Станислав Шуляк Молчание Из книги «Последствия и преследования» (мифы и притчи) Оба они под страхом жизни настоящим боялись проговориться. Ш. казалось, что он боится больше, но и Ф. старался не отступать. Едва ли не тщеславие питало их страхи, и точно, должно быть, было бы тщеславие, если бы прежде не затесалась бесцельность. В невысказанном еще между собою можно было посостязаться, хотя проигрыш их обоих манил, неизбывный и всеобъемлющий проигрыш. Особенной магией недостоверного обречены они были на конвульсии безмятежности и повседневности. Оба они боялись не только слова или даже мысли, но также и самих мимолетных толчков, те побуждающих. – Я ведь не согласен всякому предоставлять себя для его остроумия или общительности, – сказал себе Ш., и, едва только прорезалось это у него в голове, как сразу же стал вытравливать из себя свое мгновенное несмелое озарение. Не только между собою боялись они тишину нарушать, но также и в самих себе, в привычном своем безмыслии. – Значительный ум всегда сам себя истребляет, – только еще безгласно пробормотал он. И он не просто в себя старался уйти, но и ощущения свои, по возможности, вдалеке окрест себя расточал и рассеивал. – Гуманизм – соучредитель катастроф безучастности, – узкие губы Ф. беззвучно шепнули. Он старался не глядеть на товарища своего Ш., чтобы в нем чувства приязни или безразличия на мгновение даже мелькнуть не могли. Но в нынешних условиях хрупкости, возможно, и это было недостаточным. – Накануне полного своего угасания осознаю, наверное, что жизнь имеет свои причины и свои следствия, что и те и другие ужасающи, – подумал еще Ф.; это как-то само собой закралось в его голову, при том, что он точно того не желал и даже легчайшего хотения самого трепетал. И в мягких коконах страха новая безжизненность уже вызревала. Ш. мог только мычать или блеять, пустоту ощущая и невероятную отдаленность от приятеля своего, прикорнувшего рядом в безгласности. – Напрасно он выпрашивает у меня привязанности, – втайне говорил себе он, – напрасно я в ней прежде ему иногда не отказывал. А теперь цели мои переменились. Если вообще были они. Всякая идея должна быть заглажена покаянием или пустотой. Ш. теперь только таял на глазах, вес тела его убывал и должен был уже вот-вот иссякнуть, вместе с исчезновением Ш. В жестах безразличия его не ощущалось больше весомости, и Ф., даже и не хотевший за тем наблюдать, все же не был доволен. – Мне нужна еще новая жизнь для сотворения сверхъестественного, – только и подумал он. После мысль какая-то еще случайная пришла ему в голову, он на ней не сосредоточился, как он это теперь умел, и вскоре забыл. И безвестность тоже чем-то должна полниться.