Станислав Шуляк Рабочие сцены Из книги «Последствия и преследования» (мифы и притчи) – Мы должны медленно тянуть за эту веревку, а та переброшена через блок, а тот расположен в колосниках, наверху, – Ш. говорил. Ф. рассматривал свои руки. Товарищу его никак не удавалось того расшевелить, и беспокойство Ш. по-прежнему не убывало. – Разумеется, ныне мне одному уходить в сферу моего согбенного бессмертия, – наконец, глаз не поднимая, Ф. отвечал. – Молчи. Ты не должен так говорить, – предостерегающе шепнул ему Ш. – Отчего мне не говорить? – Но ведь играем не мы. Нам и не следует играть. Мы теперь только рабочие сцены. – Разве плебейство нашего безмыслия менее изобретательно? – Ф. говорил равнодушно. – Менее знаменито, – с оттенком торжества Ш. возражал. – Только лишь менее знаменито, приятель. – Но пусть бы я только издавал самые тихие звуки, – упрашивал Ф. товарища своего. Ш. качал головой отрицательно. Неумолимость его была известна, и Ф. не мог даже рассчитывать на хитрость, чтобы того пересилить. – Ну, хоть в технике трепета или шелеста были бы эти звуки, – настаивал Ф. Но Ш. уже руку поднял, разом прерывая все пререкания. Ф. держал конец веревки в руке, глядел задумчиво и рассеянно. Ш. мог бы теперь успокоиться сердцем, но все же не был спокоен. Ф. порою умел таким представляться, чтобы сравнение с кем бы то ни было оказывалось не в его пользу. Его не то, что бы удовлетворяло такое положение, но все же устраивало. – Мне, по-моему, иногда удается набрести на смысл в безднах разнородного и беспорядочного. А те, другие, они фальшивое вскрытие сокровенного полагают явными пружинами своих искусств, – Ф. говорил. – Быть может, он захочет еще состоять если не в звании соучастника, то свидетеля, а мне ныне и этого нельзя допустить, - только временами подумывал Ш. Его всегда охватывало ощущение беспомощности перед лицом всего неразумного. – Твоя внезапная нарочитая наивность, возможно, способна приносить тебе недостоверное ощущение призванности, тогда как ты и из всего, в чем на самом деле есть, отозван, – Ш. еще говорил и после через минуту прислушивался к чему-то, чего Ф. при всем старании угадать не мог. Ф. не видел ни в чем порицания со стороны приятеля своего, но все же на нелицеприятные взаимные похвалы оба они внимания не обращали. – Он лучше моего разбирается в музыке несчастий, ныне звучащей, и способен угадывать в ней тайные знаки. Он по праву считается старшим в нашей неизбывной, надсадной незрелости, – думал еще Ф. Лицо Ш., теперь отстраненное и задумчивое, нисколько его не коробило и даже привлекало, пожалуй. Ф. ожидал кивка головой или взмаха руки товарища своего и был не только уверен в их безошибочности, но также и в уверенности своей уверен. – Да? – говорил Ф. – Вряд ли, – отвечал Ш. – Ну, конечно, – возражал Ф. – Ни на какие великие искусства не следует и тратить свое существование, – между делом еще говорил он, не сводя только глаз с неизбежного. Его порой весьма угнетало безвыходное прозябание его в твердом божьем переплете. Если уж тот к мысли иногда прирастал, так и держался за нее до конца. Бездействие вокруг совершалось, и иные навязывались со своими искусствами или с тем, что они так называли. Никакие шедевры этих двоих к себе не подпускали, а другого ничего оба они не хотели. – Быть может, я был бы способен к тщеславным пантомимам, к игровым провокациям, к медитациям благодарности, – только шепнул еще Ф., но Ш. даже не удостоил того безответностью. – Он так же, как и я, только повода ждет для смирения, – догадался Ш. Место свое в театре гражданских бездействий они отыскали пускай незначительное, зато и незанятое. Хоть и оно им порою казалось несусветным. Ш. внезапно что-то услышал, что могло различить лишь его ухо. То же, что есть предрассудки, случалось у них временами после рассудка. Ш. знак подавл своим взволнованным мановением, и оба они хватались за веревки, каждый за свою хватался. Ш. сосредоточенно тянул, Ф. суетливо и старательно, и оскалом блаженства сухое лицо его исказилось. Ф., во всяком случае, был зрелым подмастерьем в иных пресловутых делах причудливости. Никаких перемен воочию не наблюдали они. Ожидание лишь подтачивает последующую готовность. Хотя искусство и вообще всегда должно нападать неожиданно, ошеломлять, сбивать с толка и не давать опомниться. Гений – бедствие двуногих.