Блажен, кто праздник жизни рано Оставил, не допив до дна Пушкин 1.1 Открыта форточка в палате. В неё швырнули в кутерьме сначала томик adonatti, а следом – томик koukurme. Медсёстры Таня и Марина уже устроили кутёж, а я листаю Джона Грина, смотрю «Божественный чертёж». Порядком голову ломаю и, между делом, – вот те на! – я вдруг внезапно понимаю, что аффтар – аццкий сотона! Потом кричу соседу: «Хаим! Меня послушай и не ржи! Пока мы тут с тобой бухаем, нам черти чертят чертежи!» Но ничего он не ответил – его постигла благодать, а взор его уже был светел настолько, что не передать. 1.2 Читатель, поздно или рано, когда в том виде, как он есть, прочтёшь ты этот текст с экрана (а как ещё его прочесть?!), подумай, сколько же здоровья потратил автор на труды! Хотя не лил в поэму кровь я, но и не лил в неё воды (хоть трижды будь она святая). И просьба будет в том моя: ты поступи, её читая, как поступал обычно я: пока под знаком кровоточья ещё не смыт кровоподтекст, прочти сначала междустрочья и лишь потом дави на "next". 2 Мы на окраине, в психушке. Сидим и курим анашу. В палате двое – я и Пушкин. А.С. диктует, я пишу: «Нас всех учили понемногу чему-нибудь и как-нибудь, а чтобы мы шагали в ногу, нам указать пытались путь. Но мы с того пути свернули и свой избрали, и потом в награду нам достались пули, но не жалели мы о том. Задать вопрос бы мог теперь я царю, сатрапу, небесам иль чорту: «Где теперь те перья?», когда б ответ не ведал сам. Не стану спрашивать при встрече, поскольку знаю я ответ: те, в лучшем случае, далече, ну а иных давно уж нет. Напоминать тебе не буду про колокольный перезвон, который слышен здесь повсюду, как только мы выходим вон. Приходит слава здесь тогда лишь, когда чуть раньше смерть пришла, и никогда не угадаешь, по ком звонят колокола». Я отхлебнул чифирь из кружки и всё написанное стёр. Потом сказал: «Дружище Пушкин! Пойдём-ка трахнем медсестёр!» 3 И в сестринскую, два амигос, пришли мы, но - увы и ах! – с нас попросили куннилингус, да не сильны мы в языках (мы так сказали, чтоб как лохов не развели сегодня нас). Французский знали мы неплохо, но дело в том, что в этот раз медсёстры разочаровали, и Пушкин тут не даст соврать: к примеру, их на сеновале не стал бы и Есенин драть. Уже практически старушки, да и фигурой не стройны. Остался с ними только Пушкин, любитель русской старины. В своей палате, как в темнице, я был в тот вечер одинок, ведь не найти во всей больнице и пары стройных женских ног... 4 Приснилось мне, что вдруг спокойны в столице ночи стали, и утихли клановые войны. Сидят без дела МУР, ГАИ, ГУБОП, суды, прокуратура, и безопасно стало всем. Кругом высокая культура, а преступлений нет совсем. И небо кровью вечерами уже не пачкает закат, а город, как картина в раме (почти Эдем в пределах МКАД). Живём в спокойствии и мире, а в это время где-то там, в холодной Северной Пальмире, по мордам бьют, по паспортам, и всяким прочим документам, и прочим органам. Давно вредитель, пользуясь моментом, поссорить мог народы, но дана отмашка, стало тихо, и можно выйти погулять, пока волна погромов лихо не захлестнёт СП опять. И Пушкин, внешностью негроид, блуждает в поисках путан. Его сегодня не угробит никто – приказ пока не дан. Дантес в кафе, под звуки «Мурки», смолит чинариком в тоске. Его две ночи в Петербурге ещё аукнутся в Москве... 5 Сказал я Пушкину однажды о том, что брал с него пример, когда бежал духовной жажды, а также собственных химер. Так, от заката до рассвета, порой судьбу свою кляня, играл я в русского поэта, а после – он играл в меня. Лишённый навыков природных, лежал, зарывшись в кучу книг, учителей неблагородных неблагодарный ученик. Потом стихи рождаться стали. По одному, по два, по три... Потом они меня достали. Каким же стал я, посмотри: боясь забыть любую фразу из тех, которые в струю, я нервный весь: чуть что, так сразу перо из гуся достаю. Хотя какие к чёрту гуси?! Здесь только утки для мочи! А где в них перья, ты не в курсе? Ответь, Сергеич, не молчи. 