что я выше седьмого неба взлетела. Спасибо тебе за все. Я полежу и подожду бульончика, а когда напьюсь этого живительного и горячего эликсира, насчет эликсира я не шучу, я от него действительно ожила, то ты продолжишь свой рассказ. – Не устала?– спросил я. – Дурачок... Разве от такого можно устать. Я же заново жить начала. А ты – устала. Иди... мне, правда, хорошо. Иди... но не долго. На кухне я подогрел бульон, налил полную чайную чашку и отнес ее Ольге. – Попей, но пей осторожно – бульон очень горячий, а я пойду на улицу и перекурю твое возвращение из трехдневного сна. Ладно. Тебе больше ничего не нужно – у тебя все есть! Только еды не вздумай просить, не дам. Сама на кухню не шастай, а то я тебя знаю – я за дверь, а ты на кухню. Смотри у меня! Оля рассмеялась от моих нравоучений: – Иди. Мне ничего не нужно. Все дал. Никуда без твоего разрешения не пойду, даже в туалет. Ха! – А в туалет – тем более. И без – «Ха!» Завалишься по дороге. Я не шучу. Я серьезно говорю. Туда еще рано одной – не окрепла. – Может ты меня на ручках подержишь, и приговаривать будешь, как детям... – Надо будет и подержу. Не болтай. Пей, что дали. – Иди уж... Замучил наставлениями. Как тебя такого занудливого наставляльщика на работе терпят? – Дурочка. Что с тебя возьмешь. Ольга после моих слов даже подпрыгнула на своем месте. – Сам такой! Сам дурачи... Дура-чи-нес... Дурачине-сты-йся... Фу... еле выговорила. Иди, а то чашку в тебя брошу! Дурой еще обзывает. Иди, не держу... – Иду, иду,– засмеялся я и добавил,– а ты покричи, да посуду покидай. Тебе сейчас очень полезна как физическая, так и ругательная гимнастика, но прежде допей лечебный бульон. Я набросил на себя куртку, надел шапку и вышел на улицу. Подмораживало градусов на десять. Достал сигарету, размял и, чиркнув спичкой, прикурил. Весь городок был засыпан свежим белым снегом. Из печных труб белыми и прямыми столбами тянулся дым в небо. Дым пах сгоревшими березовыми и сосновыми дровами. Когда я приезжаю из города, то в первые дни никак не могу надышаться этими вкусными дымами, но я уже не первый месяц принюхиваюсь к дыму из труб и первое, самое острое и вкусное впечатление сгладилось, но все равно приятно. Я докурил свою сигарету, затушил ее о снег, который пухлой полосой лежал на перилах крыльца и отщелкнул окурок на средину дороги. Вдохнув несколько раз вкусный морозный воздух и, полюбовавшись на звездное небо, подумал: «Пора бы и северному сиянию появиться». Но на небе блестят только яркие звезды и никаких намеков на сполохи северного сияния, а жаль. Открыл дверь, прошел в прихожую, накинул крючок и, сняв ботинки, одел тапочки. Снял куртку и вместе с шапкой повесил на вешалку в прихожей. Открыв дверь на кухню, вошел и плотно подтянул ее, что бы не дуло из холодной прихожей. На кухне налил чайник и поставил его на плиту. Открыл дверь в ванную, прополоскал рот над раковиной, что бы меньше тянуло табачищем. Вернулся на кухню и, убедившись, что чайник греется, а на кухне полный порядок прошел в комнату к Ольге. Когда я вошел, то Ольга, первым делом протянула мне пустую чашку со словами... – Налей еще. Хоть немножечко. – Налью, налью немножечко. А ты, как сама, внутри все в порядке, ничего не болит и не тянет. – Ничего не болит. Ты чайник поставил? А мне чай можно? Мне, пока ты курил, было скучно и грустно. Да. – Торопыга. Не терпится. Дам и чай, только после того, как выпьешь добавку бульона, но не раньше, чем через тридцать минут. – Перестраховщик. Согласна. Подожди... ходить начну, так я тебе за все мои мучения отомщу. Давай бульон. Я вернулся на кухню, кастрюля с бульоном, была еще горячей. Я налил половину чашки и отнес Оле. – Пей, да поправляйся быстрей. – С тобой поправишься, как же... Посиди со мной, пока чайник не закипит, а я тебе расскажу, что с тобой было, когда тебя Олег притащил. Мы с тобой об это почти не говорили. Ты, когда очухался, то сразу за работу, потом в город, а потом мы так редко виделись, что на эти разговоры и время не хватало. Сейчас все совсем по-другому. Сейчас многое непонятно. До меня никак не дойдет, как ты додумался меня в «Зону» тащить, но об этом позже расскажешь. Только сегодня. Согласен? – Согласен, если не засну. – Не заснешь. Я тебе спать не дам. Помнишь, как я тебе умела спать не давать... Помнишь... Шучу. Если заснешь, то я на тебя смотреть буду. Я же выспалась за три дня. Можно на тебя сонного смотреть? Можно? – Болтушка ты моя маленькая. Тебе, теперь, все можно. Все, что твоя душа пожелает. Чайник кипит. Пойду, заварю свежачка и крепочка, что бы не спать и мозги прочистить, и тебе пол чашки налью, но без сахара. Вот Черт, про сахар заговорил и сразу про глюкозу вспомнил. Я же тебе целую кучу глюкозы купил, что бы ты калории набирала, пока все есть сможешь. Ты во всем виновата. То ниже, то выше, то хочу, то не хочу. Совсем с твоими фокусами про глюкозу забыл. – Вот глупый! Не зря говорят: «Большая фигура, а дура». Мне, после всех хочу и не хочу, в сто раз лучше стало. А ты глюкоза. Я любуюсь на свою Олю. Я радуюсь ее обзывалкам. Я счастлив, что она с большим удовольствием называет меня глупым. Мне хочется плясать от радости и смеяться над Олиными обзывалками, но я делаю серьезное лицо и озабоченно говорю Ольге: – Я чувствую, что после фокусов тебе лучше. Самое главное, что ты стала прежней Олей, но глюкоза никак не помешает. После нее только одна беда может быть. – Какая еще беда?– на Олином лице полное недоумение и она почти кричит.– Не хочу беду! Не нужно глюкозу! Боюсь! – Глюкозы налопаешься на голодный желудок и тогда опять – выше, ниже, да хочу,– сказал я и засмеялся от всей души,– Получила! Давай чашку, хватит по фаянсу языком ползать, все вылизала. Я за чайником! – Грубиян бессовестный ... Услышал я вдогонку и вернулся на кухню. Из чайника струей вырывался пар так, что подпрыгивала крышка, а окна покрылись большими каплями конденсата от кипящего чайника. Выключив плиту, я ополоснул кипятком чайник для заварки, насыпал чай и залил кипятком. Взял чайные чашки, блюдца, сахарницу и все отнес в комнату и расставил на столике. Вернулся и, открыв холодильник, взял упаковку глюкозы, а с колбасой решил повременить. «Уж больно большой соблазн для голодной Ольги»,– подумал я. Забрал оба чайника, которые поставил на столик в комнате. – Как дела?– спросил я, разворачивая упаковку глюкозы.– Открой свой хулиганский ротик. Молодец. А теперь посасывай, а не жуй, пусть глюкоза сразу в кровь попадает. Сейчас чай налью, но пей маленькими глоточками. Тебя отнести? – Куда? – Неужели не сообразила куда. – Бесстыжий! Что уж я совсем не ходячая, что позоришь так? – Никто тебя не позорить. Раз не хочешь, то держи очередную таблетку глюкозы и чай. А нести тебя еще рано. Все твои бульоны и чай по тканям впитались. У тебя внутри, после длительного поста, не желудок, а сухая губка. – Все знаешь! И откуда у тебя такие познания. Наливай себе чай. В холодильнике колбаса, масло и, наверное, твой любимый сыр. На меня не смотри – выдержу. Я все понимаю, а болтаю от радости, что кушать хочется. Не на кухне же тебе потихоньку жевать. Ты перекусишь, а я тебе дальше расскажу. Согласен? – Согласен, но мне тебя жалко будет. У тебя с голодухи слюнки потекут. Я знаю, со мной такое случалось. – Не беспокойся,– весело сказала Оля,– выдержу. Иди и неси все, что лежит в холодильнике. Пока я пластом лежала, так ты наверняка богатые запасы сделал. Так? – Так. Раз сможешь вытерпеть голодный соблазн, то пойду и принесу богатые запасы,– ответил я. Потом нарочито грустно добавил,– но мне не очень улыбается быть садистом. Я сходил на кухню и принес все, о чем говорила Ольга. Пока я ел, Ольга стала продолжать свой рассказ о том, что было со мной почти четыре года назад. – Я закончила на том, как тебя привезли сонного…– начла Оля,– а потом… потом ты завел игру про… верх и… низ… Хитрит Ольга, но я жую бутерброд и помалкиваю. Не дождавшись от меня опровержений и покрутившись на диване, Ольге пришлось продолжать: – Молчишь... Ну и молчи... Обжора бесчувственный! Слушай. Когда тебя занесли в зал аэропорта, то сразу хотели увезти в больницу, но я тебя не отдала, а уложила у себя. Ты очнулся через два дня, а проспал ровно три, как и я. Дома спал два дня и день на копне. Это абсолютно точно. Мы анализировали, когда ты ушел от Виктора и когда тебя нашел Олег с ребятами. Так, что ты спал на копне ровно сутки и, со слов Олега, совершенно голый. Ветрище был страшенный в те дни. С крыш летел шифер, а у совхозного коровника, который стоит недалеко от вашей базы, только стены остались. Остальное, как корова языком слизала. В городе повалило много деревьев, даже телеграфные столбы упали, но высоковольтная линия выдержала, а то бы без света остались все в нашем городе. Мороз был около десяти градусов днем и до пятнадцати ночью. Пожарники до сих пор удивляются, как ты абсолютно голый не замерз на таком ветру и морозе. Они еще и сейчас через три года говорят об этом, когда поддадут крепко. Особенно часто вспоминает летнаб. Когда он увидел тебя голым, то решил, что ты сошел с ума, да и все пожарники считали, что у тебя крыша поехала в «Зоне», поэтому ты разделся и замерз. Все страшно удивились, что ты дышишь и нисколько не холодный. Потом, уже дома, многие говорили, что ты выжил только потому, что на морозе и в снегу в плавках валяешься и не после бани, а каждый день. Слушай, как про тебя рассказывают... «Во! Мужик дает,– рассказывал летнаб на следующий день после твоего приключения,– каждое утро на себя ведро холодной воды выливает, или в реке купается, когда по берегам ледяные забереги появились. Этого сумасшедшего начальника наш шофер на КАМАЗе увидел. По реке с верховьев плот сплавили, а шофер ждал мужиков, которые должны были КАМАЗ лесом загружать. Погода стояла очень поганая. Шел дождь с мокрым снегом и ветром. Водила стекла в кабине поднял и двигун не выключает – печку гоняет и в кабине греется». Оля посмотрела на меня и спросила: – Так и было, как летнаб рассказывал? – Помню такое,– ответил я Ольге,– сыро и холодно было тогда. Дальше я тебе сам расскажу, а ты сравнишь, какие байки обо мне травят. Пока водитель поджидал рабочих и грелся в кабине, подошел я. На мне были резиновые сапоги, телогрейка, шапка. Зайдя в сапогах в воду, я начал чистить зубы, потом полоскать рот и мыть лицо. Все бы ничего, но когда я в такую погоду намылил голову и в ледяной воде, да при мокром снеге с дождем стал мыть ее и споласкивать в реке, то водила подумал что я с приветом, а вокруг то ни кого. Мужик видно не на шутку перепугался. Он на всякий случай даже обе дверцы на замки поставил. Я, когда услышал щелчки замков кабины, то чуть не расхохотался. Кое-как сдерживая смех, который меня буквально душил, я снял сапоги, телогрейку, одетую на голое тело и стал стягивать брюки, хотя нет, я пришел в плавках, без брюк. Когда он все это увидел, то стал показывать пальцем у виска и кричать, что бы я не топился. Вроде из машины выскочить хочет, меня от самоубийства отговорить, но боится. Стекло немного опустил и орет благим матом: « Мужик! Не лезь в воду! Утонешь! Зачем топиться пошел?» Тогда и я у виска пальцем покрутил – сам ты дурак. После этого красноречивого жеста я буквально заржал, а не засмеялся и нырнул в речку. Поплавал и понырял от души. В тот год я взял за правило купаться в любую погоду каждое утро. Начал я свои водные процедуры весной, а закончил глубокой осенью, когда замерзла река, а когда выпал снег, то стал валяться в снегу. От такого «издевательства» над собственным телом я ни разу не заболел в поле, да и зимой тоже. Искупавшись, я вышел на берег и растерся полотенцем. Потом ноги от глины отмыл, сапоги натянул, телогрейку набросил и пошел на базу. Так водитель рассказывал, или насочинял гадостей?