Станислав Шуляк По недостижимости истин Из книги «Последствия и преследования» (мифы и притчи) – Кто твой учитель? – спрашивал Ш., покачиваясь на одной ноге, стоя на берегу ручья, поросшем вереском. Ф. искал, как бы ему уклониться. Скажешь – не обрадуешься, полагал он, опыт его прямолинейным не назовешь, никак не назовешь, но в человеке этом нет и забитости, совершенно забитости никакой. Живые ужимки Ш. доводили временами его до исступления. – Во всяком случае, я о нем помню. – Надеюсь, ты его убил? – снова говорил Ш. – Отчего? – Нужно было побить его камнями и палками, – настаивал Ш., земной помазанник Ш. – Нужно было выпустить всю его кровь. И на страже стоять истекающей крови. – У тебя бы это получилось, конечно, – согласился Ф. – Проигрывать меня всегда учили если не с улыбкой на лице, то хотя бы с гримасой благоденствия и самодовольства, – Ш. говорил. Но товарищ его все никак не мог от безмятежности своей оправиться, от прежней своей безмятежности. – Да, но это едва ли имеет отношение к истинам, которые следует полагать подручным материалом самостроительства. И так повсюду, во всех уголках нашего великого полушария, – возражал Ф. – Хотя и участь блаженства ныне непосильна, – бесцветно Ш. подтвердил. А Ф. опирался на золоченую раму, картины не было, одна золоченая рама. Хотя удобно было опираться и не жаль было бросить. – Видишь, запад клонится к солнцу, или оба клонятся друг к другу, – осторожно Ф. говорил. – Истина всегда меньше даже, чем ощущение, она только предвкушение, она только надежда, – Ш. говорил. Ф. расхохотался зло и свободно, все же расхохотался, как и ожидал Ш. – Умственные зерна прорастают во мне чертополохом, я знаю, – настаивал еще Ш. – Брошенные руками лживых наставников, – Ф. говорил. – Беда не в том, что они учат нас не тому, а в том, что вообще хоть чему-то иногда учимся. Когда я обзавелся оружием, я старался подстеречь каждого из них, – со странною усмешкою Ш. отвечал, он уже не был похож на журавля и ни на какую иную птицу, и даже ни на спящую птицу, хотя бывал похож иногда. – Даже если впоследствии мы станем являться в иных образах, наши отношения с действительностью все равно не будут простыми, – согласился Ф. – Во мне всегда прежде вырабатывали только осведомленность, и это заставляло мое оружие трепетать!.. – Ах, во всем этом все же расчет, именно из-за него такое снижение. А автоматизму настоящему все же никак не удается разгуляться. – А ты разве ждешь еще таких королевских подарков причудливости? – едко спрашивал Ш. – Королевских развлечений, приятель, – Ф. возражал. – Это ты хочешь сказать? Ш. вздрогнул, только заметно едва вздрогнул, почти не переменившись в лице. – Но разве мы теперь с тобою не дети Млечного Пути? Не дети созвездий, рассеянных и едва различимых? – говорил он. – Или ты так не считаешь? – Млечного беспутства скорее. Быть может, только искусство стыда, которым мы оба не владеем, могло бы хоть немного поправить положение. Но ты, кажется, хотел говорить об оружии, – напомнил Ф. – Им никому не следует оставаться спокойными, хотя я никого пока не убил, мне никак не удавалось себя заставить, хотя я и старался изо всех сил. И оружие мое было без применения, если бы только не применить его было против себя самого. У меня только никогда не хватало духа, только не хватало духа, – повторял Ш. – Ф-фу, да ты еще более безнадежен, чем я думал, – презрительно Ф. говорил. – Гораздо более еще безнадежен. – Но зато я хоть душу отвел, – с улыбкой удовлетворения Ш. возражал. – Сколько пинков и пощечин доставалось каждому из моих менторов, сколько оплеух, насмешек, подмигиваний. Сколько щипков и толчков!.. – Да, но и все же, малыш, ты до сих пор тяготишься безвинностью? – говорил Ф., и улыбка на лице его на мгновенье мелькнула и исчезла потом. На мгновение только мелькнула.