- Представляешь, папа, теперь для получения диплома необходимо свободно владеть арабским языком! – возмущённая девушка буквально вбежала в квартиру, где её отец, 45-ти летний Джонатан Адамс, недавно придя с работы, сидел в кресле и медленно перелистывал присланную газету. Он делал это большей частью по привычке, точнее, потому что с детства считал естественным поступать именно так и не представлял, как можно по-другому. Содержавшаяся в газете информация не представляла для него никакого интереса, скорее являлась привычным атрибутом жизни. Он перевёл взгляд на дочь и спокойно произнёс: - Что же, Кейт, сейчас такое время. Мы живём в мультикультурном обществе, и оно, само собой, предъявляет к нам свои требования. Кейт собиралась стать педагогом. Её недовольство изучением арабского было вызвано, как и у большинства студентов, нежеланием дополнительных нагрузок. При этом она была готова принять абсолютно любые аргументы против этого. - А знаешь, вот Том говорит, что Англию надо вообще освободить от иммигрантов, а не предоставлять им равные права. Он считает, что мультикультурный мир – это мир вообще без культуры, потому как сосуществование абсолютно чуждых друг другу традиций невозможно. Что-то будет обязательно вытеснено. В общем, называет это деградацией… - Вечно ты повторяешь всякую чушь! – Джон, который обычно редко выходил из себя, не терпел подобных разговоров. Сам он старался не задумываться о сути происходящего и не хотел, чтобы его дети вникали в это. Он считал, что вникать в подобные вопросы – дело политиков, простому же человеку нужна спокойная жизнь, а такие мысли отнюдь ей не способствуют. – Ваш Том и подобные ему – настоящие фашисты. Такие идеи уже были распространены. К чему это привело – знают все. И не надо их слушать. Было видно, что Джон не хочет продолжать этот разговор. Он снова, но уже чуть быстрее, стал перелистывать газету, то и дело останавливаясь и пробегая глазами отдельные материалы. В это время с работы вернулась его жена Мэри. Она, как обычно, сама открыла дверь и неслышно вошла, даже застав конец разговора. - Да уж, Кейт, - заметила она, - такие идеи имеют известные последствия. Вон, сейчас встретила знакомую, так она сказала, вчера снова была драка, и опять кого-то убили. Как будто они в чём-то виноваты! Кейт слегка пожала плечами и пошла в свою комнату. Оставшись наедине с женой, Джон счёл необходимым поговорить об их сыне, который в последнее время стал поздно приходить из школы и вообще вести себя как-то по-другому. - Крис не говорил тебе, что задержится? - Ой, что ты! – махнула рукой Мэри. – Будут они кого предупреждать! Они считают себя самостоятельными, им плевать, волнуемся мы или нет. - Да и вообще, когда он приходит, то практически не разговаривает. Неужели ты не замечаешь этого?! Он стремится как можно скорее закрыться в своей комнате. Такое ощущение, что ему все надоели… - Ну, ты же знаешь, каковы ребята в этом возрасте. У них своя жизнь, мы для них – почти что пережиток прошлого. Разговор как-то не шёл, и Джон вновь прибегнул к ставшему спасительным чтению газеты. Так и шли дни. Крис всё больше отдалялся от семьи, Кейт, уже смирившись с новыми порядками, большую часть времени посвящала учёбе и друзьям. Джон и Мэри работали, чтобы прокормить семью. Это было основным занятием их жизни. Казалось, вне работы она вообще теряла всякий смысл, хотя и трудились они лишь для того, «чтобы жить». Они как будто старались отгородиться в своём маленьком мирке от всего, что происходило вокруг. И уж тем более не волновала их оккупация страны этническими группировками, которая всё громче заявляла о себе. Люди прекрасно знали об участившихся грабежах, убийствах, изнасилованиях, о разгуле наркоторговли, однако принимали это почти как должное, и никому даже в голову не приходило задуматься о причинах. Однажды, идя домой, Джон увидел на дверях листовку. Он никогда не обращал внимания на подобные вещи, и будь она в другом месте, её постигла бы та же участь. Но она как будто навязывалась, чтобы её прочли, и Джон покорился. На белом фоне жирными чёрными буквами был написан следующий текст: «Англичане! Все те, в ком ещё жив дух нашей великой Родины! Неужели вы готовы терпеть насилие со стороны иммигрантов? Неужели вы согласны на то, что наши дети будут гибнуть от наркотиков, распространяемых инородцами? Неужели вы согласны на вымирание нашего народа и его уникальной культуры? Разве вы готовы