– Спросил я у Оли. – Примерно так,– ответила она и добавила,– только он рассказывал, что когда ты из воды вышел, то у тебя шкура была красная, как у вареного рака, а пар шел от тела, как в бане, после парной, когда мужики напарятся и в предбанник выходят. Страшно шофер удивился твоему купанью. «На улице колотун с ветром и снегом,– говорил он,– в кабине никак не нагревается – все ветром выдувает, а этот... все с себя снял, а на нем... ни одной пупырышки нет, да еще и в воду ледяную нырнул с головой, а потом плавает и ревет, как оглашенный. Во... мужик дает». – Так что о тебе, легенды рассказывать стали, особенно после того, как на морозе голым нашли,– закончила свой рассказ Оля и со смехом добавила.– Ха! «Герой Бесштанный Легендарный!» А теперь расскажи, как додумался меня в «Зону» тащить. – Это длинный разговор. Я и сам не все понимаю. 5 В один из дней моих бдений над калькой я внимательно присмотрелся к мешанине из крестиков и линий. Мое прилежание по разглядыванию этой абракадабры было вознаграждено. Я обнаружил, что красные крестики лежат на одной линии и ориентированы строго на Север. «Теперь дело до хреновины с ориентацией пирамид, каменных плит, уложенных друг на друга, и других культовых сооружений дойдет,– подумал я.– В те же дебри залезу, что и нынешние «контактеры» и «солидные академики». Все эти умники ни как не могут понять и разглагольствуют на каждом углу, в печати, на радио и телевидении: «Как это древние могли так точно ориентировать свои монументальные сооружения?» И ни у одного «академика» не укладывается в голове, что самые дикие племена знали, что Полярная звезда «прибита» на Северном полюсе, а по Южному Кресту можно найти Южный полюс. Имея такие «гвозди» любой строитель может с помощью двух палок, скрепленных в виде колодезного «журавля», провести прямую линию на местности, которая будет строго ориентирована по любым странам света. Я до их пор не могу понять, для чего писать такую кучу книг и дискутировать десятки лет над проблемой, которая решается в два счета. А сколько мистики, причитаний, деланию больших глаз на «умных» физиономиях этих «ученых». Я всегда обхохатываюсь над этими проблемами. Еще проще найти Север по солнцу. Воткни палку в землю, и чем палка будет длиннее, тем точнее получишь результат. Хочешь, у палки сиди, не хочешь, можешь лежать. Дождись, когда тень от палки станет самой короткой. После лежания около палки забивай кол в это место и получишь направление на Север, от основания палки до кола. Еще я смеюсь, от всей души, над современными уфологами, колдунами и предсказателями. Самое интересное, что этой хреновиной занимаются или очень недалекие люди, или явные мошенники, хотя и те и другие мошенники, только врут по разному. Если первые косноязычные и вещают с тупыми, дебильными физиономиями, и несут всякую чушь, то вторые – «умные», брешут очень складно. Но и первых, и вторых выдают их лживые глаза. Когда человек лжет перед телекамерой, то брехуна легко определить по лживому взгляду и манерой излагать ложь. От телекамеры не может укрыться ни один лгун, как бы он не владел своей речью и выдержкой. И еще... Если «умные» много читали и слышали о «тарелках», а под «тарелками» я подразумеваю, все непонятное и не исследованное, то вторые – «дебильные», если и прочитали, или слышали о таких вещах, то их недалекий ум не в состоянии ни анализировать, ни рассказывать об этих явлениях. Вот как я их! Людей дурят «умники», пресса и телевидение, раздувают из мухи слона, что бы сорвать лишний доллар, а доверчивые слушатели в каком-то благоговении подставляют свои уши для развешивания на них лапши. Это, как «МММ» с «ХОПРОМ». Каким нужно быть дураком, простофилей, без царя в голове, что бы заглотить такую наживку. Меня поражает этот дебилизм. Мне кажется, что в детстве все читали книги Перельмана «Занимательная физика», «Занимательная математика» – наверное, читали. У Перельмана черным по белому расписаны такие пирамиды, да еще с историческими примерами. Вся эта идиотская пирамида называется «Снежный ком». Почему молчало правительство, хотя в этот период было не правительство а... Я, даже боюсь дать название этому правительству. Почему знаменитая и «очень честная» газета бывших комсомольцев, на разворотах своих листов, гнала эту чернуху. Как звучит название этой газетенки? Сейчас никто не задумывается об этом названии, после беспардонного, беспримерного обмана и предательства своих читателей. А задуматься не помешало бы. А как чувствуют себя продажные редакторы и корреспонденты? Прекрасно! Деньги не пахнут! Они только умеют кричать о чести, достоинстве, свободе, демократии. Какая тут к хрену демократия, когда сплошная ложь, порнуха и сплошное дерьмо собачье. Я назвал только одну газетенку, именно газетенку. Другого названия она не заслуживает. И эта вымазавшаяся в дерьме лгунья оставила все ордена на первой полосе, которые заслужили потом и кровью прежние хозяева. А может так и нужно учить дураков. Раз «лох», как сейчас говорят, то отдай последнее. Но это теория ворья, даже не зверья. Тогда, как быть с «христианской моралью», о которой трещат на каждом углу толстобрюхие поборники чести и достоинства человека. Умереть можно от смеха, как они пекутся о нравственности, честности и благосостоянии своих подданных. У... Ненавижу подлецов! – Ты, зачем в политику ударился? Совсем недавно целый монолог яда на меня выплеснул, а сейчас снова. Тебе мало всей этой грязи на экране? Начал красной линией, продолжил уфологами, а пришел к подлецам. Ты перестань эту грязь тревожить, а то дурной запах пойдет,– закончила Ольга свое нравоучение. – Устал я от этой мерзости. Захотелось выговориться. Не бери в голову. – А я и не беру, да еще и в голову. Я внимательно тебя слушала, когда ты выговаривался, хотя мне очень интересно услышать что же произошло с нашими крестиками и линиями. Но я тебе рот не закрываю, если хочешь выговориться, то продолжай, а я послушаю,– Оля погладила меня по лицу и добавила,– только ты не бери всю эту мерзость близко к сердцу, а то у тебя скоро руки начнут дрожать и голова дергаться. Успокойся и продолжай. – Да я спокоен, осталось еще немного позлословить,– ответил я на заботы Оли о моем здоровье, ты уж потерпи. Слушай мое злобное продолжение. Почти все предсказания по поиску людей, катастрофам, экономики государства и другим подобным катаклизмам не угадывались этими умниками, которые беседуют с Космосом, с Богом и Дьяволом. «Об этом поведала статистика»,– говорил министр Шойгу, который ведает чрезвычайными ситуациями в стране. А Шойгу – тувинец, а у тувинцев столько всякой чертовщины в горах и долинах, что всем уфологам, колдунам и предсказателем даже не снилось. В тувинских горах и долинах, до сих пор витают духи всадников Чингиз-Хана, Батыя, духи шаманов, добрых и злых духов. В Туве все сплелось в плотный клубок из различных религий, шаманизма, суеверий, древних богов и покровителей гор, долин, рек, озер, ручьев. Даже обломки горных пород, деревья, перевалы и еще многие «чудеса» природных ландшафтов считаются святыми местами и охраняются злыми, или добрыми духами и богами, которым нужно что-то жертвовать, иначе они обидятся на путника. В Туве присутствуют отголоски учения Конфуция, официального буддизма с ламаизмом и зачатки православия. Все это перемешалось с колдунами, шаманами и суевериями. Тувинский народ варился в котле китайских и монгольских завоевателей с юга, а с севера подкладывали дрова представители раскольников и их злобные противники – реформаторы православия от Никона. Это же ни в какие ворота не лезет, но факт налицо, от него ни куда не денешься. Это я и пытаюсь понять. То, что происходит с нами можно и должно объяснить, а если пока не возможно, то не мы, а наши потомки дойдут до этого, если сочтут наши загадки стоящими и пригодными для расшифровки. Ты не устала от моих банальных рассуждений? – Не устала, но я немного распутаюсь, а то ты, как связанный. А меня не пора кормить и поить? – Нет не пора. Еще часик потерпишь – не умрешь. – Что с тобой делать – потерплю и постараюсь остаться живой. Рассказывай дальше. – Тогда слушай, а мои рассуждения об уфологах можешь не вспоминать, не так они и важны, просто к слову пришлись, вот я и навалился на них. Когда я заметил, что красные крестики вытянулись в прямую и ориентированную линию, то на кальке стала прорисовываться интересная картинка. После того, как я соединил красной линией красные крестики, то оказалось, что эта линия является основной, к которой лепились остальные линии, проведенные через зеленые и черные кресты. Вся эта паутина была похожа на сеть триангуляции, но для классической сети мешали крестики, которые были расположены около реки, на склоне сопок и рядом с дорогами. Я выделил линии, которые соединяли вершины сопок и красные крестики, которые лежали в долине реки. После таких манипуляций все стало на свои места. На листе кальки была классическая схема триангуляционной сети. Чересчур классическая, потому что, когда я измерил линии в треугольниках, то оказалось, что они абсолютно одинаковы и