Станислав Шуляк Бегущие Из книги «Последствия и преследования» (мифы и притчи) Ф. однажды встретил на улице Ш., бегущего в ужасе. Лицо того было искаженным заурядностью, до совершенной неузнаваемости искаженным было его лицо. – От кого ты так убегаешь? – крикнул тому Ф., сам задыхавшийся от бега. – От трагического восприятия сущего, – с трудом ему Ш. отвечал. Ф. казался задумчивым. Он как землеплаватель-крот прислушивался ко всему темному и беззвучному. Разными путями спасались они; то один промелькнет где-то вдалеке, то сам же вдруг и объявится в поисках дружеской безучастности, хотя и не мог бы рассчитывать и на это, и другой, бывало, выбирал сходные бездорожья. Всего ежедневно свершающегося оба опасались они. Если Ш. вдруг на миг останавливался, то сердце его подгоняло. Слабая грудь всегда подводит бегущего, уж сколько раз тот об этом Ф. предупреждал, но благие пожелания никому еще не были на руку, и только доставляют удовольствие себе. Обстановки вокруг себя они не осознавали, то как ошалелые мчались в иных местах погребения жизни, то плелись как улитки на праздниках существования, на озаренных безмятежностью площадях. Следовало бы, конечно, обсудить, как им получше сколотить капитал безнадежного, но каждый из них предпочитал бездействовать на свой страх и риск. – Если имеешь близкого своего, подумай, сумел ли уберечь того от самой жизни, – неслышно выдохнул Ш. Ф. только вздрогнул от беззастенчивости его. Каждый из них жаждал быть творцом ощутимого вопреки червоточинам беспомощности. – Тоска по утраченному рабству подгоняет меня, – во все горло выкрикнул Ф., когда Ш. был от него далеко. Все откровения свои вообще высказывали они на расстоянии. Чтобы расточить те на ветру, чтобы от них не осталось следа. Истинными фейерверками безысходного временами бывали они начинены. Пересекаясь друг с другом в несчастьях, оба они острее ощущали свою обособленность в минуты их холодных, суматошных встреч. – Ты думаешь, что и мне следует сожалеть об утраченном? – осторожно тогда Ш. говорил. Будто крадучись тогда слова его прошелестели. Фраза его была более чем мимолетна, неказистой казалась и непримечательной. Островерхой. Овценогой. Ф. усмехнулся. Тот уж и см знал, разумеется, что должен долгом своим пренебречь, о том ни советов не нужно было, ни поучений. – Я бегу за бесцельностью, – Ф. временами себе говорил, замечая, что и товарищ его Ш. взирает на него с его обычным непродолжительным сарказмом, который уж Бог знает, где приобрел. Голос Ш. мог бы достучаться до его сверхъестественных нервов. Ш. дышал из последнего своего бессилия. Трепет бессвязности существования ему было никак не удержать или не замедлить. Сжечь перед собою мосты или многие трезвые корабли - на это не так просто было решиться. Ф. же с каждым новым шагом все более коснел в своей насмешливости, из которой он и не знал выхода и даже не хотел знать. – Он не слуга двух господ, не сын отечества и не утраченная иллюзия, – говорил себе он. – Это несомненно. Хотя мне все равно следует останавливаться в ином. Или не останавливаться вовсе. Мир есть дух, – шептал еще он в пресловутой бесцветности своей, – да-да, разумеется дух; хотя, конечно, который давным-давно уже выпущен вон.