терпеть коррупцию и тотальное проникновение оккупантов во власть? Если нет – поддержите Национальную демонстрацию, которая состоится в воскресенье, 4 декабря. Возможно, это наш последний шанс…» Там ещё указывалось место сбора, но Джон не стал дочитывать до конца. Он открыл дверь и стал торопливо подниматься по лестнице. Дома его уже ждала Кейт, которая с таинственным видом заявила, что ей надо поговорить с ним. Жена также была дома и, видно, уже знала, какую новость хочет сообщить дочь. Казалось, она была немного огорчена, но ни в коем случае не хотела показывать это Кейт. Хотя, та была настолько радостно взволнована, что вряд ли бы заметила это. Девушка села на диван рядом с отцом и сказала: - Папа, ты знаешь, кажется, я скоро выйду замуж… Раньше Джон часто представлял себе момент, когда дочь скажет ему это, и теперь, к его удивлению, сообщение не вызвало у него ожидаемых эмоций. Возможно потому, что он ещё тогда пережил их все и вполне предчувствовал такое развитие событий, принимая его как должное и неизбежное. - Вот как, - произнёс он. – И за кого же? Кейт оживилась, и быстро заговорила: - Так вот, я как раз хотела вас познакомить, только не знала, когда лучше это сделать… - Ну так пригласи его к нам на ужин в воскресенье. Казалось, Кейт немного смутилась, однако продолжала, уже медленнее: - Я вот тоже думала, в воскресенье. Но он сказал, что ожидается какая-то там нацистская акция, и пока с ними не расправятся, он лучше останется дома… Ну, мало ли что… - А что ему-то до этой акции?! – удивился Джон. Девушка посмотрела на мать, как бы ища одобрение. - Дело в том, - начала она, - что Ахмед араб… Его отец – достаточно крупный предприниматель… Но Джон ничуть не изумился. Немного помолчав, он сказал: - Что же, дело твоё. Если ты так хочешь, конечно выходи. А то, что он араб, так это, в общем-то, не важно. Главное, был бы человек достойный. После паузы Кейт добавила: - Да, и ещё одно, папа. Чтобы выйти за Ахмеда, я должна принять ислам. Эта новость, казалось, заставила Джона удивиться. - Ислам? А зачем? - Ну… В общем, у них так положено. В жёны можно брать только девушку своей веры. Джон пожал плечами. - Странно это как-то. Не было вроде у нас в семье этих мусульман-то… - Но папа, я люблю его, а что по сравнению с этим такая мелочь! - В принципе, ты права. Так-то разницы никакой… В общем, дело твоё, сама решай… - Да я и решила уже… Весь вечер говорить ни о чём как-то не хотелось. Только через некоторое время после разговора с дочерью Джон между делом осведомился: - А кстати, что за акция там в воскресенье? - Да нацисты всё успокоиться не могут! – отозвалась Кейт. – Всё им спокойно не живётся. - Да уж, что-то много их развелось! - Ага. Кстати, тут на днях Тома из университета исключили. Как раз за то, что он распространял листовки с призывом идти на акцию. В общем, за связь с Национальным Фронтом. - Ой, давно пора! – вступила в разговор Мэри. – Как только до сих пор терпели! - Не терпели, а просто не знали. Крис, как обычно, пришёл достаточно поздно. Сухо поздоровавшись с родными, он сказал, что очень устал и пойдёт отдохнуть. Делать ничего не хотелось, оставалось сидеть и в очередной раз смотреть какой-то фильм. Вместе, но в то же время так далеко друг от друга. 4 декабря окна в большинстве домов были занавешены, из дома никто старался не выходить. В течение недели по всем средствам массовой информации людей предостерегали от похода на так называемую Национальную демонстрацию. В результате в обществе появился какой-то подсознательный, иррациональный страх перед самим этим днём, как будто все ждали конца света. Где-то через час после официального времени сбора на центральных улицах города послышались выстрелы. После по всем каналам объявляли, что полиция бросила все силы для предотвращения массовых беспорядков и, главное, разжигания межнациональных конфликтов. На демонстрацию пришли всего несколько сотен человек, но полиция действовала как никогда жёстко. Несколько активистов были убиты, все организаторы и участники задержаны. Ещё долго средства массовой информации воспевали героизм органов правопорядка, стоящих на страже мультикультурного мира. Жителей всё время информировали о ходе судебных разбирательств, так что ни у кого не оставалось сомнений, что фашизм наконец побеждён окончательно и все получили по заслугам. Заодно было показано несколько документальных фильмов про Нюренбергский процесс, что укрепило