Станислав Шуляк Изнеможение Из книги «Последствия и преследования» (мифы и притчи) Ш. однажды был в больницу помещен в тяжелом состоянии презрения и нарочитости, едва ли не при смерти. Ф., приятель его, приходил его навещать, только своею видимостью безмыслия рассчитывая того обезоружить. Он избегал рассказов о том, как влачит ныне радостное существование, полагая, что Ш. и сам способен догадаться об этом по его несомненному виду беззлобности. Ш. же и этого не хотел, как будто увязший в себе. А Ф. же и минуты одной на месте не сидел в намерения настойчивости и многообразия. – Невесомый ореол незабываемого топорщится над всем незначительным, – Ф. говорил, рассматривая все внешние обстоятельства нездоровья в казенном помещении Ш. – Мне временами представляется, что я немало необычного знаю о человеке. Ах, риторики наши должны иметь окраску беспощадности и приблизительности. Нам еще, разумеется, следует знать, как осуществляется сохранность причиндалов отчаяния, – безо всякого промедления Ф. продолжал. Всплески его живого своеобразия были легки и неожиданны. Ш. готов был приятеля своего упрекнуть в чем угодно, хоть и в иррациональном попустительстве иному человеку, чего уж он перенести не мог. Он же и прежнее искусство свое особенной плодовитой мизантропии ныне утратил и в тине тотального отвращения погряз по самое горло. Кошмары являлись ему всегда после смысла, груз неопознанного и навязчивого. Теперь и приятель его Ф. был для него в центре кристаллизации ненависти, и Ш. только приходилось сдерживаться, чтобы все безобразное свое тут же на нем не растратить. – Смысл иногда только преследует меня, – наконец бесцветно Ш. говорил, не разжимая зубов. Оскомина ежедневного была на зубах его, и оттого не мог их разжать. – Тебе в ответ, по-видимому, следует изобретать движения уклончивости, освобождения с собой несущие, – тут же приятелю своему Ф. подсказывал. Ш. о насмешливости того догадывался, он ничего не мог с нею поделать и не собирался. – Вот бредящий! – только неприязненно буркнул он, отстраняясь. – Ну, отчего же, – настаивал Ф., – конечно, ни от каких последствий никогда уклончивость нас не избавляет, но хоть не быть размозженным иногда позволяет. Позволяет размозженным не быть. Ш. в своем человекоборчестве давно уже проиграл, без сомнения; противник его своим хитроумным пренебрежением того одолел только. Прежде он увлекался литературой оплеух, живописью презрения, теперь же и это его не занимало. Тоски теперь в нем было больше, чем в самой тоске, правды в нем было больше, чем в самой правде. Прежнее его существование состояло в ежедневном угаре незаурядности. Приятелю своему Ш. не стал отвечать и намеренным равнодушием обдал его только. Ф. чувствовал всегда себя довольно свободно в области всевозможных человеческих ощущений и свойств. – Будучи в неистребимой сущности субъекта словесного, не могу не знать нынешнего великолепия озвученного незначительного, – Ф. говорил. – Я искал то, что никогда не проходит. А оказывается, это только то, что никогда и не появляется. Но недавно узнал, что проходит и оно, – Ш. повторял, только на казенном своем сидении раскачиваясь и главу опустивши. – Да, но это не значит, что и впредь никак нельзя привольно резвиться и грезить, – Ф. отвечал равнодушно товарищу своему. Товарищу своему Ф. отвечал. До конца путь свой пройти по дороге едкости давно уже решил он. И от задуманного не отступался. – Ты всегда был искусен в изобретениях фальшивых протуберанцев горечи на замасленных поверхностях шуток, – скривился Ш. Его более ни на что было не побудить и ни к чему не принудить. – На шероховатых поверхностях шуток, приятель. На шероховатых. Ты, должно быть, мне именно это собирался сказать, не так ли? – Ф. возражал. Ш. более не стал тому отвечать. Ненависть его к роду своему и даже к самой ненависти была больше, чем можно было перенести. Он уж полностью себя исчерпал и, как ни старался, иного найти ничего не мог. В безгласности его была высокая символика и преувеличение. Торжество безнадежного усмешкою блуждало на губах его. Спицу стальную скрывал он под одеждою своей и, едва Ф. ушел от него только, с силою вонзил ее себе в живот пониже пупка. На два пальца ниже и чуть-чуть влево. Болезни вообще всегда есть наши торжества.