равнялись двенадцати километрам, с небольшими расхождениями, которые допустимы при той точности, с которой была сделана копия с карты. Дальше было еще интересней. Я перенес крестики на стотысячные карты... – Ты замучил меня своими техническими сухими триангуляциями, стотысячными и всякими другими бяками, неужели нельзя сказать проще,– пошутила Ольга,– ладно продолжай, но постарайся свои термины переводить на обычный язык. – Если не понятно, то почему не переспрашиваешь, или боишься дурой выглядеть. Ну вот, сразу и надулась. Я шучу Оленька, не дура ты. Ты просто «не переспрашивалка», а это совсем не дура. Сейчас я тебя поцелую, вот сюда,– я прикасаюсь двумя пальцами к щекам, губам и ямочке,– а ты, улыбнешься своими круглыми глазищами и вкусными губами. – У... Опять дурой обозвал и выставил всяко. Сам дурак! Уйди, не подлизывайся! Уйди... Ладно... дам поцеловать. А ты мне покушать дашь? Ольга хитро улыбается, гладит мою грудь и опять пытается запутаться своими ногами во мне. Я блаженствую от такого мирного разрешения дурашливого обзывания. Но Ольга вдруг, ни с того, ни с сего, отталкивает меня и злым голосом произносит... – Нет!.. Не нужно покушать, лучше я умру от голода! И целовать не дам! Ты меня за чашку бульона проституткой назовешь. Скажешь, что я за несчастную чашку бульона продалась. Я пытаюсь обнять и поцеловать эту злючку, но она верещит и натягивает одеяло на голову... – У... не дам поцеловать! Не дави! Кости сломаешь медвежатина обзывучая!.. Нет!.. Куда?.. Ольга крутится на диване, закрывает лицо одной рукой, а второй колотит меня по спине и плечу. Потом прижимается всей своей ладной, но исхудавшей после болезни фигуркой ко мне... – У... совсем изнасильничел слабую, голодную и... И почти голую женщину,– свою последнюю фразу «И почти голую женщину» она произносит скороговоркой, потом расслабляется, сладко потягивается и добавляет,– так и быть… можешь поцеловать. Я целую мою маленькую, всю вжавшуюся в меня Олю, глажу и чувствую, что не могу ни нацеловаться, ни нагладиться. Приподнялся на локте и смотрю на милое и дорогое лицо с полузакрытыми глазами. – И это все... нацеловался?– шепотом говорит Оля.– Еще хочу! – А... тебе мало? Тогда съем! Съем всю до последнего ноготка!– голосом людоеда вещаю я и с растопыренными руками, и выпученными глазами накидываюсь на любительницу поцелуев. – Ха! Напугал... Не съешь – подавишься моими костями... Целуй, чего остановился людоед косматый... Теперь хватит, а то голова кругом идет. Кому говорят! Голова!.. Голова... плывет... Я прекращаю свои поцелуи и любуюсь на припухшие Олины губы, а она, отдышавшись от шальных поцелуев, просит: – Поцелуй еще... Еще в ямочку... Я с большой охотой выполняю настойчивые просьбы любимой женщины, но... поцелуев... мне явно маловато... – У... Бесстыжий! Куда рукой полез? Замучил! Убери руку... бесстыжий. Я убираю руку и... – Зачем руку убрал?.. Не убирай... и еще... Еще раз в ямочку... последний. Пока все... Я замираю губами на такой вкусной Олиной ямочке, потом приподнимаюсь и сажусь на диване. Поднимаю свою подушку, которая вдруг оказалась на полу, подкладываю ее себе за спину и, поглаживая Олю, говорю: – А я уж грешным делом подумал, что совсем все. А оказывается, что только «пока». А когда кончится «пока все»? Почему молчишь? Я что, твой язык откусил?– смеюсь я, а Ольга, открыв рот и высунув свой язык, вертит им в разные стороны, гримасничает и крутится на диване... – Вот он... язык. Вот... видишь. Видишь, какой длинный, а называется он – «когда будет пока». Понятно! У... задавильщик чертов! Еще и руками лезет везде! У!.. Бесстыжий. Совсем одурел! Лежи спокойно! Сама, из-за тебя, неспокойная стала. Давай, я опять запутаюсь в тебе, все равно кушать не дашь. Ты же продолжай про загадки рассказывать, да хоть свои технарские слова на русский язык переводи. – На чем же мы закончили? А... вспомнил... «Куда полез?» – Дурак... Опять полез... Я же тебя про «Зону» просила продолжать, а ты... Уморить меня хочешь! – А... про... «Зону», так бы и сказала, а я думал, что «пока» уже кончилось. – Болтун. Рассказывай про свою «Зону». – Мы прервались с тобой на триангуляции, масштабах и других «бяках». Тебе нужно про это рассказывать?– спросил я. – Ты что, правда, меня за дуру держишь? Неужели я не знаю, что триангуляция, это сеть треугольников, вершины которых имеют координаты. Может тебе рассказать, что без этих координат невозможно составить карту, а твои стотысячные и десятитысячные всего лишь знаменатель масштаба в сантиметрах. Отбрось два нуля и получишь масштаб в метрах. Ха! Провели тебя умника! – Так чего ты тогда взбеленилась на «бяки» – А ты не догадываешься? Ты же весь такой из себя умный! Даже не подступишься! Не догадался? – Нет... Не дошло. Я явно чувствовал подвох. Я почти догадался, что Ольга решила меня разыграть на «бяках» и... А вот про «и...» – подождем, пусть сама расскажет. – Чего уж проще,– начала Ольга, потом задумалась и добавила.– Про все ваши «бяки» я у вас на базе наслушались, вы даже когда борщ хлебаете, то и тогда пытаетесь вставить координаты в траекторию ложки от тарелки ко рту, я уж не говорю, когда вы с помощью нивелира делите водку. А потом меня и в школе, и институте немного учили, и даже научили кой чему. А еще мне хотелось, что бы ты... Нет, этого не скажу, а то загордишься так, что потом к тебе не подступишься. Ну, догадался? – Нет. Ничего не приходит в голову. Хотя... Конечно – целоваться придумала. Угадал? – Угадал... Угадал бесстыжий. Нет, что бы пофантазировать и сказать, что-нибудь необычное, красивое... Где там! «Целоваться» и баста. У... беспардонщик! Продолжай уж дальше. Мы оба весело смеемся над своей болтовней, но Оля толкает меня в бок и вновь просит, что бы я продолжал свой рассказ, что я и делаю. – После того, как я провел красную линию через красные крестики, то она, эта красная линия, легла точно в долину реки. «Странная линия, причем абсолютно прямая и без малейшего намека на излом, хотя русло реки извилистое но, судя по аэроснимкам и топокарте видимость должна быть на все точки этой загадочной прямой. А что будет, если убрать черные и зеленые крестики, которые лежат на склонах, в долине реки и на дорогах»,– подумал я. Убрал. Оказалось, что все вершины треугольников, на Запад и Восток от красной линии, попадают точно на макушки сопок. В тех точках, где не хватало черных крестиков и не получалось треугольников, я смог их легко определить. Я тебе говорил раньше, что линии в треугольниках были одинаковыми. Мне ничего не стоило обычным измерительным циркулем нанести эти недостающие точки на карту. Оказалось, что эти точки тоже легли на вершины сопок. Но послушай, что получилось дальше. А дальше, до меня дошло, что все вершинки в треугольниках имеют одну высоту. Когда смотришь на карту, то в нагромождении условных знаков, трудно заметить такую закономерность, если специально не анализировать рельеф. Но когда на карте появилась сеть, то одинаковая высота сопок, «сама лезет в глаза». На километровке было хорошо видно, что высоты почти одинаковые, но точно высоты по этой карте не определишь. Пришлось все точки переносить на двадцати пяти тысячные листы. С этих карт я снял все высоты и получил вполне приличные результаты, а результаты были таковы, что в пору затылок чесать. Все высоты совпали. Я могу согласиться, что совершенно одинаковыми могут быть две, три, даже пять, что почти невозможно на таком ограниченном пространстве. Но что бы совпали десять вершин по высоте и по расстояниям между вершинами, да еще прямой линией в долине, то такого феномена просто не может быть. Если бы мне говорили о таком совпадении, я бы такого рассказчика послал очень далеко, а тут сам оказался в роли фантаста. Причем вся эта система ориентирована и лежит по обе стороны от центральной, нижней линии, на одинаковых превышениях, а сама красная линия абсолютно горизонтальна, хотя расположена в долине реки, где верхние точки выше тех, которые лежат ниже по течению. Различия, хоть и не большие, но все-таки… А одинаковые высоты сопок, так то вообще это из области фантастики. Но дальше будет еще интересней. Я посмотрел на часы. Подошло время кормить Ольгу. Ольга, сообразив, зачем я смотрю на часы, моментально выпуталась из меня и уперевшись спиной в стенку стала ногами выталкивать меня с дивана. – У... Заболтальщик! Совсем забыл про мою еду! Уморить меня хочешь. У... уроню на пол! Иди на кухню – умираю! Бульончика! Чая! Пришлось нарочно свалиться на пол, да еще стонать для вида. – Убила! Зачем тебя кормить! И так силы, как у лошади! Покалечила, как я теперь на кухню пойду? – У...Обманщик! Тебя с пятого этажа сбросить, так и то ничего не будет. У... Притворяла! Сейчас буду головой об стенку биться от голода. Чаю! Бульона! Хлеба! Мяса! Картошки! Каши! Быстрей всего этого и много премного! – Лежи болезная, нет, не болезная... Как же тебя назвать, нет, не назвать, а обозвать? Придумал. Ты будешь – «Быстробульонная Дистрофиня». Нравится? Я думаю, что тебе очень понравится. Конечно, понравиться. «Дистрофиня» – почти графиня. Разве плохо? Как ты говоришь: «Ха!» А,– «Ха-Ха-Ха»,– говорю я. Не будешь на пол сбрасывать и калечить. Ха над тобой! Я встал с пола и пошел на кухню. Поставил греться бульон, чай. «А может ей, действительно, можно кусочек курицы дать? Пила без проблем, да и до копны, хоть немного, но кушала. Не должно быть плохо, не две недели без еды была. И хочется подкормить и боязно»,– думал я. Вернулся в комнату... – Оленька, ты хорошо себя чувствуешь? С животиком у тебя все в порядке? – Чего ты о моем животике забеспокоился? Небось, когда давил из всех сил, да руки свои бесстыжие везде и всяко распускал, то не спрашивал, а тут тревоги... Почему? – Думал тебя мяском немножечко побаловать, да побаиваюсь, как бы тебе плохо не стало. – А ты не бойся – давай. Я уже вон, сколько бульона и чая выпила, да твоей глюкозы налопалась, и все хорошо. – Хорошо то хорошо, но у тебя все внутри. Круговорота воды в тебе нет. Вот и беспокоюсь. – У...бесстыжий! Я давно хочу, а ты, меня, только давишь. Собиралась, когда ты на кухню ушел, а тебя опять принесло. – Так бы и сказала. Иди на руки – отнесу. – Еще чего... Я сама. – Я тебе дам сама. Кому сказано, чтоб на руки шла! – Я... Я стесняюсь. – Ха! А голой валяться ты не стесняешься. Я серьезно Оля. Ты еще слабенькая, может неладное быть. Иди сюда – отнесу. Да не дури, я что, над тобой стоять буду. – У... совсем обесчестил женщину... Неси. Я отнес Олю в ванную и оставил там, вернулся на кухню, достал курицу из бульона, выломал грудинку, положил белое, молодое мясо в маленькую кастрюльку, в которой разогревал бульон. Вернулся к ванной. – Ты готова?