Станислав Шуляк Блудный сын Из книги «Последствия и преследования» (мифы и притчи) Ф. выждал и затаился. Украдкой наблюдал за иными житейскими обстоятельствами Ш., за осиною прячась, и ствол ее наполовину только скрывал неуемное тело его. Не следовало, разумеется, ожидать никакого благолепия, хотя всякая привязанность – к подмосткам ли, к очагу ли – дает всегда определенные преимущества. Иные канцелярские свойства вполне могли обладать способностью убеждения, но Ф. на это внимания не обращал. Кому из них более следовало бы сожалеть об утраченном – ему ли в своеволии его, или Ш. в его бесконечном нетерпении и суемудрии?! Ш. было приятно ощущать его намеренную согбенность, он иного и не хотел. То он смахнет крошки со стола, то поправит кочергою уголья в печи, и все бормочет и бормочет про себя. Явственное полублаженство, им источаемое в теперешнем положении его, иногда прорезается скорбями прошлого времени, которое тому никак не отвергнуть. На полдороге знамя бездарности из рук натруженных выронили они. – Мне не следует выслушивать кого бы то ни было, только так возможно мне мой голос заставить служить, – неторопливо подумывал Ш. Но и в отсутствие Ф. очаг не казался ни пустым и ни безжизненным. – Быть может, мне также следовало бы посмеяться и над наготой отца моего! – говорил про себя Ф., укрываясь в неясной тени текущего существования. Искусственные зубы его сатир все более утрачивали свою остроту и целесообразность, он и сам это ощущал, но ничего не мог с собою поделать. Острая безжалостность захватывала его сердце при виде Ш., печально прикорнувшего в строгости. Руки Ф. заскорузли и, пока он за Ш. наблюдал, бесцельно теребили его вещевую суму. День нынешний ничего не обещал и ни за что не спрашивал ответа. Ф. не было жаль прошедшего времени, но все же будущего своего он не знал и опасался. Ш. тогда невзначай обернулся, и обнаруженный теперь Ф. поневоле вышел к тому. – Когда ко мне навязываются в намерении убеждения с самыми лучшими красотой и духовностью, я всегда на стороне скепсиса, – торопливо Ф. говорил, подходя к дому. Ш. кивнул и прищурился. Сердце Ф. на минуту защемило безразличием. Легкой безбожною искрой отмечен он был сызмальства, и смех пренебрежения теперь на лицо его наворачивался. – Я торговал распухшими розами, сверкающими газетами, занимался толкованием бессонниц, – бессвязно Ф. восклицал. – Исколесил все железные бездорожья. Жил в обиде и в тесноте. Взрывающиеся санта-клаусы были моим изобретением. Многим нравилось, когда их детям выбивало глаза или отрывало пальцы. Ныне все более поступают в соответствии с принципом запланированного одиночества. Всех детей, которые у меня появлялись, я бил смертным боем по всякому пустяку и постепенно вошел во вкус детских слез и детской ненависти. Непросто оказалось отыскать человека, не спятившего заодно с миром. Лучшие свои преступные чудеса я приберегал на потом или втайне сам же их опасался. Ш. только беззвучно что-то жевал губами, кивал головой и прислушивался. Рай кромешный был в памяти у него и в воображении. Патриархальная одержимость бессмысленностью состояла во всех его жестах, и слезы недоумения временами истекали из его старческих глаз. Ф. и не ожидал встретить гнева осуждения, но Ш. превзошел его и обезоружил. Привкус разочарованности был в навязчивой радости Ф. – Когда же успел тот настолько сделаться идиотом?! – в небольшом раздражении говорил себе он. Ф. себе говорил. – Мне следует быть осторожнее, чтобы не перенять от него его опасную инфекцию старости. Иным следует уметь не прощать. Иным, ушедши, не возвращаться. Человек и в мифах своих чересчур уж стоит за свое человеческое.