6 Порой не клеится беседа, когда в своей палате ты сидишь один и ждёшь соседа. Из коридорной пустоты доходят звуки. За окошком всё тот же в клетку небосвод. Внизу с котом играет кошка, а здесь опять тоска. Но вот медсёстры, вредины и дуры, ведут с поникшей головой кого-то... Это с процедуры вернулся Пушкин! Чуть живой, удолбаный аминазином, едва стоящий на ногах, слегка похожий на грузина, небритый, словно олигарх, но, не смотря на это, солнце и, как и прежде, наше всё, как свет в распахнутом оконце, наш Байрон, Гёте и Басё. Вошёл в палату он несмело, присел тихонько на кровать, и бледный, будто бы омела, мне начал что-то диктовать. Но я не стал писать, поскольку, я был в то время очень мал и глуп. Я молча лёг на койку и вскоре тихо задремал. 7 Приснился мне январский вечер и льдом покрытая река, а рядом мы, на место встречи прибывшие издалека. У самой речки, на опушке, вдали от светской толкотни, всё те же двое – я и Пушкин. Однако мы там не одни. И это-то как раз хуёво: напротив Пушкина, как бес, похожий на А. Королёва, стоит блондинистый Дантес. А рядом с ним, в тени кумира - дегенерат и деградант, псевдопоэт из Армавира, Дантеса друг и секундант. И мне становится понятно, что дело движется к концу, что, прямо скажем, неприятно. И вот они, лицом к лицу, не выходя за рамки круга героев пушкинских поэм, стоят, направив друг на друга стволы заряженных ПМ. Грядущий выстрел будет меткий, а гильза, втоптанная в снег, на Чёрной речке чёрной меткой лежать останется навек. И завтра лог с приставкой «некро» в газетах тиснут, ясен пень, а старый хит «Убили негра» в эфире будет целый день. 8 Летели мысли Александра сквозь нерадивую толпу от Александровского сада к Александрийскому столпу. Смотрел в окно Сергеич. Очень хотел вернуться он домой. Потом, закрыв руками очи, в сердцах воскликнул: «Боже мой! Ну как же это всё обрыдло! Меня за сноба не сочти, но сам гляди: повсюду быдло и исключений нет почти! По свету рыщут, как шакалы, лелея пьянство и разврат!» А я, плеснув вина в бокалы, сказал ему: «Согласен, брат. Настала мерзкая эпоха – теперь ворюги правят бал. Какие радости у лоха? Когда другого наебал! Всегда живущие без чести и те, чья совесть нечиста, стремятся быть друг с другом вместе, заняв высокие места. Никто не видел, чтоб голодным бывал кремлёвский царь Мидас, поскольку рядом с местом лобным есть место хлебное у нас. Занявший ныне это место хитрей того, кто был там до и дирижировал оркестром, не овладев ещё дзюдо. Его пример другим наука, как нужно жить и как вести себя, однажды чтоб без звука над всеми власть приобрести. Но он не самых честных правил, поскольку, делая свой ход, кого-то он в тюрьму отправил, ну а кого-то и в расход". 9 Лила чернила ночь на город. Ласкал решётку лунный свет. Распив со мной пузырь «Кагора», решил мне Пушкин дать совет: «Бросай-ка ты писать, дружище! Сегодня это ни к чему. Стихи кропают ныне тыщи, и мне понятно, почему. Но этот труд небезопасен, поскольку нации вожди всегда терпеть не могут басен. Ты лучше малость подожди. Я знаю, что таланта бремя – тяжёлый камень для души. Но верь: придёт свободы время! Дождись его и напиши: «Властитель слабый и лукавый, плешивый щёголь, враг труда, нечаянно пригретый славой, над нами царствовал тогда». Ну а пока что слишком рано. Забудь на время ремесло. Сейчас начнёшь ругать тирана, и оборвут на полусло». Раздался выстрел, и повисла затем густая тишина. В ней тоже было много смысла: увы, судьба предрешена поэта. И в любую пору, каким большим бы ни был цех, в казне для них всегда есть порох, и пуля есть (одна на всех). Поэты сызмальства на мушке. Не нарушая статус-кво, лежат два трупа: я и Пушкин. И рядом нету никого.