– спросил я. – Готова... Иди... Сама дойду…– как-то тихо и виновато ответила Ольга. – Опять споришь. Открывай... отнесу на место. – Сам открывай. Сам неси... Я открыл дверь в ванную. Ольга сидела на стиральной машине и держась за дверной косяк. Лицо, которое пять минут назад было розовое и смеялось от души, сейчас было бледное, а на нем блуждала виноватая улыбка. – Тебе плохо?– спросил я,– Побледнела. Что с тобой? – Не волнуйся. Я резко встала и у меня закружилась голова. Вот и все. Сейчас все прошло. Не беспокойся... Отнеси... пожалуйста. Я, правда, дура, что не слушала... Я отнес бледненькую Олю на диван, накрыл одеялом. – Лежи, сейчас принесу бульон и немного отварной курицы. Ты... как? Круговорот нормальный… много? – Бессовестный... Все нормально,– лицо Ольги стало розоветь. Она явно смущалась, но добавила,– не очень много... Мне неудобно об этом говорить. – Раз круговорот сработал, значит, все нормально. Дам немного курицы, только умаляю тебя – очень хорошо пережевывай. Я принес бульон в чашке и курицу на десертной тарелке, даже добавил белый сухарик. Пока Оля жевала курицу, запивая бульоном из чашки, я заварил свежий чай и сам перекусил на кухне на скорую руку. Разлил чай по чашкам и, захватив их, вернулся к Ольге. Она заканчивала свою скромную трапезу, когда я поставил чашки с чаем на столик. – Тебе маленькую, а мне большую. Как кушалось? Все хорошо? – Спасибо. Очень хорошо. Мне кажется, что сил прибавилось. Чай можно? – С каких это пор ты такая послушная стала? – Станешь... Раз такой строгий сиделец за мной ходит. Ха! – Ожила... Допивай чай... Может поспишь? Я тебе колыбельную песенку спою. Сейчас придумаю. Уже придумал, слушай: Баю, баю, Оля – бай, Поскорее засыпай. Ходит, бродит космонавт, Он с Венеры дипломат. Нашу Олю украдет, На тарелке увезет, А тарелка загремит, Нескладуха мне грозит. – Не старайся, не забаюкаешь. Выспалась. Целых три дня спала. Иди ко мне. Хочу запутаться. Хочу рядом, а ты рассказывай дальше. Ты сам-то спать не хочешь?– спросила Ольга. – Нет. Допивай чай и съешь глюкозу. – Допью позже и глюкозу позже. Оставь все так, пусть стоит на столе. Хочу рядом. Рядом спокойно и хорошо. – Потерпи. Чай оставлю, а тарелки унесу на кухню. Покурить хочется. А... потерплю. Дольше проживу. Я отнес посуду на кухню, вернулся, сел на диван, погладил Олю. Она подвинулась, откинула одеяло. – Замерзну... Скорей иди ко мне. Я лег рядом, обнял Олю, которая сразу прижалась ко мне, потом покрутилась, повертелась и запуталась. – Рассказывай. Мне теперь спокойно, я счастливая, а ты, запутанный и никуда не убежишь. Рассказывай, что там еще интересного стало. – Теперь конечно не убегу, а я и не хочу убегать. Слушай. Я остановился на том, что высоты и расстояния оказались фантастически одинаковы, но дальше пойдет еще интереснее. 6 – Ты помнишь, что я познакомился с геодезистом, который работал с геологами сразу после войны? Можешь не отвечать, по твоим глазам видно, что помнишь. Меня познакомил с ним местный охотник, который был хорошим знакомым, даже не знакомым, а другом старому геодезисту. Мы собрались втроем, выпили по рюмашке, закусили, поболтали про житье и бытье. После нескольких рюмок я стал осторожно расспрашивать у геодезиста о «Зоне». Он вначале отнекивался, но когда узнал, что я был в «Зоне», да еще что мы с ним по профессии «одной крови», то стал рассказывать о временах своей молодости. Охотник же стал собираться восвояси, ему или надоели воспоминания геодезиста, которые он скорей всего слышал не раз, или на самом деле торопился по делам. Он выпил с нами на посошок и удалился. Я достал карту, кальки, мои расчеты и все это показал геодезисту. А теперь послушай, о чем мы говорили. Я попробую воспроизвести наш диалог по памяти. – Ты откуда взял эту копию?– спросил он. – Из дела по отводу земель вашей геологической партии. Там в делах ваши подписи и фамилия,– ответил я. – Это я и сам вижу, но откуда ты взял эти крестики? Я хорошо помню, хоть и прошло лет пятьдесят, что на копии их не должно быть. Ты на самом деле снял все с отвода, или копал в других материалах? – Копия снята только с дела по отводу, а другими материалами я не пользовался. Вся ситуация скопирована один к одному. Только я не пойму, что означают крестики разного цвета? В описании к условным знакам их нет,– ответил я. – А их и не должно быть. Ни фига себе! Это же новенькая копировщица натворила. Если бы сейчас были сороковые, или даже конец шестидесятых годов, то всем нам пришлось бы тянуть ни один год «в местах не столь отдаленных». Столько лет прошло, но я хорошо помню оформления этого дела. Это был мой первый земельный отвод, после окончания института и провозился я с ним очень долго. Целая куча подписей и согласований, море печатей. Когда я закончил всю эту писанину, а ты видел, сколько бумаг в этом деле, мне осталось немного подправить копию отвода сделанную на кальке, которую вычерчивала новенькая девчушка – копировщица. Я указал ей на мелкие недостатки, которые нужно исправить, заодно нанести несколько новых скважин. Девчушка сказала, что все поняла, и я уехал со спокойной совестью в поле. Когда я вернулся в поселок, то меня вызвал начальник. Он сказал, что в район идет наша машина, а мне нужно срочно собраться, забрать дело по отводу и дуть в район. Там я получу «Акт на право пользования землей», а дело по отводу, один экземпляр, сдам в район, а второй, наш, заберу с собой. Начальник договорился с председателем райисполкомома, что госакт нам выдадут сразу же после получения землеустроителем дела по отводу на "Зону", хотя в те времена сам поселок геологов называли «Светлый», а всю территорию местные жители называли «геологоразведка», а официально «Участок геологической партии № 17». «Зоной» все это место стали называть после фильма «Сталкер», но об этом ты и сам знаешь. Машина стояла во дворе, а все те, кто должен был ехать, сидели в кузове и дожидались только меня. Я схватил дело, кое-какую одежонку и кинулся к машине. В районе я сразу сдал дело землеустроителю, а он даже не стал его смотреть, потому что мы его сто раз лопатили, все необходимые подписи собрали, печати проставили, а недочеты, которые почти всегда неизбежны, если дело оформляет новичок, были устранены раньше. Взамен дела по отводу я получил госакт и в тот же день уехал в поселок. Больше я этого дела не видел, да оно мне и не было нужно, а другим, скорей всего, тем более. Поселок геологов бросили, работы свернули, значит и дело по отводу, никому не требовалось, тем более что границы участка были условные, не остолблены, не имели координат и проходили вдоль дорог, рек, озер. По «живым урочищам», как принято говорить в землеустройстве. На планах, этот участок, выделяли белым пятном, или лесом – так требовала инструкция, по которой запрещалось показывать ситуацию внутри ведомственных участков закрытых для посещения «простыми смертными». Даже полеты гражданской авиации были запрещены над такими участками. И это была не придурь спецорганов. Такая система существует во всех государствах, которые хотят обеспечить свою безопасность. Ты видимо первый взялся всерьез за этот участок, а как появились эти кресты на кальке землеустроителя, я понял только сейчас. Когда копировщица стала наносить скважины с геологической карты на кальку, она добавила и эти кресты, решив, что эта чертовщина пропущена. Меня не было, проверить некому, землеустроитель не обратил внимания на эти кресты, да и ты тоже, если бы не твои приключения в «Зоне». Верно, я рассуждаю?– спросил геодезист. – Абсолютно верно,– согласился я и стал рассказывать, почему обратил внимание на цветные крестики,– я, когда впервые взял это дело, то на ситуацию внутри участка даже не смотрел. Мы ее все равно показали бы лесом. Меня интересовали границы и площадь участка. Я еще обрадовался, что границы нанесутся без всяких проблем, потому что проходят по «живым урочищам». Это потом, после приключений в «Зоне», я всерьез стал копать. – Я так и думал. А означают они, эти кресты, паря, очень серьезное и страшное дело и экземпляр той единственной геологической карты есть только у КГБ, а тогда – НКВД. Причем они на месте грифа «Секретно», поставили «Сов. Секретно», но самое смешное, что они не засекретили два дела по отводу, которые так и пролежали с грифом «Для служебного пользования», правда в деле нет геологической ситуации, зато есть крестики, ради которых и была изъята геологическая карта. Я ошибся. Дел было два, а с крестиками, только одно и оно осталось у землеустроителя, потому что моя копировщица не успела нанести кресты на нашу кальку. Она хотела это сделать, когда я привезу дело по отводу. Дело я привез, но в текучке моя красавица забыла, что нужно перенести с геологической карты на нашу кальку эти злополучные кресты. И хорошо сделала, что забыла, потому что НКВДешники долго допытывались о возможных копиях. Но я твердо знал, что кроме геологической карты, крестики ни где не фиксировались, если не считать дела, которое осталось в райисполкоме у землеустроителя. Но практикантка, к тому времени была в институте, а я и не предполагал, что девчушка там натворила. Мое счастье, что ребята из НКВД не пошарили у землеустроителя, а то бы мне пришлось сушить сухари, несмотря на хорошие, почти дружеские отношения с нашими кураторами из так проклинаемого нынче ведомства. А у них, помимо посадки «борцов за свободу слова», было море нужных и полезных дел. О них не вспоминают, да и не хотят вспоминать в той помойной яме, в которой мы оказались и в которую нырнули по собственному желанию в конце восьмидесятых. Так что ты и землеустроитель, имеете ту бомбу, которой занимались десятки людей, и к которой был причастен я. Сама «Зона» вроде ничего плохого не делала. Она следила, если можно так сказать, за порядком. «Зона» не любила насилия, убийств, как людей, так и животных. Не любила нарушений ландшафта и не терпела буровых работ. Когда бурильщики забуривались до определенного пласта, а какой это пласт, никто не мог сказать точно, потому что из скважин не могли взять ни одного керна, значит ни каких анализов по пласту, получить было нельзя. Тогда же происходили непонятные поломки, или вообще фантастические вещи. Исчезали пробуренные скважины, и даже сами бурильные вышки со всеми бурильными причиндалами. Вот, что такое «Зона», если говорить о ней кратко. – А если не кратко? И что же это за условные знаки?