веру граждан в правосудие. Только все были уверены, что на этот раз мир установлен окончательно, и уже никто не посмеет реанимировать отжившие идеи. В семье Адамс также всё пошло своим чередом. Вскоре Кейт приняла ислам и вышла замуж за Ахмеда. Сперва она часто навещала родителей, они также бывали в гостях у молодой семьи. Но постепенно отношения становились как-то холоднее. Не то, чтобы кто-то кого-то избегал, просто оставалось всё меньше общих тем, и каждый раз приходилось ограничиваться одинаковыми дежурными фразами. Кейт становилась всё более замкнутой. Она как будто компенсировала внешнюю скованность погружением в себя. Внешняя роскошь, казалось, надоела, если ни опротивела ей, но она не могла, да и не хотела никому излить душу. Даже её новый бог был ей совершенно чужим. Муж запрещал ей работать. Сперва Кейт успокаивала себя тем, что Ахмед её любит, и была готова посвятить себя ему. Но постепенно он стал уделять ей всё меньше внимания. Бизнес, унаследованный от отца, друзья интересовали его куда больше. Начались разговоры о скором появлении в доме «второй жены». Мэри иногда навещала дочь и не могла не замечать перемен, произошедших с ней. Как и любая мать, желающая счастья своему ребёнку, она много переживала и страдала, казалось, ещё больше, нежели сама Кейт. Вроде, и видит всё, и понимает, а помочь уже нечем. У неё стало чаще болеть сердце, и нередко она целый день проводила в постели. Джон словно старался спрятаться, отгородиться от всего окружающего. Этот мир по непонятным причинам будто стал каким-то чужим и враждебным. Он уже не давал Джону даже малейшей опоры для жизни, а не то чтобы хоть сиюминутной радости. Джон как будто искал себе другой, пусть иллюзорный, но спокойный мир. Мир, где всё идёт своим чередом и вполне предсказуемо, мир, где не надо всё время быть один на один с незнакомыми ранее проблемами. Он старался как можно дольше задерживаться на работе, при этом убеждая себя, что это необходимо. Однако у него постоянно присутствовало некое необъяснимое беспокойство, будто внешний мир всё сильнее напирал на границы иллюзии, и им было всё труднее отражать вторжение. Как-то вечером они с женой сидели дома. По телевизору шёл концерт, и им казалось, что все заботы остались где-то в другой жизни и если ещё и дадут о себе знать, то уж точно не сейчас. Сейчас их нет и быть не может. Это другой мир, где они, Джон и Мэри, к сожалению, гости. Внезапно раздался телефонный звонок. Мэри неспешно поднялась с дивана и взяла трубку. Но то, что она услышала, прозвучало, как гром среди ясного неба. Стены их иллюзорного мира с грохотом пали, будто адская конница прорывалась через стены воздушного замка. В трубке казённый голос произнёс: «Мэри Адамс? Ваш сын находится в реанимации. У него сильное наркотическое опьянение. Его жизнь под угрозой». Мэри побледнела и, шатаясь, побрела к вопросительно смотревшему на неё мужу. Через какое-то мгновение женщина схватилась за сердце и упала. Джон подбежал к ней, и она смогла лишь прошептать: - Крис… В больнице… Наркотики… Дальше всё происходило, как во сне. Джон схватил телефон и вызвал скорую, потом открыл входную дверь. Когда врачи приехали, он неподвижно сидел на стуле и смотрел куда-то в пол. Глаза его не выражали ничего. Мэри положили на носилки и вынесли из квартиры. Через некоторое время Джон постепенно начал выходить из оцепенения. В его голову, как живительная влага, стали возвращаться, пусть и обрывочные, мысли. Идти… В больницу… Там они… А, собственно, кто они?.. Это так… Просто осколки его мира… Но к кому сперва?.. К жене?.. К сыну?.. Телефон снова разорвал тишину. Хотя трубка была рядом, Джон взял её лишь тогда, когда звонок раздался в десятый раз. «Джонатан Адамс? Ваша жена умерла, примите наши соболезнования». Джон, как затравленный зверь, метнулся на улицу. Скорее, скорее туда… Он бежал мимо домов, окна которых, казалось, были устремлены на него, словно чьи-то зловещие глаза. А он всё бежал. Туда, где его родные… «Какое это странное слово, - вдруг промелькнула мысль. – Род-ны-е… Это же значит… Ну да, конечно!» Джон остановился и громко засмеялся. «Да какие родные! Их нет! И быть не могло!» Постояв так немного, мужчина повернулся и медленно почёл обратно. Да… Лучше вернуться… Он брёл по вечернему городу, и только одинокие прохожие попадались навстречу. Но одна мысль вновь заставила его остановиться. «Возвращаться уже некуда». Его мир был разрушен.