Станислав Шуляк Сентиментальная прогулка Из книги «Последствия и преследования» (мифы и притчи) – Посмотри, как весело. Мы вышли всех убивать. Я снова чувствую себя ребенком, – безостановочно Ф. говорил, идя по краю тротуара, по самому его краю. Фигура его была приплясывающей, кособокой и нелепой. Ш. вовсе его не опасался, но ему только было неудобно с ним идти. – Они налипли как улитки, цепляясь за наши жалкие жизни, представляющиеся мне необязательными, – серьезно с ним Ш. соглашался, и дырка между двумя зубами его была причиною свиста, иногда звучавшего в его голосе. – Не думай только, что все по кругу идет. Мы станем стараться искать обязательное. И в терминологических бессмыслиц разряде то, не состоит что. – Нет, что бы там ни считалось, Ф. всегда умел говорить весомо, он всегда умел притвориться, он умел отвориться, он умел отвернуться, он умел отвергнутым быть. – Привычка наша к несчастью никем не подвергается сомнению, и ее нужды нет оберегать от шлифующих веяний времени, которое антилопою мимо несется. – Ш. для приятеля тем решил быть, чем провод для телеграфа есть, чем провод бывает. – Ах, ты теперь словно безраздельный сомнамбула! Плитками голого меда углы облицованы улиц. Шагать по которым так весело, – неприязненно пофыркивал Ф. – Из седьмого цвета трагедии ты стараешься извлечь его составляющие, каковых тот может и не содержать. Труд безразличия и смерти заполняет всякую трагедию, взирающую на нас своим холодным и дерзким зрачком, – Ш. говорил. – Но она должна иметь берега. Берега у нее должны быть. Даже если их нет у нее. – Ф. говорил, и фальшивое беспокойство его только тождественно раздражению было. Ф. силился в одну точку глядеть, считая шаги, и Ш. украдкой за ним наблюдал. – Но все же очарование слепоты никем опровергнуто не было. Я чувствую себя слишком изможденным в своем всегдашнем значении ненаправленного кудесника. Мы все равно ничего не можем сделать против скудости. Неизбежно существование наше на полдороге между плеоназмом и молитвой, – Ш. теперь соглашался в расчетливости. А машинальность и небрежность были прежде уже испробованы им. Оба они не замечали пройденного, но и не топтались на месте, нельзя сказать, что бы топтались, и место пребывания лишь преследовало их, следовало за каждым их шагом. Им никак было не выбраться из привычного. Смирительные рубашки безверия едва удерживали их от новых дерзостей в их помятых существованиях. – После Данта все круги свои нумеровать стараются, будто бы приумножить это способно ужас. В зрелости вижу только подобие скисшего молока. Выражения мои в стилистике праздности, в приемах невесомости. Морок подвижности суть только наше неизбежное, и мы не станем проводить время, любуясь застылостью, – Ф. говорил вскоре и зубами только пожевал что-то. Умел он смехотворности своей не стыдиться, будучи нелепым, будучи бесполезным. – Светом пустотелости народы-мученики недостоверно брызжут на разнородное окружение свое. Девственные намерения, свойственные молодости, давно уже в нас прошли без следа, и мы теперь многозначность не более простоты ценим вне всяких наших страхов лихорадки заурядности, – невозмутимо Ш. говорил. – Ах, какой он обманщик, – думал еще, – какой негодный обманщик!.. Бархатные или бисквитные убийства в намерениях только возводящий в достоинства свои. Хотя, конечно же, мне на своей пристрастности не следует особенно настаивать. Рухнувший Ф. замычал, бессильно взмахнувши руками в минуту падения, и Ш. только спокойно наблюдал за барахтавшимся товарищем своим. – Он все же споткнулся, – удовлетворенно сказал он себе, – все же не сумел устоять на ногах или хоть удержаться в рамках бесцельности, – удовлетворенно себе говорил.