– спросил я, показывая кальку с крестиками,– А то, что я «раскопал» в «Зоне», расскажу после того, когда вы объясните про эти кресты. – А тебе не надоело мне «Выкать». Мне надоело. Так что начинай нормальный разговор. Давай пропустим по малой и продолжим беседу про эту чертову «Зону». Мы выпили по стопарику, закусили, пожевали, потом покурили и пропустили еще по маленькой. После чего геодезист, слегка заплетающимся языком продолжил свой рассказ. – Давай разберемся с черными крестиками. Это самые поганые места. На месте этих траурных крестов, исчезали, или пропадали люди и собаки, исчезали тракторы, вездеходы и машины, исчезали скважины вместе с бурильным оборудованием. Если рядом с черным крестом стоит «М-2-!», то в этом месте исчезли два мужика. Просто исчезли и все, а поиски их, или их тел не дали ни каких результатов. Растворились люди, как в воду канули и ни малейших следов их исчезновения. Некоторые свидетели, хотя свидетелями их можно назвать с большой натяжкой встречались с исчезнувшими буквально за час до их исчезновения. Ни каких аномальных явлений эти «свидетели» не наблюдали. Ни тарелок, ни взрывов, ни непонятного свечения, ни плохого самочувствия в своем состоянии они не замечали. Пропали люди так, как будто их не было вовсе, хотя все «свидетели» утверждали, что видели их, разговаривали, а некоторые даже ругались с исчезнувшими. Если рядом с черным крестиком была надпись «М-1», «Ж-1», или «Соб-1», то это означало, что мужчина, женщина, или собака погибли, а может и умерли. Причину смерти никто толком назвать не мог, хотя тела погибших в этих случаях не исчезали. Были инфаркты, кровоизлияния в мозг, даже резкая потеря крови через незначительную рану, как при гемофилии. Погибали в основном солдаты из охраны. Их посты располагались по периметру «Зоны» и внутри нее. По периметру посты находились в основном на вершинах сопок, или на их склонах и были оборудованы небольшими избушками, ты их наверняка заметил на аэроснимках. Солдаты жили там месяцами, человека два или четыре на пост, с ними же жили и сторожевые псы, обычно две немецкие сторожевые овчарки. Еду солдатам и собакам, а собаки состояли на «собачьем довольствии», приносили, или привозили из поселка. На отдаленные и труднодоступные участки забрасывали продовольствие. Там солдаты сами готовили себе еду. Посты у дорог и вдоль рек не были оборудованы избами. Для часовых строили навесы, или ставили палатки с печкой. Только на дальних постах, где не было дорог, строили избушки вдоль реки. Так вот, на этих постах погибали совсем молодые и абсолютно здоровые парни, причем умирали от болезней совершенно не характерных для молодых. А самая странная смерть была у женщины, бывшей конвойной в женском лагере. Она умерла от маленького пореза на пальце, когда резала мясо убитого медвежонка. Из этой ранки вытекла вся ее кровь, как при гемофилии, а ведь женщины этой болезнью не болеют. Она пыталась завязать ранку, перетягивала жгутом руку – ничего не помогло. Патологоанатом констатировал резкую кровоточивость, но гемофилию не назвал. «Женщины не болеют гемофилией, хотя все признаки налицо. Но женщины не болеют этой болезнью, значит, ей будет поставлен диагноз кровоточивость»,– так заявил патологоанатом. Но и это не все. Солдат, который застрелил медвежонка, пропал на своем посту вместе с собакой через три дня, после смерти конвоирши. Искали, но не нашли. Надеюсь, ты понял, что «М-1»– мужик погиб, «М-2-!» – пропало два мужика, «Ж-1» – женщина погибла, «Соб.-1-!» – собака исчезла. То же и с техникой. С-1-! – исчезла скважина, М.лег.-1-! – исчезла легковая машина, М.гр.-1-! – грузовая, Т-1-! – трактор, В-2-! – испарились два вездехода. Поведав все эти страсти, геодезист посмотрел на меня, заранее предвидя мое изумление, вопросы и полное неверие его фантазиям. Я очень внимательно его слушал, но когда он закончил, то в первые минуты мне было очень трудно отойти от фантастического шока с исчезновением людей, собак, а самое главное – с пропажей пробуренных скважин вместе с обсадными трубами и бурильными станками. Подумав немного, я сказал геодезисту: – Ты знаешь, я не очень верю во все исчезновения, но что бы пропала скважина, то здесь я окончательно пасую перед такой фантастикой. Я могу понять про трактор, вездеход, или машину, хотя в те времена украсть технику было почти невозможно, но если очень захочется, несмотря на невозможность сбыть украденное, то все-таки можно. Но что бы пропала скважина, да еще вместе с буровым станком, то это предел моего понимания,– закончил я свой монолог. – Чудак,– сказал геодезист,– если бы только скважина, тогда это просто. Мог произойти сдвиг пластов, или еще какая-нибудь «катаклизма», но скважины исчезали вместе с буровой вышкой, горючкой, трубами, насосами. На месте исчезнувшей скважины появлялась зеленая полянка со всем тем, что было до того, когда впервые забили кол на месте бурения. Такое ты себе можешь представить? Конечно, нет. Вот и я не могу, хотя был свидетелем всего этого. – Я не знаю, как в это верить, но это нормальные сомнения, а не визг из различных шоу, по поводу «тарелок». Так я называю все то, что пока непонятно, но, наверное, происходит. Среди современного мусора идей, очень трудно найти правду. Все домыслы «продвинутых специалистов» по поводу следов НЛО, или дебильные выводы, или сплошная лож. А что с другими крестиками?– спросил я – Ты и мои домыслы называешь дебильными?– возмутился мой собеседник. – Что ты! Ни в коем разе! Ты же был очевидцем тех событий, а я, не пальцем деланный, что бы не сообразить, где больное воображение, как у идиотов на телевидении, а где строгий подход, как у тебя к тому происходящему, что на твоих глазах твориться и отчего может запросто съехать крыша. Потом ты не забывай, что в «Зоне» я тоже кое-что наблюдал, а к тебе пришел слушать не сказки. Я заранее знал, что ты в сказочника в таких делах, как «Зона» не играешь. Что не прав я? Прав. Мы с тобой не один пуд соли съели на маршрутах, ты раньше, а я еще доедаю этот пуд, что бы сейчас трепом заниматься. – Успокоил. А ты, не так прост, каким кажешься с первого взгляда. Молодец, не простодыра,– так своеобразно похвалил мой ответ геодезист.– Раз без трепа, то слушай дальше. С черными крестами, я надеюсь, ты все понял и у тебя есть вся информация. На месте зеленых крестиков, ничего страшного не происходило. Как ты заметил, то рядом с зелеными крестами стоят только «С» и «М.гр.». На этих местах происходили вещи, которые хоть и не очень понятные, но как-то объяснимые. Если стоит «С-2», значит, произошла утечка солярки из емкости, ломались, или заклинивало бурильные трубы, да так, что скважину приходилось бросать. Самым интересным было то, что исчезновение солярки никто не мог объяснить. Слить солярку из емкости было некуда, а увезти и подавно. Разливов не было. Мужики из НКВД рыли серьезно и долго, но ничего не нарыли. Даже думали, что вместо солярки привозили воздух, а соляру продавали местному совхозу. Ничего этого не подтвердилось, да вряд ли нашлись в то время такие дураки, что бы за цистерну солярки идти под пулю, или лет на десять, а то и двадцать в лагеря. С машинами, тракторами та же непонятная беда. Они ломались без всяких причин, в их баках исчезал бензин, хотя бензобаки были в полном порядке. Трактора и машины вязли и садились на раму, а то уходили по самую крышу кабины в непонятное болото на совершенно сухих участках. Вот примерно и все, но самое главное и непонятное происходило в тех местах, где стоят красные крестики. Как видишь, таких крестиков всего четыре и везде стоит по цифре один. Надеюсь, ты понял, что «М-1» – мужчина, «Ж-1» – женщина, «Соб.-1» – собака. А происходили там такие дела, что ни в какие рамки нашей бренной жизни не вписываются. Я расскажу тебе все по порядку. ГЛАВА ПЯТАЯ 1 На том месте, откуда тебя вывезли на вертолете, оно недалеко от Черной Сопки, есть копна сена. Эта копна, на которой ты лежал, была и тогда, когда я начинал работать в поселке Светлый, а это было пятьдесят лет назад. Ты можешь себе представить, что бы копешка сена могла пролежать пятьдесят лет, и с ней ничего не произошло, а ощущение такое, когда смотришь на нее, что скошена и просушена она совсем недавно. На этой копне отдыхали, ее забирали, что бы скормить скотине, ее даже пытались поджечь. Но у тех, кто хотел ее увезти, ломались телеги, или сани, а копна оказывалась на прежнем месте, или любитель сена натыкался на собственные вилы, или ломал руку. Те, кто хотел погреться, поджигая копну в холодное время, обгорали сами. Позже, уже в больнице, они не могли рассказать, как это с ними произошло. Копна не сгорала, а оставалась такой же, как была. В конце концов, все перестали ходить туда, даже стали обходить и объезжать это злополучное место. Но однажды геолог, возвращаясь с маршрута, сорвался с небольшого скального сброса. Он поломал обе ноги и расшиб голову. На маршруте геолог был не один, а с рабочим, который несколько лет работал в нашей партии. Рабочий первым делом нарезал лозы, которая росла у реки и из этих палок, соорудил нечто похожее на шины, которые привязал к ногам геолога своей рубашкой. Рабочий с трудом дотащил геолога до копны, благо сброс в реку, с которого упал геолог, был в двух километрах от копны. Тащить дальше у него не было сил. Время было осеннее, как и в твоем случае, но копна была сухая, хотя сыпал мелкий дождь, который сменился мокрым снегом. Рабочий снял с себя всю одежду, закутал геолога и зафиксировал его ноги, добавив к своей рубашке ремень геолога и свой. Уложив геолога на копну, он забросал его сеном, оставив открытым лицо, что бы тот не задохнулся ненароком. Сам же в нижнем китайском белье, в те времена многие носили теплое голубоватое исподние из Китая, и в кирзовых сапогах побежал до ближайшей буровой, которая была в восьми километрах от копны. Когда он добежал до буровой, то там никого не было – был то ли праздник, то ли еще что-то, но ни бурильщиков, ни даже сторожа на буровой не оказалось. Рабочий побежал к следующей буровой, которая была в пяти километрах. Там та же история, что и на первой буровой. Я уже говорил, что рабочий был опытный и самое главное