Станислав Шуляк Идентификация Из книги «Последствия и преследования» (мифы и притчи) Непросто было разобраться в том, что оба они означали. Фальшь, фокусы и философию личность Ф. означала; Ш. – шепоты, шорохи, и шабаши. В каждом из них еще было нечто свое дополнительное, что затемняло их личности. Случайным и навязчивым было оно. Оба они были сухи и худы, оба были ненавистниками хлеба и расхожести. – Торопливых и неуемных рук всегда требует сотворение уродов, – с легкостью Ф. начинал всякие свои временные сатиры. Масса самых тонких открытий числилась за ним, которые в совокупности ошеломляли. – Узнавшему в жизни шок блаженства не следует более искать прибежища в разуме или в тщеславии, – с мягким товарищем своим Ш. соглашался. Был он временами охлажденным добела, умеренным без меры, и это его нисколько не беспокоило. Кровожадная невинность его закоснела в нем с отрочества. Подкладки их словесных созданий были поверхностны и очевидны, расчет был более на обезболивающие чудеса, но все же змеиномыслие их обоих не знало предела. Адресом сиюминутных светопреставлений считалось обычное местонахождение их, они были противоположными полюсами магнитов и всем разнородным. Божьих дел или искушений, нечленораздельных или монотонных, не бывали они ни зачинщиками и ни хулителями. Иногда им удавалось удерживаться на краю безнадежности. – А скажи мне, Ш., каковым выглядит собственное "я" в назойливом представлении твоем? – Ф. говорил. Тот поморщился. – Безликим и ненамеренным, – отвечал. Ф. все же не мог угомониться, это бы можно было, должно быть, причислить к лику его незыблемого, но симуляции его нарочитости были не в счет. – Наше теперешнее существование – только прецедент для всех будущих безобразий или блаженств, – говорил он. Он постарался не слишком много влаги и трезвости добавить в нынешний свой баритон. Сердечные сомнения свои и недосказанности он полагал выше всякого оборудования Солнца, и с этим уж было ничего не поделать. Ответ Ш. товарищу его существовал, должно быть, но ныне отчего-то утрачен, как-то сам собою пропал из анналов мгновенного или ежедневного, о чем, впрочем, и пожалеть было некому. Натура Ф. означала фантомы и фальсификации. Повеситься или повеселиться – так было похоже одно на другое, это было почти одно и то же. С Ш. было и того проще: он суть только шаблоны и шаманство. Силой его существования было новоявленное подрывное скитальчество. Дромомании его нарастающие и болезненности порою и Ф. увлекали. Временами они принадлежали Израилю, временами – Америке; сумерки и случайности встречали они в различных областях обоих полушарий. Зачастую им удавалось забираться на самый край жизни, но и это едва ли приумножало их знание о себе. Прежде у них было пристрастие ко всему свершающемуся и вечно продолженному настоящему, но со временем оба оценили они значение тягостных развязок и окончаний предприятий. Они переменили пристрастия. Бога они когда-то выбрали не того и теперь уж не знали, что им с Ним делать. Мир до полного истребления его участников временами приветствовали они. Сутью духовною Ф. был фанатизм и все фатальное. Искусство кровоточащей неповрежденности иногда рассудочно он изобретал, но и это не обещало спасения. Ш. шляпы свои, одежды или идеи носил всегда, не обрывая с них ярлыков. Детство временами возвращалось к нему в ощущениях в видах искаженных и болезненных. Медитативная мистика хорошего обеда – выпивки и закусок – была одним из бесспорнейших его достижений. Всякого добронамеренного в себе оба они всегда опасались. Были они отродьем дня или существования, одиозные беспокойства их составляли особенную их славу. Добро есть резидент божьей безжалостности в стане двуногих. Бог есть священное отсутствие.