не хлюпик – настоящий полевик. Не долго думая, он нашел на буровой старую рабочую робу, пошарил по ящикам, полкам и подкрепился тушенкой, салом и хлебом, запил все холодным чаем с почти целой банкой сгущенки. Основательно подкрепившись, он собрал харчей и на дорогу. Одевшись в найденную робу, побежал дальше. На третий буровой опять никого. Оказывается в тот день, собрали всех бурильщиков и свезли в поселок. Их заранее предупредили, что бы они вели работы так, что бы их можно было приостановить именно в этот день. И как всегда, по закону подлости для рабочего, остановиться смогли только те буровые, которые забурились вдоль дороги от Черной Сопки до поселка. За каким лешим собрали всех буровиков, я не помню. Дальше рабочий бежать не смог, дальше он шел пешком, хотя и довольно быстро, но все равно вымотался. Весь день биться на маршруте, а потом добавить пятьдесят километров, да еще ночью, да по осенней дороге – это не каждому по зубам. Но мужик справился и около десяти часов утра добрался до поселка. Пока искали начальство, пока нашли машину, людей, прошло несколько часов. Хотели взять с собой врача. Был у нас такой спец, который мог и роды принять, и заштопать любого. Отличный, универсальный был лекарь, но его в поселке не оказалось. Был он или на рыбалке, или нырнул к очередной геологине, но где он рыбачит, никто и никогда не мог выследить, а о геологинях вообще никто ничего от него не слышал, а узнавали о его приключениях из откровений его очередной пассии. Пришлось ехать без врача. Выехали после обеда, а доехали только к вечеру, сам видел какие дороги, а тогда вообще на тракторах и вездеходах добирались. Подъехали мужики к копне, а на копне лежит геолог, в чем мать родила. Одежда его и рабочего разбросана, палки отвязаны и лежат рядом, а мужик спит. Сколько его не толкали, он так и не проснулся. Стали его обнюхивать – трезвый, ни водкой, ни самогоном не пахнет. Лицо чистое, ни одного шрама на лице, ни одной шишки на голове, хотя рабочий клялся, что у геолога была разодрана щека, а на голове была большая рана и здоровенный ушиб. «От этого ушиба он потерял сознание,– утверждал рабочий,– а на месте шишки была большая рваная рана, из которой хлестала кровь, которая почему-то перестала течь после того, как я положил его на копну». Все окружили голого геолога и стали внимательно его разглядывать, но трогать ни кто не решался, хотя крови на лице не было, а ноги геолога выглядели вполне прилично. Переломов на таких ногах не должно было быть. – Не те признаки,– сказал бородатый геолог. А уж он насмотрелся, за свою долгую бродячую жизнь, не только на переломы и ушибы. Он видел – заваленных в шурфах и шахтах рабочих, погребенных под каменистыми осыпями полевиков и вытаявших товарищей из ледяных могил под снежными лавинами. – За сутки его ноги должны распухнуть как бревна,– сказал бородатый,– а у него обе ноги ровные и без синяков. Нет, мужики, я таких переломов не видел. Одевайте его, приматывайте лангеты к ногам, которые забрали в лазарете и в машину. Приезжие быстро одели «калеку», прикрутили лангеты к его ногам и решили перекурить и обсудить происшедшее. А ты не темнишь про своего геолога,– спросил бородатый у рабочего,– по его виду не скажешь, что он сорвался со скальника? Рабочий кричал и чуть не плакал, доказывая, что геолог сразу потерял сознание, а голова у него была разбита и щека ободрана: «Около того места, где он упал, валяется окровавленный платок, а если хорошо приглядеться, то следы крови можно найти по протоптанной дороге, когда я его тащил до копны». Мужики сбегали до скального сброса и нашли окровавленный платок, обломки лозы, из которых рабочий делал шины, а когда возвращались к копне, то нашли следы крови именно в том месте, на которое указывал рабочий. Никто ничего понять не мог, и не особенно верили рабочему. Все знали, что он мужик надежный, хотя и немного с придурью. Ни до чего не додумавшись, решили возвращаться. Забинтованного и одетого геолога осторожно уложили в кузов на спальные мешки и поехали в поселок. Приехали ночью и сразу отнесли геолога в лазарет. Врача нашли раньше. Он уже поджидал геолога со своими блестящими железяками для отрезания, отпиливания и штопки покалеченных. Ребята занесли геолога, раздели и уложили на операционный стол. Доктор распутал бинты на ногах и стал осматривать болезного. Он его мял, слушал, простукивал, аккуратно шевелил и изгибал ноги, потом сел и задумался. «Костоправ» сидел и думал, а весь народ молча стоял и ждал его приговора упавшему геологу. Прошло минут пять в тяжком ожидании. Тишину нарушали только скрип стула, на котором сидел и думал врач, да его невнятное бормотание. Наконец хозяин лазарета резко встал со своего места и стал кричать на молчаливых спасителей геолога: – Зачем его снотворным напичкали? Кто постарался? Ваше счастье, что мужик здоров как бык, другой от ваших шуток давно бы болотники откинул, а этот хоть бы хны. На какой хрен притащили мужика, да еще историю идиотскую придумали? Думаете, я покалеченного от здорового не отличу? Идите-ка все на!.. Знаете куда?– заявил доктор и добавил с десяток матов, а ругался он, как виртуоз. Все стали объяснять ему, как было дело, но он не верил ни одному их слову, а когда рабочий подробно рассказал, что случилось у Черной Сопки, то доктор очень внимательно на него посмотрел и сказал, чтобы он стоял ровно, а руки опустил вниз. После чего приказал, что бы он подносил указательные пальцы к носу слева, справа и на кончик носа. Потом усадил его на стул и стал стучать по правому и левому колену. У мужика, видимо, было все в порядке. Доктор, покачав своей головой, сказал, что хоть отклонений у мужика нет, но у него мания фантазировать и пусть все дуют по домам вместе со своим сонным геологом. Мужики стали возмущаться. Особенно шумел бородатый, хотя сам сказал доктору, что не встречал такого блаженного сна у покалеченных. В самый разгар заварушки пришел начальник проверить свой кадр. Он быстро сообразил из-за чего весь сыр-бор. Успокоил доктора, который опять задумался не надолго. – Ничего понять не могу,– вновь заговорил доктор после короткого молчания,– если это не розыгрыш. Нужен рентген, а где его возьмешь? А этот хренов больной дрыхнет, и как утверждают все всякого без снотворного и спиртным от него не пахнет, а когда проснется неизвестно. Можно наложить гипс, но я даже не предполагаю, куда и до какого места гипсовать. Может на обе ноги и только до бедер, если переломы ниже колен, а может до задницы, если зацепило выше колен, а если поврежден позвоночник, то его нужно заковать в гипс до самой шеи. Хоть убейте, но не знаю? А он дрыхнет, даже храпит, как после хорошей выпивки и ни одного синяка на нем. Если бы он поломался, то его уже давно разнесло в местах переломов. Бородатый верно заметил, что не встречал таких бодреньких после падений и переломов. Нужен рентген. Ничего не могу понять. Этот фантазер говорит,– доктор показал на рабочего, которого от усталости и неверия стало понемногу трясти,– что геолог летел со скальника. Сломал ноги, разбил голову, ободрал лицо, а эти толкуют, что нашли кровавый платок и кровь по дороге, когда фантазер тащил этого болезного к копне, которая была теплая и сухая, когда кругом лил дождь и шел снег. Мне, что, верить в эту галиматью? Но самое главное я не вижу у больного, ни каких шрамов, ушибов, а о переломах вообще не может быть речи, как утверждает фантазер. Эх, рентген бы! Все затихли, но молоденькая девчушка – практикантка, у нас всегда было много практикантов, надоумила: – У нас есть рентген в лаборатории, но у него очень маленький экран. Можно попробовать,– и показывает на завлаба. Тот объяснил, что мощность рентгена примерно, как у больничного, но ногу между экраном и трубкой не засунуть. Можно убрать экран, а под ногу положить фотопленку, но где ее взять. Но как говорят: «Голь на выдумки хитра». Сразу несколько человек вспомнили, что в поселке есть фотограф Аркаша, у которого фотоаппарат «Фотокор» и целый чемодан фотопластинок. Начальник быстро всех распределил. Одних отправил за Аркадием и фотопластинками, других – нести геолога в контору, в лабораторию, третьих – готовить рентген. Быстро собрали из рентгеновского анализатора и фотопластинок подобие рентгеновской камеры и сделали пробный снимок. Тут же в соседней комнате проявили пластинку, негатив получился вполне приличный, немного переборщили с выдержкой, но это не страшно, выдержку можно скорректировать. Уложили под ноги спящего геолога фотопластинки, завернутые в черную бумагу, и включили анализатор. Проявили пластинки и доктор стал рассматривать их. Смотрел долго, но ничего не высмотрел. Сказал, что бы все просушили, а потом на световом столе разложили, тогда может что-либо стоящее сможет сказать. Все пошли в комнату, где стоял световой стол для изготовления копий на кальке, а геолога оставили спать на столе, где делали снимки. Кода негативы высохли, а что бы они быстрее сохли, завхоз выделил спирт для промывки. Мужики, конечно, стали возмущаться, что такой ценный продукт пошел на такое идиотское дело. Лучше бы завхоз отдал спирт им, а пластинки просохнут и без спирта, а что бы быстрее сохли, мужики согласны дуть на них спиртовым духом. Завхоз спрятал канистру со спиртом в сейф и заявил, что если хотят, то пусть пьют спирт после промывки пластинок. И ведь выпили, и ничего – веселые стали. Принесли сухие пластинки, разложили на световом столе. На негативах хорошо было видно две ноги, вернее кости, а по краям серым тоном проявилось мясо на ногах. Долго разглядывал доктор негативы, даже в лупу смотрел, но ничего не обнаружил. – Все цело. Ни одной трещинки не видно, а о переломах вообще не может быть речи. Если бы были переломы, то я их определил бы еще в лазарете,– сообщил доктор и приказал нести геолога в лазарет, но не в общую палату, а в отдельную, которая должна была использоваться под карантин. Должна была, но не использовалась по назначению, потому что в геологии народ не привык болеть, да еще и такими болезнями, для которых требуется карантин. Зато костоправ «на всю катушку» использовал пустующую палату для своих амурных подвигов. На этом и закончился этот суматошный день. Все пошли отсыпаться, а доктор остался в лазарете. Через сутки, вечером, а это получается ровно три дня, после переломов, геолог проснулся, как ни в чем не бывало, только стал просить еду и воду. Его напоили, накормили и стали расспрашивать, но он ничего путного не мог рассказать. –Ничего не помню,– говорил геолог,– помню только, как сорвался со скалы. Было очень больно ноги. Мне даже показалось, что в ногах захрустело, а потом, как провалился куда-то и все. Больше ничего не помню. Помню, но очень смутно, яркую вспышку, потом опять ничего. Зато когда проснулся, то было такое ощущение, что спал много и крепко и, наконец, выспался после осенних холодных маршрутов». Он не помнил, ни как его нес рабочий, ни как его переворачивал, ни как он умудрился с поломанных ног снять шины и раздеться до гола. Доктор еще раз прослушал и осмотрел геолога, проверил его ноги и голову, после чего отправил одеваться, но запретил работать. Через три дня приказал прийти на прием, что бы окончательно решить, что делать с «покалеченным». Через три дня, уже здоровым, геолога направили в недельный маршрут, с тем же рабочим. После всего случившегося они постоянно работали вместе, даже на пенсию ушли вместе. На этом чудеса с геологом закончились. Теперь понятно, что означает «М-1» рядом с красным крестиком.– Закончил свою длинную повесть о «покалеченном» геологе геодезист. – Теперь понятно,– сказал я и добавил,– а на месте копны, можно поставить не «М-1», а «М-2». Выходит копна вылечила двоих мужиков, а разница между первым исцелением и моим, составила более пятидесяти лет. Ни за что бы не поверил, если бы сам не оклемался на этой вечной копне. А что на месте других красных крестов происходило? 2 – Второй случай был недалеко от поселка Светлый. В партии работала третий год геолог Светлана Николаевна. Она всего год назад окончила геологоразведочный институт, но до его окончания два года подряд отрабатывала практику в нашей партии и естественно, что распределение на работу она получила к нам. Несмотря на молодость и кажущуюся неопытность, под ее началом трудилось до десяти рабочих и два техника. Должность Светланы Николаевны в партии была не из лучших. Если геологам на полевых маршрутах бывает не сладко, то ее должность была и вовсе «хуже горькой редьки». Хотя она жила почти постоянно в поселке, но командовать бригадой мужиков совсем «не мед» для новоиспеченного геолога. Ее рабочие «били» геологоразведочные канавы и шурфы на сопках, которые были недалеко от поселка, если километров двадцать, или тридцать по бездорожью и в тайге можно считать «недалеко». Работать с таким контингентом, который почти всегда требует завысить объем вынутой породы и ведет жаркие споры по категории твердости грунтов, очень непросто даже бывалому геологу, не то, что молоденькой геологине. Но Светлана Николаевна на удивление всем «бывалым» очень неплохо справлялась со своей непростой работой. Светланой Николаевной ее называли на работе, а вне работы и «за глаза» звали: «наш Светик», «Светлая», «Светочка» и даже «Светлячок». Девушку очень любили и уважали в партии за добрый и незлобивый характер, за справедливое и ровное отношение к рабочим, за толковое знания дела, которое ей доверили. Такие качества очень ценятся в полевых экспедициях и партиях, а красота и ум Светлячка заставляли склонять перед ней самым непримиримым женоненавистникам свою голову. Очень часто можно было слышать, с какой теплотой и любовью говорили люди о Светлане. «Наша Светлая опять в сопку побежала»,– говорил один». Или: «Светлячок нынче дома. Видишь ее окошко открыто». Через год после «поломанного» геолога наша Светлана Николаевна решила позагорать и искупаться. Ушла она одна, никого не предупредила и... пропала. Хватились только на следующий день к обеду. Сначала искали в поселке, обошли все дома, но она ни к кому не заходила и ни у кого не ночевала. В столовой повариха сказала, что когда Светлана пообедала, то спрашивала у нее, где можно искупаться и позагорать. Повариха посоветовала купаться около поселка, а за поселок не ходить. «Одной, за поселок, ходить не стоит, могут мужики пристать. Они у нас тихие, но без женщин, иногда звереют. Зачем тебе далеко ноги бить, когда рядом с поселком хороший пляж, даже лежаки ребята сделали. Лежи, загорай, купайся и поселок рядом»,– советовала повариха. Организовали людей и стали прочесывать тайгу вверх и вниз по реке. Искали целый день и часть ночи – бесполезно. Весь послеобеденный день и половину ночи мужчины, женщины и даже дети цепью прошли места предполагаемого отдыха Светланы, но такой тщательный поиск не дал, ни каких результатов. Даже мельчайших следов пропавшей девушки не обнаружили. Решили рано утром продолжить поиски, но многие покачивали головой и не надеялись на благополучный исход поисков. На третий день ее нашел наш «костоправ» на полянке, где река делает резкий поворот. Доктор решил порыбачить до того, когда начнут поиски пропавшей любимицы всего поселка. За неделю до рыбалки, он пришел ко мне и попросил показать хорошие места, где можно спокойно порыбачить, но недалеко от поселка. Я развернул карту, и мы вместе стали выбирать. Ему понравилась петля, где река, со временем, пророет новое русло, а нынешнее превратится в старицу. Доктор снял копию на этот кусочек и удалился. Рано утром, когда солнце еще не взошло, а жители Светлого досматривали последние сны, он пришел на эту петлю. Выбрал удобное место для рыбалки, разложил свои снасти и пожитки, но перед тем как забросить блесну спиннинга решил перекусить и заодно опрокинуть стопку медицинского спирта. Он достал из рюкзака хлеб и приличный кусок мяса копченого кабана, которого подстрелил месяц назад. Кабана он завалил не в «Зоне», а на овсяном поле совхоза. На этом поле дружная семейка кабанов не столько лакомилась, сколько перемалывала своими рылами пашню, с молодыми ростками овса. Доктор, хотя и был страстный охотник и рыбак, никогда не стрелял зверя в «Зоне». Рыбу ловил изредка, но ружьем не баловался. К тому времени многие работники геологической партии интуитивно поняли, что охота в «Зоне» вместо прибытка, приносит одни убытки и неприятности. Доктор нарезал аппетитными ломиками мясо копченого хулигана, отрезал от буханки два куска белого хлеба, который в то время был большим лакомством и приготовил пару бутербродов, а из фляжки плеснул в эмалированную кружку чистый спирт. Перед тем как выпить и закусить он встал со своего места с бутербродом и кружкой. Полюбовавшись на реку и окружающий место рыбалки живописный пейзаж, он сделал резкий выдох, перед тем как выпить спирт и… Хотел бы я посмотреть на его физиономию, когда он с бутербродом в левой руке и с кружкой в которой плещется долгожданный спирт в правой, увидел ту, которую искали все жители поселка геологов, но не нашли. Через просветы между деревьями, на чистой полянке, покрытой ровной зеленой травой, он увидел голую Светлану. Кружка со спиртом и бутерброд с аппетитным копченым мясом полетели в разные стороны, а любитель рыбалки, спирта и копченого кабана напролом через кусты бросился к несчастной девушке, которую принял за мертвую и наверняка изнасилованную. В геологической партии работали разные люди, и хотя отбор в эту партию был самый строгий, но выпить, погулять, подраться и поволочиться за женщинами, даже после такого жесткого отбора, охотников было не мало. Продравшись через густой кустарник, запыхавшийся рыбак склонился над голым телом. Немного придя в себя от шока, заметил, что голое тело дышит и даже живое. Он проверил пульс, дыхание, приложил ухо к груди и послушал сердце. «Здорова, только спит, как прошлогодний геолог,– позже рассказывал доктор.– У меня, от такой нагой красоты, даже мысли нехорошие появились. Уж больно хороша была голая Светочка. Я, когда слушал сердце, то ее молодая, ядреная грудь сводила меня с ума, даже поцеловать хотелось. Как вытерпел, сам не знаю? А ведь я врач и для меня голый человек просто пациент. Здоров ли он, или болен, в сознании, или спит. А вот, поди же, чуть с сума не сошел от спящего Светлячка». Мужики ржали, а один из них ляпнул, что он врет и, наверное, не только поцеловал, а и еще кое-что сотворил. Доктор от такой неправды запустил в мужика горячий никелированный стерилизатор, но не попал, а то пришлось бы ему лечить ожоги на обидчике. Доктор и спасенная им Светлана, позже поженились и жили очень дружно. Блудливый «костоправ» после женитьбы даже «гусарить» перестал. Они, между прочим, здесь живут, но уже оба на пенсии, если захочешь, то я тебя с ними могу познакомить – хорошая пара и дети, и внуки у них хорошие. Так вот, доктор ничему не удивлялся, после «покалеченного» геолога. Налюбовавшись на сонную девушку, стал думать, как бы быстрее доставить ее в поселок, что бы отменить поиски сонной красотки. Послушай, что он рассказывал. «Я хотел ее одеть, но рядом лежал только купальник, который она сняла, а зачем... Но мне было не до рассуждений. Когда я натягивал на нее купальник, то обратил внимание, что на Свете нет ни одного волдыря и ни одного укуса, хотя в воздухе гудело от комаров и оводов. За то время пока она спала голая, да еще ночью, на ней не должно было быть ни одного живого места от укусов этих кровососов. «Наверное, мазью от комаров намазалась»,– подумал я. Мы, в тот сезон, впервые получили вонючую мазь от комаров, а раньше спасались только накомарниками. Я решил понюхать и удостовериться, мазалась ли она этой дрянью. Оказалось, что не мазалась. Девушка пахла речной водой, солнцем и воздухом и еще тем... отчего мужики балдеют и сходят с ума сильнее, чем от водки и спирта. «Где же ее одежда?»– думал я и прошел вверх по реке. На небольшом пляже обнаружил одежду, пакет с едой, полотенце и одеяло, на котором она загорала. Собрав все, вернулся к Светлане. Я без проблем одел девушку, сложил свои и ее вещи в рюкзак, проверил лямки на рюкзаке и одел его. Поднял «сонную пропажу», уложил ее на плечи и пошел в поселок. Когда до поселка оставалось около километра, то из конторы выбежал народ и толпой бросился на подмогу. Меня, когда я вышел на чистое место с девушкой, заметил чей-то пацан. Он сбегал за биноклем и, разглядев, что несут человека, побежал в контору, где планировали, откуда начинать поиски пропавшей Светланы». Сонную девушку отнесли в лазарет, в который набилась целая толпа народа, стояли даже на улице. Доктор смекнул, что со спящей красавицей произошло нечто похожее, что было с травмированным геологом. Прежде всего, он выгнал толпу из лазарета и наказал поварихе, что бы приготовили приличный обед для него и «больной». Так он «обозвал» свою спасенную красавицу, на которую положил глаз, как говорят в последнее время, а в наше время говорили: «Влюбился». После всех отданных распоряжений он преспокойно сел рядом со своей новой и как ему теперь казалось,– «Единственной на всю оставшуюся жизнь возлюбленной»,– стал ждать вечера, уверенный, что вечером она проснется обязательно. В том, что она оказалась единственной, он не ошибется, прожив и пережив с ней все бури и невзгоды нелегкой бродячей жизни доктора, а она геолога, в геологических, геофизических и других экспедициях. Она будет для него той единственной и любимой, которую он принес на своих плечах в свой маленький лазарет в далеком, а сейчас заброшенном поселке с красивым, но не официальным названием – Светлый. После такой истории попробуй не верить в любовь с первого взгляда. Кстати, эта девочка была одной из тех, кто работал в Амаканской экспедиции, которая искала алмазы в Якутии. Она сумела вынести на своих плечиках все тяготы поиска, именно вынесла, потому что рюкзак с образцами намытых шлихов не всякому мужику бывает под силу, но это совершенно другая романтическая история. Геодезист закурил, взял бутылку с остатками водки, разлил по стаканам. Я тоже закурил и «переваривал» рассказанное. Мы молча подняли стаканы, чокнулись ими и также молча выпили. Закусили... Мне не хотелось нарушать наше молчание. Я хорошо представлял, каково было «Светлячку» на маршрутах, когда дни, недели, месяцы, а порой и целые годы поиска уходили «псу под хвост». Зато, каким счастьем горели ее глаза, как она подпрыгивала «до потолка», когда под лучами Рентгена блеснет и застынет блестящей точкой на экране анализатора мельчайшая пылинка алмазного кристалла из ее шлиха. Видимо мое настроение, мои мысли, и мои воспоминания были схожи с воспоминаниями моего собеседника, только он не молчал, а продолжил свой рассказ. – Сейчас рассказывал тебе, а ощущение такое, как будто только вчера, вернулся из Светлого. И грустно, и тепло от воспоминаний. Мы, с тобой, счастливые люди. Повидали много, а воспоминания, в основном, светлые остались, а все плохое отвалилось, как осыпается высохшая грязь, прилипшая к энцефалитке и кирзовым сапогам. Хорошая, красивая жизнь прошла, жаль мало человеку отпущено. Не понимаю людей, которые ноют, что жизнь плоха. Чепуха. Жизнь всегда хороша, даже в болезни, особенно хороша, если болезнь через колено сломаешь. А если нет... то... А на кой Черт загадывать про... то!.. Слушай дальше. Доктор ждал вечера, а его невеста спала и совершенно не догадывалась, что за одно единственное утро произошло большое изменение в ее судьбе, причем без ее ведома и согласия. Я Светлану невестой назвал потому, что для доктора она стала невестой тогда, когда он ее одевал и нес в поселок. То, что ему могут отказать, он даже не задумывался – этого просто не могло быть. Я опять отвлекся, но уж больно мне эта пара была симпатична, да они оба и сейчас симпатична. Доктор ждал вечера, а Светлана очнулась после обеда, около двух часов дня. Она ни чему не удивилась. Ее, как и покалеченного геолога потянуло на еду и питье. Костоправ угадал все верно, кроме времени, когда она проснется. Обед был готов и подан прямо в постель героине нашего повествования. Девочка вначале напилась воды, а потом плотно поела. Доктор стал ненавязчиво расспрашивать ее, что произошло в тот день, когда она пошла загорать. Но будущая невеста почти ничего не могла вспомнить. Все, как с геологом. Она помнила, что купалась, а потом решила нырнуть с дерева, которое склонилось над водой, а до воды было метра два. Прежде чем нырять она проверила глубину около дерева. Везде под деревом было глубоко, а вода такая прозрачная, что каждый камешек на дне было видно. Она вышла на берег, залезла на дерево и пошла по наклоненному стволу. «Хорошее место для прыжка в воду. Не очень высоко и до дна далеко, а вода, какая красивая»,– подумала Света и сиганула вниз. После этого прыжка она ничего толком не помнила. Ощущение было такое, что она спит и видит во сне, как ныряет, и ударяется головой обо что-то твердое. Потом пила очень много воды. Не хотела, а пила и пила, а потом хотелось дышать, но не получалось. Сквозь сон она почувствовала, что кто-то большой и лохматый, как медведь, вытащил ее из воды и отнес на теплую красивую поляну, а сам ушел. Потом яркая вспышка, которую было хорошо видно, хотя светило яркое солнце и… все. Больше никаких снов, а когда проснулась, то оказалась в больничной палате рядом с доктором и с ощущением, что очень хорошо выспалась. На голове у девушки не было ни одной царапины, и ни одного ушиба. Разговоров в поселке было много, а сплетен еще больше. Никто особенно не верил, что она проспала почти три дня на поляне. Некоторые сплетничали про нее и молодого парня – симпатичного геолога. Злые языки болтали, что девчонка прогуляла с парнем пару дней, а потом на полянке заснула, согревшись на солнышке. Если у геолога и его поломанных ног был свидетель, то в историю с нырянием, утоплением и мохнатым спасителем, мало кто верил. Одни считали это глупой выдумкой, что бы скрыть гулянку с молодым и симпатичным бабником, от которого пострадали ни одна и не две девчонки в поселке, другие считали все сном, но никто не мог сказать ничего определенного. Наш доктор во все эти сплетни не верил, но проверял. Через два дня он точно узнал, что парень, на которого грешили сплетницы, в то время был на маршруте и никак не мог попасть на свидание. Он даже раскопал у радиста поселковой радиостанции радиограммы, которыми обменивался гулена – геолог с начальством. Что бы рассеять свои сомнения насчет «чего-то большого и лохматого», доктор этим же вечером сбегал к тому месту, где нашел свое счастье и, пройдя вдоль берега, вышел на следы большого бурого медведя. Следы вели из леса к воде, потом терялись и только ниже по течению выходили из воды, примерно в пятидесяти метрах от того места, где ушли в воду. От того места, где следы вышли из воды, хорошо читался след медведя, который шел к поляне, на которой спала наша героиня. С этой поляны следы вели в сосновое мелколесье. Но самым интересным было то, что медведь в сосняке не сломал ни одного деревца. Погнутые и раздвинутые деревца были, но сломанных стволов доктор не обнаружил. Он очень удивлялся, когда рассказывал мне эту историю: «Как же такая махина умудрилась протиснуться через молодой и густой сосняк и ни чего не поломать, когда в других местах я наблюдал, и не единожды, что бегущий медведь оставляет буквально просеку из поломанных и выдернутых деревьев». То, что Миша прошел здесь, было видно по крупным следам на придавленной молодой траве и клочкам шерсти на стволах и ветках сосенок. За порослью леса след косолапого уходил через небольшой ручей и далее в сопку, которая заросла матерыми соснами. Далее прослеживать след зверя не имела смысла, и доктор вернулся на поляну. У него, после того как он разобрался со следами, сложилось мнение, что медведь зашел в воду, но перед этим бежал из леса, но не из молодого сосняка, а из густого соснового бора, который длинным узким языком заполз в петлю, образованную руслом реки. Именно на краю этого языка находился наш герой, когда через редколесье заметил голое тело, собираясь принять на грудь стопку спирта, закусив огненную жидкость бутербродом с копченым кабанчиком. Следы бегущего медведя тоже хорошо читались. Пробыв в воде некоторое время, он вышел на берег метров через пятьдесят вниз по течению. Между следом, где медведь вошел в воду и вышел из воды больше ни каких следов не было. Значит медведь в воде на протяжении пятидесяти метров вниз по течению реки, чем-то занимался и из воды он вышел не один, а что-то тащил и это «что-то» оставило след от воды до самой поляны. Когда у доктора, после анализа увиденного сложилась нарисованная выше картина поведения косолапого спасителя утонувшей Светланы, он вспомнил что, надевая купальник на голую девушку, удивился большим дырам на этом купальнике, но тогда ему было не до дыр. Зато сейчас он точно знал, что девушку тащили за купальник, спиной вниз, а купальник, который лежал рядом с ней, она сняла сама, но не помнила этой подробности. Все было похоже на действия «поломанного» геолога, когда он снял с себя всю одежду, а потом ничего не помнил. Доктор вернулся в поселок, зашел в лазарет, где его больная мило беседовала с поварихой. Повариха была отправлена домой, а костоправ попросил показать купальник. Девушка застеснялась, но беспрекословно подчинилась. Когда доктор спросил у нее про дыры на купальнике, она твердо заявила, что у нее это совершенно новый купальник и ни каких дыр на нем никогда не было, а откуда взялись эти она не имеет ни малейшего представления. Доктор заставил ее снять купальник, а взамен одел ее в полосатую больничную пижаму. Осмотрев внимательно рваный купальник, он пришел к выводу, что его невесту медведь тащил за купальник, потому что на передней части остались симметричные следы от зубов, а если добавить хорошо читаемые следы, на поляне и берегу реки, то не остается сомнений, что девушку носил медведь. А вот зачем носил?.. Если для того, что бы, когда она станет «с душком», полакомиться нежным и сладким мясом, тогда почему он не тащил ее в чащу и не завалил буреломом, как это делает каждый уважающий себя медведь. А если не на еду, то зачем на поляну и так аккуратно? Одни вопросы, на которые нет ответов. Доктор продержал свою пленницу в лазарете ровно полторы недели. За это время он умудрился уговорить ее, что бы она стала его женой. Как только она согласилась, то этот хитрюга пошел к начальнику, выпросил у него вездеход, якобы для того, что б отвезти в район на консультацию свою больную. Начальник в таком деле не мог отказать и отправил их в район, где эта парочка вместо больницы направилась в ЗАГС. Их не хотели регистрировать, но доктор навесил лапши на уши «регистраторам счастья и смертей», что его невеста в «интересном положении». Их зарегистрировали, в порядке исключения, и поставили печати в паспорта. С тех пор, эта «исключительная» парочка, моталась друг за другом, как нитка за иголкой по всей нашей стране. Но на старости лет они вернулись в места, где в молодые годы их так неожиданно и счастливо свела судьба. И ведь действительно их свела «счастливая судьба» и «любовь с первого взгляда» раз они смогли пронести это счастье и любовь столько лет и не разбить, несмотря на все препятствия в своей не простой бродячей жизни. Окончание следует